— Валерий Артёмович, ну что… пришли результаты анализов, — молодой доктор медлил, сверля глазами больничную карту. Он делал это специально, трусливо оттягивал решающий вердикт, потирая желтоватую бумагу тонкими длинными пальцами.

— Что там? — тихо спросил Валера, впрочем, уже мало заинтересованный в ответе доктора, чей голос казался ему каким-то неестественным, будто записанным на некачественную кассету.

— Ну… пару месяцев, не больше, — на выдохе пробубнил врач, выпустив карту из рук.

Листы с описанием страшного диагноза чуть слышно ударились о деревянную крышку стола, Валера вздрогнул.

— Давайте операцию делать, раз надежды нет, — говорил он дрожащим голосом, — хоть отсрочим…

— Валерий Артёмович… — с жалостью в голосе перебил его доктор, — у вас рак мозга неоперабельный, понимаете… мне правда жаль, но надо принять, Валерий Артёмович… какое отчество у вас необычное, вроде и много Артёмов, а Артёмовичей мало.

Тон врача Валере тоже не нравился.

— Что вы со мной, как с ребёнком, — прошептал больной, медленно отведя взгляд на дверь.

Он поднялся со стула и, качаясь на ватных ногах, добрался до выхода.

— Валерий… — говорил что-то ему в след доктор, но Валера его уже не слышал.

Вечер, несмотря на лёгкий ветерок, стоял душный, солнце ещё не успело спрятаться за горизонт, когда из дверей мрачной городской больницы вышел поникший человек в чёрной застиранной толстовке. Накинув на голову капюшон, Валера не спеша поплёлся к ближайшей автобусной остановке.

«Молока домой надо купить, — думал он, почёсывая больной лоб, — батона, масло…»

Валера вдруг поёжился. Такое обычное дело, как поход в магазин, показалось ему чрезвычайно издевательским и низменным, что он сию же секунду решил никуда не ходить и отправиться сразу домой.

Теперь всё стало казаться ему издевательским. Дребезжащая маршрутка медленно расшатывала его нервы, хмурые лица пассажиров, таких здоровых и не умирающих, виделись Валере чересчур надменными и довольными, ему думалось, будто все люди разом сильно разозлились на него.

По приезде на свою остановку, он первым выскочил из автобуса и побежал в сторону дома. Знакомые стены родного подъезда подарили Валере пару мгновений доброго забвения, на несколько секунд он совсем забыл, что умирает, и с лёгкой улыбкой на лице позвонил в дверь.

Забвение спало, когда дверь раскрылась, и он увидел на пороге Свету — жену. Она тщательно вытерла слёзы, но красные глаза и трясущиеся губы выдали её безумное волнение. Света закрыла за мужем дверь, помогла ему разуться, усадила за стол на кухне, присела напротив и тихо, будто боясь рассердить Валеру громким звуком, спросила:

— Ну что там, Валерочка?

— Два… — муж осёкся, стиснув зубы.

Света сдавленно ахнула.

— Два месяца дают, солнышко, — процедил он, сжав кулаки, — всё, Света.

Его плечи вдруг потяжелели, в груди защемило, на глазах навернулись слёзы. Побледневшая от ужаса девушка упала на пол и обхватила мужа за ноги. Она громко плакала навзрыд, шепча под нос какую-то неизвестную Валере молитву, а он лишь гладил безутешную Свету по волосам, цвета серебра, и рассматривал догорающее солнце в квадратном кухонном окне.

— Мне надо пройтись, — спокойно сказал Валера, когда жена немного успокоилась. Он крепко обнял её, поцеловал в лоб и пообещал, что скоро вернётся.

Стены подъезда больше не успокаивали его, от них, как и от всего вокруг, теперь веяло тошнотой и невыносимой мерзостью.

Валера дошёл до ближайшего магазина, взял с полки литровую бутылку водки и направился на кассу. Очередь из четырёх человек походила на бесконечную, сотканную из самых неприятных в мире людей, змею.

— Пропустите меня, пожалуйста, у меня только вот… — попросил Валера невысокую женщину средних лет, показав ей бутылку.

— А у меня вот, — женщина показала доверху забитую продуктами корзину. — Стой, как все, не один ты торопишься, алкаш.

Огненный гнев обуял Валеру, его губы дрогнули, он со злобой оттолкнул хамоватую собеседницу и хотел двинуться к кассе, но сильная рука обхватила его шею. Кто-то, стоявший сзади, решил вступиться за женщину и проучить наглого скандалиста. Первый удар пришёлся в челюсть, второй прямо в висок. В голове что-то щёлкнуло, Валера упал на четвереньки. Третий удар последовал незамедлительно, ярый защитник безжалостно топтал обидчика, не позволяя тому подняться. Далее Валера видел всё как в тумане. На крики женщины прибежал хлипкий пожилой охранник, вместе с высоким лысым мужчиной, который и был загадочным заступником, вытащили недвижимого, как тряпичная кукла, человека на улицу и посадили его у ближайшего палисадника.

— Не вставай лучше, урод, — со злобой прорычал лысый, больно стукнув и без того прилично отделанного Валеру в бок.

Избитый просидел так с полчаса, он плакал, держась обеими руками за голову, и тихо болезненно стенал, потирая рёбра дрожащей ладонью.

Звонок мобильника привёл его в чувства, Валера схватил трубку, но не смог принять вызов, его сознание стало мутным, как у пьяного, всё вокруг плыло, предметы лишались цвета, на землю опускался мрак. Повторных звонков он уже не слышал.

Сквозь болезненную дремоту до него доносились редкие голоса прохожих, сливающиеся в единую какофонию бессвязных звуков, но одну фразу он расслышал с поразительной точностью:

«Смотри, — говорила какая-то женщина, — не дай Бог так… он живой хоть? Какая страсть…»

И он был бы рад вскочить, набрать в грудь как можно больше воздуха и объявить во всеуслышание, что он не падший алкоголик, что он не спустившийся на социальное дно бездельник, а поражённый смертельным недугом, непонятый и отвергнутый, доживающий свои последние дни больной. Но не было сил в его ногах и руках, они словно отнялись за ненадобностью. Валера пролежал на земле до глубокой ночи и окончательно очнулся только тогда, когда измученная ожиданием Света, оставившая на его телефоне больше сотни пропущенных звонков, сама вышла на поиски и вскоре нашла любимого мужа.

— Ты что же, Валерочка, — плакала она, поднимая его с земли, — зачем же ты…

— Свет, солнышко, — мямлил он, перебирая в воздухе руками, — я не пил, солнце, я не пил…

Валера задыхался, морщился, то раскрывая рот, то стискивая зубы. Света обнимала его, целовала ему мокрый лоб, отряхивала от земли испачканную толстовку, захлёбываясь горячими слезами.

Наутро он очнулся у себя в постели, завёрнутый в одеяло. Жена мирно сопела рядом, обхватив Валеру тонкой ручкой. В голове гудело, кости ломило, а вспотевшая спина ныла от неудобной позы. В комнате было жарко, губы больного слипались, горло неприятно щекотало изнутри.

— Света, Света… — шептал он; слова болезненным эхом отдавались в чугунной голове.

Жена вздрогнула и села на кровать.

— Валерочка, ты чего? — испуганно протараторила она, схватив мужа за щёки.

— Мне бы кофе.

— Сейчас, сейчас, — засуетилась Света, заблудившаяся спросонья в собственной комнате.

Высвободившись из одеяла, Валера приподнялся на локтях и уставился на светлое пятно окна, скрытого за бардовыми занавесками. Света вернулась спустя пару минут с чашкой тёплого кофе. Муж сделал пару глотков и вновь откинулся на подушку.

— Я не пил, Светочка… — говорил он, с болью выдавливая из себя каждое слово, — меня побили, на кассе там…

Жена ничего не ответила ему и снова тихонько заплакала.

Спустя неделю Валера окончательно оправился от избиения. Он проснулся очень рано, когда первые лучи солнца скромно окропили стоящие за окном панельные дома своим бледным светом.

Без умолку кричали грачи своих гнёзд на вершинах тонких сосен, что негустыми кучками были разбросаны между домами и пустой дорогой. Вид просыпающейся природы казался Валере оскорбительным и неприятным, ему стало до безобразия обидно, что большинство из кричащих крылатых тварей в гнёздах, в отличие от него — несчастного, переживёт это тёплое лето и встретит прохладную, покрытую золотой коркой осень. Валера со злостью задёрнул шторы.

В то утро он возненавидел вид из окна.

Когда проснулась Света, муж уже сидел на кухне, потягивая небольшими глотками кофе с тремя ложками сахара и заедая сладкое питьё шоколадными конфетами.

— Не слипнется ничего? — улыбнулась жена, остановившись в дверях. — Доктор же сказал, чтобы сладкого поменьше… — она вдруг сконфузилась, умолкла и стыдливо опустила глаза. — Прости, Валерочка, я что-то…

— Будешь кофе? — пробубнил муж с набитым ртом. — Давай наведу!

— Что ты, что ты! — суетилась Света, размахивая руками. — Я сама, ты ешь, не вставай.

Валера нахмурился.

— Не надо делать из меня немощного, — сурово заявил он, вставая, — я пока ещё в состоянии. Садись, сейчас…

С недовольным лицом, он поставил перед слегка озадаченной женой кружку кофе, сел напротив и посмотрел в Светины глаза — голубые, цвета летнего неба, они заблестели, наполнившись слезами.

— Спасибо… — прошептала она, обхватив кружку двумя ладонями. — Валерочка, у тебя вся подушка в крови, я подумала, может попросить у врача какие-нибудь витамины или что-нибудь…

Валера зажмурился и громко вздохнул.

— Хочешь, прогуляемся? — сглотнув слюну, перевела тему Света. — Там погода сегодня…

— Я один хотел сходить, — перебил её муж, — мысли в порядок привести.

— Хорошо, ты только телефон возьми, Валерочка, — не унималась она, утирая костяшками пальцев свежие слёзы с уголков глаз.

Валера кивнул.

Обувшись, он по обычаю взял ключи с деревянного серванта, заставленного духами, косметикой и прочими Светиными принадлежностями, и уже собрался выйти за дверь, как его взгляд зацепился за что-то необычное. На одной из полок за пыльной стеклянной дверцей лежал деревянный квадрат с расчерченными клеточками. Валера достал его и принялся с любопытством рассматривать.

— Кроссворд твой, — улыбнулась Света, надевая потёртые зелёные тапки, — помнишь? Я его с той квартиры притащила, пока ты лежал.

— Не помню, — отмахнулся он и убрал квадрат обратно, — тащишь в дом всякий хлам.

Света пожала плечами.

— Ладно, я ненадолго, не скучай, — буркнул Валера, безразлично чмокнув жену в лоб.

Она мило улыбнулась ему, а как закрыла дверь, тут же села на пол и, поджав колени, горько заплакала.

Конечно, Валера прекрасно помнил этот кроссворд. Он собственноручно нашёл квадратную деревяшку, выпилил и зачистил четыре бруска из тёмного дерева для красивой рамы и сам же расчертил по линейке и выжег пустые клеточки; оставалось только написать тонкими чёрными чернилами вопросы в левом нижнем углу и покрыть всё изделие лаком, однако работа так и не была закончена.

Этот кроссворд Валера делал для своего отца. Артём Валентинович — мужчина добрейший, отработавший более сорока лет на заводе, имел весьма скромную и даже забавную мечту. Он хотел попасть на телепередачу «Поле чудес», о чём однажды, четыре года назад, сказал своему сыну.

«Туда кроссворд нужно отправлять, мужики рассказывали, — всплывали в Валериной голове слова отца, ещё здорового и полного сил, — давай займёмся как-нибудь…»

Валера спустился в полную покосившихся ёлок, небольшую тёмную ложбину за домом, сел на покосившуюся лавочку с прогнившей спинкой, поставил локти на колени и уткнул лицо в дрожащие ладони.

«Давай займёмся как-нибудь…» — электрическим разрядом ударило его воспоминание.

Сын хотел сделать отцу сюрприз и не спешил показывать неоконченную работу. Артём Валентинович никогда не увидел Валериного кроссворда. Старик слёг с онкологией и сгорел всего за одно лето, так и не узнав, над чем работал его любящий сын.

Губы Валеры тряслись, грудь вздымалась, он никак не мог надышаться, душа самого себя рвущими сердце воспоминаниями. Безутешный больной так бы и умер там, в тёмной ложбине, если бы не знакомый голос близкого друга.

— Валерка! — кричал кто-то с тропинки. — Ты?! Валерка!

Обладателем высокого и даже в некотором роде писклявого голоса был один из давних друзей Валеры — Руслан. Он достиг большого успеха на службе и сейчас занимал пост главного врача в местной поликлинике.

Руслан присел рядом, положив руки на бёдра, он несколько раз слегка приоткрывал рот, желая что-то сказать, но каждый раз неловко вздыхал, отводил глаза и нервно потирал руками чёрные джинсы. Негромко откашлявшись, Руслан наконец-то выдавил из себя вопрос:

— Как самочувствие? — голос его сорвался на писк, отчего доктор снова откашлялся.

Успокоительный мрак ложбины скрывал его раскрасневшиеся от стыда щёки.

— Хреново, — отозвался Валера, протерев ладонями лицо.

— На поликлинику справки из больницы пришли, — тихо, чтобы не допустить очередного противного писка, говорил Руслан, — я всем велел молчать, но сам понимаешь, слухи скоро поползут.

— Да мне-то что, пусть ползут.

— Какие планы-то?

— Никаких, вилку в розетку ткнуть, — буркнул Валера, подобрав с земли маленькую сырую палочку, — какие планы, Руся? Неделю провалялся ничком, сейчас хрен знает как сижу, гудит всё.

— Светка как? Держится?

— Нет… ей ещё хуже, кажись, чем мне… — протянул Валера, разломав палочку пополам. — Вот палка, — усмехнулся он, — лежит себе, ни тебе рака, ни тебе смерти, пока её какой-нибудь упырь не сломает…

— А что со Светкой? — не отставал Руслан.

— Ничего, ревёт целыми днями. Жалко мне её, не могу.

— Понимаю… тебе самому не мёд, а она ещё тебя слезами своими подначивает…

— Хватит тебе, — Валера поморщил нос, — ты думаешь, я от неё убегаю, чтобы себе легче сделать? Я ухожу, чтобы ей душу облегчить. Пусть думает, мол, гуляет и гуляет, всяко лучше, чем лежать в луже своего же… на кровати.

— О ребёнке не думал? — спросил Руслан спустя полминуты неловкого молчания.

— С ума сошёл?

— Ну почему, напоминание будет, частичка такая.

— Да-да, частичка, — отмахнулся Валера, поджав губы, — ох… — он утёр ладонью пот со лба. — За беременной кто будет ухаживать? А работать? А воспитывать ребёнка кто будет, Руся?

— Ну всё, всё, завёлся, — успокоил доктор, похлопав друга по плечу.

— Или родится как… это… с отклонениями, вон, как у соседки нашей, — не успокаивался Валера, заплетаясь в словах.

— Валерик, давай не нервничать, а? Береги силы, — Руслан повысил голос.

— Зачем? — Валера поднял на друга усталые глаза. — Все как будто удерживают меня от чего-то. Боитесь, что я глупостей натворю, раз терять нечего?

— Я о твоём здоровье беспокоюсь.

— Какое здоровье-то? — тихо, с какой-то обидой хихикнул Валера. — Я ходячий труп, мне жить с гулькин нос осталось. Смотреть ни на что не могу, всё как будто надо мной ржёт, так, с издёвкой тыкает пальцем: «смотрите, смотрите, этот скоро откинется!» А что мне ответить? Я же правда скоро откинусь! И кому отвечать? Окну моему в комнате? Меня даже одежда своя раздражает, какого чёрта я её надеваю каждый день, если скоро сдохну?

— Голым будешь ходить? — улыбнулся Руслан?

— Что ж ты издеваешься-то, сволочь, — прошипел Валера.

— Слушай, — вновь серьёзно начал доктор, — брось этот детский лепет. Ты не один такой, я всё-таки в поликлинике работаю, видел кучу таких больных… как ты. Да, жизнь поступила с тобой как последняя падаль, но ты в этом не виноват, Валерик, очнись. Ты хороший человек… как у тебя с работой, кстати, выплачивают что-то?

— Турнули меня с завода, толку никакого, один брак выпускаю, даже лаком покрывать ничего не могу, руку уводит в сторону как-то… Второй месяц на одну Светкину зарплату живём.

— Нет, ну ты это… если проблемы такие, скажи ей, пусть чуть что обращается, я всегда чем смогу…

— Следи за собой, Руся, и вообще не смей мне предлагать ничего.

В траве за лавкой зашуршал ёж, Валера дёрнулся от неожиданности, ещё раз посмотрел на Руслана и, протараторив, что ему срочно нужно идти домой обедать, подскочил с лавки и быстрым шагом пошёл прочь.

Около одного из деревьев на склоне ложбины он заметил красиво сложенный шалаш в полтора метра высотой. В голове всплыла похожая картинка из детства, Валера вспомнил, как, будучи ребёнком, отпрашивался у матери уйти в соседний двор в шалаш к знакомым ребятам, на что та отвечала: «у тебя вся жизнь ещё впереди, успеешь нагуляться, нечего по чужим дворам шататься…» Тогда он решил во что бы то ни стало построить свой шалаш за домом, но, к сожалению, так и не построил. Увлечения менялись, время беспощадно бежало вперёд, и Валера его ни капельки не ценил, как, впрочем, и все люди.

— Валерка! — с одышкой пискнул Руслан, схватив больного за плечо. — Ты чего убежал-то?

— Обедать надо, сказал же, — промычал ему в ответ Валера, дёрнув плечом и скинув докторскую руку. — Чего тебе ещё?

— Да я думал в гости зайти, со Светкой хоть поздороваться, уж сколько не виделись.

Валера тяжело выдохнул.

— Ну пошли, поздороваешься, — ворчал он, разворачиваясь.

Выкрашенная в бирюзовый, железная дверь подъезда приоткрылась, когда они подходили к дому. На улицу выскочила пухленькая девочка лет одиннадцати в бордовом платьице и кислотно-зелёных сандалиях, за ней вышла невысокая женщина в сером летнем комбинезоне, более походящая на измученную бессонницей старушку, с грязными сальными волосами и заметными, несмотря на приличный слой тонального крема, мешками под глазами.

Валера поздоровался с ней, а когда они с Русланом оказались в подъезде, он пояснил:

— Вот, я про неё говорил, — он будто повеселел на мгновение, — девочка у неё больная, должна в школе учиться, а соображает хуже ясельной группы.

Валера рассказывал это с заметным упоением. Печальный вид и нелёгкая судьба уставшей женщины отвлекли его от собственной проблемы. Он сопереживал этим двум — маме с дочкой — и не видел в их глазах этой пресловутой издёвки и насмешки, которые замечал повсюду.

— Это Надя. Она у нас в цеху инженером работала, — продолжил он, радуясь, что, несмотря на головную боль от страшной болезни, у него получается цельно и без запинок рассказывать интересную, на его взгляд, историю, — ушла в декрет, родила, а девочка того… инвалид. Я вот этого всегда боялся, Руся, что инвалид с головой будет. Ладно уж с руками-ногами проблемы, но голова — это наше всё. И вот тебе выбор, бросить её, кровиночку, или воспитывать всю жизнь в пустую, потом умереть, чтобы она после тебя промучилась остаток жизни и тоже… — Валера махнул ладонью.

— Ну почему… — начал Руслан, но договорить не успел.

Света открыла дверь. Уже не с заплаканными, но с по-прежнему печальными добрыми глазами, она стояла в новом домашнем халатике, в котором обычно принимала гостей. Заходя в квартиру, Валера заметил, что губы жены были накрашены розовой помадой.

— А я вас в окно видела, — улыбнулась она. — Привет, Руслан.

— Привет, привет, — улыбнулся он ей в ответ, — а я вот, поздороваться к вам зашёл.

Валере эти приветственные любезности показались излишне натужными, он с досадой проскользнул мимо жены в зал, схватил пульт и, завалившись в кресло, уставился в телевизор, по которому как раз крутили какую-то второсортную передачу о теориях заговора.

«То есть, подземные цивилизации каким-то образом постигли это знание, сотворив что-то вроде… всезнающего камня!» — громогласно объявил диктор.

— Мракобесие, — хихикнул Валера, сделав звук громче.

Когда Руслан со Светой вошли в комнату, на экране возник полноватый старик в шёлковом костюме.

«Сегодня нашим учёным совершенно понятно, что есть камень, — он сжал кулак, демонстрируя размеры таинственного артефакта, — до которого нужно дотронуться и задать вопрос».

Валера убавил звук и спросил:

— Ты что бы узнала, Свет?

Жена грустно вздохнула и тихо, будто мать, успокаивающая расстроившегося ребёнка, произнесла:

— Как мужа вылечить…

Валера шмыгнул носом и стыдливо отвёл взгляд.

— А я бы вот про инопланетян узнал или про Нибиру, слышали про неё? — Руслан разбавил своим высоким голосом гнетущую атмосферу тёмного зала.

— Я даже не удивлён, — мрачно бросил Валера, не поднимая глаз на доктора.

— Есть будете? — залепетала Света, ощущая явное напряжение между двумя мужчинами. — Давайте, я котлет нажарила.

— Пожалуй, только чаю выпью, — улыбнулся Руслан.

— Ты вроде как только поздороваться заходил, — всё так же мрачно огрызался Валера, прибавляя пультом звук.

— Валерочка, — с сожалением, словно умоляя, сказала Света, — ну как-то нехорошо…

— Пейте чай, — перебил её муж, — я потом приду, как гостей проводишь. — И вновь уставился в экран.

На кухне Руслан с неподдельным интересом рассматривал Светино лицо, небесные глаза, кудрявые, рассыпанные по плечам волосы, и никак не мог понять, отчего такое чудо могло полюбить вечно недовольного ворчуна, сидящего сейчас в соседней комнате перед громко орущим ящиком.

— Ты всё в бухгалтерии? — по-прежнему с улыбкой спрашивал Руслан, попивая тёплый чай.

Света, сидящая перед ним с полосатым полотенцем в руках, кивнула. Она выглядела чрезвычайно растерянной, будто увязла в липком болоте нескончаемых домашних дел, отчего одичала и потеряла способность понимать простую человеческую речь.

— Муж у тебя молодец, — продолжил Руслан, покосившись на коридор, откуда доносились отголоски передачи о волшебном камне, — держится… хоть и ворчит. Но… ты только не расстраивайся сейчас, — он протянул к женщине руку и нежно обхватил её предплечье, — нужно бы и о хосписе подумать.

У Светы затряслись губы, она, будто вспомнившая всю тяжесть своего нынешнего положения и ему же ужаснувшаяся, испуганно закрыла глаза свободной рукой и начала громко втягивать воздух сквозь слегка приоткрытый рот.

— Какой хоспис, Руслан, — прошептала она, — он же не поедет никуда.

— Светочка, милая, — успокоил её доктор, — от него теперь мало что зависит. Ты думаешь, диагноз вам время замедлит? Нет. Оно ещё быстрее пролетит, ты моргнуть не успеешь, как он сляжет… — Руслан снова покосился на коридор, будто боясь, что муж милой собеседницы заглянет на кухню. — Ты ухаживала за умирающим когда-нибудь? Это не просто больной, ему не становится лучше, это, извини пожалуйста, остаток человека. Каким бы сердобольным ты не был и как бы сильно не желал помочь, всё равно проскочит мыслишка об эвтаназии, начнёшь рассуждать, как бы она сейчас пригодилась. А у него ещё и в голове… это такие боли.

— Господи, — полушёпотом взмолилась Света, задрав голову, — ох, Боже, да что же это такое, не забирай у меня любимого, Господи!.. Руслан, помоги нам, Бога ради, я с ума сойду, всё сердце изболелось. Может, ещё не поздно заграницей полечиться, мы деньги найдём, помоги только.

Доктор не ответил, он впился взглядом в заплаканные глаза Светы и, закусив край губы, покрутил головой. Женщина заплакала, прикрыв лицо полотенцем.

— Надо просто принять, Светочка, — шептал Руслан, потирая Свете руку, — и себя беречь, ему-то всё равно будет, а тебе ещё жить и жить… — поняв, что сказал лишнего, он тут же умолк и быстро перевёл тему. — Я говорил Валерке, чтобы о ребёнке подумал, пока не поздно, но он что-то…

— О ребёнке? — удивилась Света, отняв полотенце от лица.

— Да, я предложил ему оставить после себя что-то, да и тебе напоминание, но он на меня чуть с кулаками не накинулся, — Руслан улыбнулся. — У меня у самого душа болит за вас, не совсем чужие же люди. Так что ты подумай, а я со своей стороны всеми силами… И не ссорьтесь из-за меня, я же как лучше хочу.

Он обнял Свету, поцеловал её в макушку, зашёл в зал, попрощаться с Валерой, но тот, завидев Руслана в дверях, по-детски притворился спящим.

Когда доктор покинул квартиру, Валера выключил телевизор и пришёл на кухню, где Света уже засыпала жёлтые макароны в кипящую воду.

— А я бы у камня про родословную узнал. А то знаю только до прабабушек и прадедушек, а дальше вообще ничего. Я что-то подумал, вдруг и мои потомки обо мне ничего не будут знать.

— Ну теперь так просто не скроешься, всё в интернете сейчас, — отозвалась Света.

— Вот так все и всегда думали: «Не скрыться нам теперь», — парировал Валера. Он сидел довольный и очень гордился тем, что смог развязать спор. — То письменность появилась, то архивы, то интернет. Люди думали, мол, теперь-то точно останемся в истории, и все нас будут помнить. А вот завтра вспышка на солнце долбанёт разок по Земле, накроется наш интернет или накопители всякие взорвутся. И никакие потомки не вспомнят. Останемся… — он нелепо захохотал, — неизвестными предками.

— А может, предков и не было никаких, — предположила Света, — я про это с утра смотрела. Говорят, что всё появилось недавно, ну, лет тридцать-сорок, как только мы родились. А ископаемые всякие, кости, кувшины эти, — всё программа. И родители, папы, мамы, дедушки, все остальные — тоже программы. Я вот только не поняла, кто настоящий-то: тот, кто с тобой в один день родился или те, кто уже после тебя. Там какой-то актёр худой рассказывал, что у него смысл жизни теперь этого человека найти, чтобы такой же, как он, был… настоящий.

Валера нахмурился, рассказ жены показался ему чересчур фантастичным.

— Надо нам, Валерочка, заканчивать эту чушь смотреть, а то так совсем с ума можно…

— Сейчас ещё про солипсизм рассказывали, — перебил он её, — это вообще философия, но там про современные теории говорили. — Валера поставил локоть на подоконник и продолжил, смотря на небо. — На одном анонимном форуме кто-то написал такую, значит, теорию. Например, выдумаешь ты себе свой собственный мир с людьми… или даже не людьми, а какими угодно разумными существами, там, говорящая курага, — Валера хихикнул, — и этот мир начнёт сам по себе жить. И вот сидят в нём две девочки на лавке, одна верит в твоё существование, а вторая сомневается, так как никогда не видела доказательств. И вот, чтобы её разубедить ты решаешь вступить в контакт, но сама же ты в свой мозг не залезешь, правильно? Не в ухо же себе… это, зонды пускать! — И он снова нелепо захохотал.

Света повернулась к мужу и слегка улыбнулась, обрадованная его хорошим настроением.

— Но там проще. Тебе нужно будет выдумать себя в этом мире, — продолжил он. — Но как доказать неверующей девочке, что ты — создатель?

— Чудеса показать, как же, — Света пожала плечами.

— Это да, можешь выдумать чудеса, или показать им свой мир, но опять же, придумав его в своём мозгу… только ей всё мало. Она говорит, что ты гипнотизёр или накачал её какими-то… веществами разными, словом — всё равно не верит. Тот человек, на форуме, такими рассуждениями объяснял ипостась: настоящий ты — это Бог-отец, ты, который выдуманный — Бог-сын, а твой мир — это Бог-святой дух. А профессор какой-то в передаче говорит, я здесь деизм вижу, мол, создать-то создал, но сам участия никакого больше не принимаешь, с другой стороны — действуют твои вымышленные воплощения. А если ты однажды свой мир выдумал, а потом о нём забыл, то что, Бог умер?

— Ой, чего ж ты такие вещи-то говоришь, — расстроилась Света.

— Я сначала вообще испугался, — улыбнулся Валера, видя Светин интерес, — когда представил, что всё вокруг — это фантазия кого-то. Такой же человек, как мы, придумал всё… или другое разумное существо… или какого-нибудь домашнего животного, представь, для которого человеческая речь это просто бред, но мир в его мозгу родился и теперь с этой человеческой речью и живёт. С одной стороны грустно, что всё так бесконечно с этими мирами, а с другой — теперь как-то даже умирать не страшно, вдруг наш Отец нам и рай выдумал, буду там тебя ждать.

Света всхлипнула и бросилась Валере на грудь, она обвила тоненькими руками его вспотевшую шею и, уткнувшись носом в щетинистую щёку мужа, тихонько заплакала.

— Ну что ты, что ты, — с улыбкой успокаивал он её, поглаживая жилистой рукой по спине.



Вечером того же дня Валера вышел на прогулку. Он брёл вдоль шумного рынка, который, подобно всему остальному окружению, казался ему мерзким пристанищем издевающихся над смертельно больным человеком моральных уродов, готовых отдать всё даже за мизерный шанс уколоть его, мученика, какой-нибудь пошлостью или издёвкой, впрочем, само их существование было для Валеры самой большой издёвкой.

Тускнел в рыжих цветах заката позолоченный купол белого храма, окружённого тёмно-зелёными ёлочками. Увидев эту картину, Валера на мгновение задумался, как красиво будет выглядеть это строение в снежное рождественское утро, но тут же испытал щемящее чувство беспомощности, печально опустил глаза и свернул с вымощенной бетонными блоками тропинки в сторону пустыря.

Высокие столбы держали в своих шести железных лапах чёрные провода и тянулись вереницей далеко за гаражи. Он смотрел на эти вкопанные в землю громадины и по-злому завидовал им.

«Сегодня стоят, завтра будут и через десять лет тоже, а я…» — в груди его снова защемило, собственные мысли, как из полного ведра, обдавали Валеру ледяной тревогой.

Теперь он как никогда желал отпустить хоть на минуту эту апатию и всецело насладиться течением жизни, поймать момент своего существования. Но уже осознание одного этого замысла нарушало его душевный покой и мысли, вместо того, чтобы улететь далеко-далеко, наоборот собирались где-то в голове и давили на больного с двойной силой. То ли сказывался недуг, то ли нервы его шалили, не давая сосредоточиться, но Валера никак не мог поймать какую-нибудь одну мысль и сфокусироваться на ней. Чем больше стоял он под этим железным столбом, тем больше болела его голова.

— Всё, — тихо заключил он, упав на колени и выставив руки на пояс, будто пытаясь отдышаться после долгого бега, — теперь… не подумать больше.

Даже короткие предложения давались ему с трудом, слова мешались друг с другом, а мозг никак не мог остановить сшибающий всё на своём пути поток бессвязных размышлений. Валера упал вниз лицом, счесав себе кожу на подбородке, и, тихо стеная, пролежал так с полчаса, пока неизвестный ему приступ не прекратился.

Добравшись до дома, он вновь встретил у подъезда Надю с дочкой. Девочка держала в руках игрушечный сотовый телефон и шлёпала им себя по животу, громко кричала что-то и сразу после этого кашляла, пуская слюни. Мать сидела рядом, держа в руках мокрую от слюней дочери салфетку, и медленно осматривала усталыми глазами погружающийся во тьму знакомый двор.

Валера сел рядом с ней, слово за слово перевёл тему на свои обеденные познания теорий мироздания и спросил, что об этом думает Надя, но она лишь пожала плечами и хриплым голосом рассудила:

— Философия нужна тем, у кого время есть, а у меня его нет, — она говорила медленно и устало, — мой смысл жизни — вот он, — она кивнула на дочь и слегка улыбнулась.

— Не даёт ночью спать, да? — с сочувствием поинтересовался Валера.

— Нет, — Надя покрутила головой, — кричит, бегает, спим по два часа несколько раз в день…

— Может её в интернат какой пристроить, там корректирующие классы разные…

— Куда же я её отпущу, — Надя расплылась в улыбке и погладила дочь по жиденьким волоскам, — она же не поедет никуда.

Валера посидел с усталой соседкой ещё немного и, распрощавшись, поплёлся пешком себе на этаж. Он был чем-то ужасно расстроен, но никак не мог определить, чем именно. Разговор с Надей будто дёрнул его за какой-то оголённый нерв, ослабив незримую защиту, и теперь любая мелочь могла бы с лёгкостью ранить беззащитное Валерино сердце. Такой мелочью стал кроссворд в серванте, снова бросившийся ему на глаза.

Валера вспомнил руку Нади, глядящую отсталого ребёнка по макушке, и тут же, в его воспоминании, Надя превратилась в его собственную мать. Колющая душу мысль принесла на своём хвосте ещё несколько размытых кадров из далёкого детства, они обволакивали Валеру, убаюкивали старыми колыбельными песнями, погружали в сладостное забытьё. Но вышедшая из зала Света прервала своеобразный транс, и Валера вновь оказался в жестоком, издевающемся над ним мире.

Кроссворд смотрел на больного человека с насмешкой, будто осознавая, что переживёт этого несчастного. Он, символ несбывшейся мечты, удобно лежал на пыльной полке и высокомерно глазел на медленно умирающего Валеру.

Больной не стал церемониться с глупой деревяшкой, он схватил её и, переполненный злобой развернулся к двери, будучи решительно настроенный немедленно сжечь своё неоконченное творение в ложбине за домом, но подвернул ногу на пороге и с грохотом рухнул на лестничной клетке. Света подбежала к нему сзади, помогла приподняться и крепко обняла.

Она целовала мужу виски, спрашивала, что произошло, не ушибся ли он, но тот не отвечал, Валера сжимал в обеих руках кроссворд и плакал.



Следующую неделю он спал очень мало, в основном днём. Дневной сон будто не отнимал у него времени, засыпая и просыпаясь при солнечном свете, Валера, как ему думалось, ни на мгновения не покидал пост наблюдателя и продолжал следить за всем от зарева к зареву. Проживая одну ночь за другой, и наблюдая, как Света вечером ложиться, а утром встаёт, он начал чувствовать по-другому не только себя, но и всю жизнь, она вдруг показалась ему скучной и однообразной. Он не мог объяснить, почему всё вокруг стало выглядеть как-то фальшиво, начиная от стен их квартиры и заканчивая его собственными ощущениями, отчего ещё больше погружался в депрессию.

— Когда не спишь, — он пытался хоть как-нибудь выразить не дававшую ему покоя мысль, сидя с женой на кухне ранним утром, — видишь больше других, живёшь, пока они спят… И люди радуются новому дню, видят в нём какую-то маленькую границу, будто что-то в мире меняется, пока они спят, но нет, ничего не меняется, — он стиснул зубы, подбирая слова, — ничего… миру мы вроде и не нужны вовсе, чтобы существовать, понимаешь?

Света не отвечала и бездумно кивала, усталыми глазами смотря на разрывающегося изнутри мужа. Он растерянно умолк, заметив во взгляде любимой что-то чужое, но до боли знакомое. С усилием напрягая память, Валера как одержимый старьёвщик копался в груде мысленного хлама в поисках нужного соответствия и, наконец, нашёл его. Такой же взгляд — усталый, измученный, но искренне добрый — до этого он видел лишь у одной женщины, у Нади, когда та с умилением смотрела на свою недоразвитую дочурку.

Следующие несколько дней он всё чаще и чаще стал думать о целесообразности жизни, сначала своей собственной, а затем и других, абсолютно чужих ему людей.

«Вот Руслан, — думал Валера, лёжа в тёплой ванне, — он много жизней ещё спасёт… наверное. Вот только не все нужно спасать. Мою, например…»

Он стал принимать ванну каждый вечер. Погружаясь в воду, Валера словно останавливал несущееся время, собирал разбросанные по голове частички мыслей в единое целое и думал, много думал.



Спустя ещё неделю боли в голове усилились настолько, что перестали помогать даже несколько выпитых за раз таблеток, а в сон стало клонить намного чаще, отчего о бессонных ночах пришлось позабыть.

Проснувшись в ужасной духоте, Валера проковылял до окна и высунулся из него по пояс, стараясь проглотить как можно больше живительного свежего воздуха. Он увидел, как дому подъехал дорогой белый джип, в их районе такой мог быть только у одного человека, весьма зажиточного и жадного до денег главного врача местной поликлиники. Пассажирская дверь открылась и на мокрую после небольшого летнего дождика землю у спуска в ложбину ступила Света.

Валера отпрянул от окна с чувством глубокого разочарования. Ошеломлённый, он рухнул на кровать, сжал руками мягкую подушку в бледно-розовой наволочке и, что было силы, закричал в неё. Валера вопил до тряски, настолько истошно и чувственно, что вскоре сам испугался своего крика и трусливо умолк. Перевернувшись, он лёг на спину и закрыл лицо ладонями, но, заслышав звук открывающейся двери, тут же перевернулся обратно и уткнулся в подушку лицом.

Света вошла в комнату, села рядом с мужем, погладила его по голове и тихонько, чтобы не причинить лишней боли громким голосом, спросила:

— Валерочка, ты поспишь ещё?

Муж что-то невнятно промычал, не отрывая лица от подушки.

— Ну поспи, солнце, — сказала она, поднимаясь.

Тут Валере надоело притворяться, он подскочил и сел, свесив ноги. Света вздрогнула от неожиданности.

— Тебя Руслан подвозил, да? — сквозь зубы прошипел муж.

— Валерочка, ты чего, — испуганно затараторила жена, — ты не подумай даже, он меня с работы подобрал, мы просто ездили… смотрели… — она заметно нервничала, решаясь что-то сказать, — хоспис.

Валера удивлённо ухнул, поджав губы.

— Господи, — воскликнула Света, всплеснув руками, — у тебя опять подушечка в крови, солнышко…

Она потянулась к испачканной подушке, но Валера поймал её руки и, прижав их к своей груди, начал говорить.

— Когда мы только начали встречаться, меня, как и всех, впрочем, сначала одолевали сомнения. Я много чего боялся и много чего ожидал: предательства, насмешки, даже измены. Но в один день всё встало на свои места.

Света с изумлением и страхом смотрела на мужа, не смея проронить ни слова, а он продолжал:

— Это был мой день Рождения. Родители купили мне торт и пригласили к себе в гости на чай. Мы съели не весь торт, и я забрал остатки в этой коробке, которая скрипит, как будто самолёт взлетает, помнишь? И тогда, стоя на пороге, уже в ботинках, с этой коробкой в руках, я посмотрел на отца с матерью и подумал, что однажды я уйду не от двух родителей, а от одного, а затем меня проводит уже взрослая сестрёнка. Такая страшная грусть и тоска взяла меня в тот вечер, всю душу выворачивало от этой неизбежной печали, к которой мы все движемся, и с каждым годом она становится всё ближе и ближе. Я не мог держать это в себе, поделился мыслями с друзьями, все они успокаивали меня, говорили, что я понапрасну думаю об этом, что всем нам придётся через это пройти, и что смерть совершенно нормальна. Друзья искали рациональное объяснение моей печали, но не ты... ты молча посмотрела на меня, и я увидел, как по твоим щекам бегут слёзы. В ту секунду я понял, что нашёл свою судьбу.

На глазах Светы навернулись слёзы, она мило улыбнулась и потянулась поцеловать мужа, но тот не позволил ей это сделать, лишь крепче сжал руки и, сглотнув слюну, продолжил:

— И тогда я поклялся, что буду любить тебя всю свою жизнь, и, как видишь, я сдержал обещание, — голос его дрожал, хватка постепенно слабела. — Когда меня не станет, не станет и моей клятвы, верно? Если эта сволочь на джипе имеет на тебя виды, то пускай, но только через мой труп.

Валера отпустил Светины руки, схватился за голову и со стоном опустился на кровать. Жена сидела рядом, молча рассматривая мучающегося мужа. Странные чувства боролись в ней, совершенно разные, будто любовь сражалась с ненавистью, верность с предательством и огромная радость с великой обидой. Света не проронила ни слова, она укрыла мужа одеялом, быстро поцеловала в лоб и скрылась в глубине квартиры. Остаток дня Валера проспал.

Вечером, лёжа в постели после очередной тёплой ванны, он, рассуждая вслух и искренне веря, что жене всё ещё интересны его мысли, заключил:

— Слаб человек, одна болезнь может подкосить его — и всё, готов. И никто не защищён, ни простой рабочий на заводе, ни президент, ни кинозвезда. Может, я уже исполнил то, зачем пришёл в этот мир, а, Свет? Или я просто бракованный, и теперь Создатель избавляется от меня, как мы избавлялись от брака на заводе?

— Солнце, — шепнула Света, — может, всё-таки попробуем… ребёнка? Я думала…

Валера вздохнул, протянул к жене руку и коснулся её плеча, он хотел было развернуть любимую к себе, но вдруг почувствовал сильную слабость, голова его стала тяжелее гири, а в животе болезненно закололо.

— Светочка, — прохрипел он, отдёрнув руку, — давай завтра. После ванной что-то разморило, сил нет.

Жена не ответила, лишь тихонько всхлипнула, но тут же умолкла, испугавшись быть обнаруженной. Валера же, само собой, понимал, что своим отказов в очередной раз заставил Свету плакать, но поделать ничего не мог, странная тяжесть придавила его к кровати, отобрав возможность шевелиться.

— Я всё успокоиться не могу, солнышко, — прошептал он, — гложет что-то, как будто я просто место занимал. Столько ты со мной возилась, место на заводе выбивала, а я теперь тебя покидаю. Так стыдно.

Жена обернулась, крепко обняла его, и вскоре они вместе задремали.



Валера проснулся на рассвете от удушения, он схватился за грудь, спрыгнул с кровати и побежал в ванную. В ушах стоял страшный звон, сердце бешено колотилось. Странная идея промелькнула где-то в глубине умирающего мозга, когда он умывал в раковине испачканные кровью нос и губы. Смутное сомнение в целесообразности жизни, которое в последние дни всё чаще стало посещать его измученную болями голову. Валера посмотрел на себя в зеркало и ужаснулся. Он не обращал должного внимания на своё отражение вплоть до этого момента. Вместо крепкого серьёзного мужчины из зазеркалья на него с сожалением и грустью смотрел истощавший, поросший колючей щетиной человечишка, один лишь внешний вид которого наводил на самые тоскливые размышления. Валера стоял, опираясь обеими руками на перепачканную кровью раковину, силы покидали его, он уже не чувствовал страха или тревоги за свою подходящую к концу жизнь, теперь всю его голову занимала тяжёлая, звенящая в ушах усталость. Бёдра сводило судорогой, суставы болели, к горлу подкатывала свежая порция зловонной вязкой рвоты. Валера плохо соображал и в туманном состоянии выпускал всё содержимое желудка на свои покрытые гусиной кожей ноги, и лишь шум воды заглушал его мерзкие глухие хрипы. Своим видом он походил на законченного пьяницу, борющегося с очередным похмельем.

Спустя пару минут по рукам и ногам побежали мурашки, и к Валере начал медленно возвращаться былой рассудок. Из молочной пенки, плавающей перед глазами, выступали знакомые очертания ванной.

Он выглянул в коридор, удостоверился, что Света по-прежнему спит, спешно принял душ, прибрал за собой в ванной, оделся и, уже в ботинках, сел за стол на кухне с листом белой бумаги и ручкой.

«Я не намерен умирать в муках, — размашисто писал он, — и хочу закончить всё как можно быстрее. Прости за то, что отказал тебе в ребёнке, но ты не можешь не согласиться, что глупо заводить его ради галочки, зная, что без должного воспитания он не послужит ничему, кроме занятия лишнего места. Не стоит гробить жизнь ни себе ни ему. Я люблю тебя, Света. Молю тебя, живи дальше!»

Валера неслышно подобрался к спящей жене и поцеловал её в алые пухленькие губы. Он старался не смотреть Свете в лицо, боясь подвергнуться напасти нежных чувств и потерять весь запал, так нужный ему для осуществления задуманного.

Валера оставил записку на прикроватной тумбочке, достал из-за серванта верёвку, которую они с женой использовали во время переезда, связывая между собой длинные картонные коробки, и поспешил вниз по лестнице, отгоняя от себя любые мысли о возвращении.

На лавочке у подъезда, касаясь подбородком груди, дремала Надя. Она по-прежнему сжимала в руке салфетку со слюнями дочери, но последней поблизости не наблюдалось. Валера смотрел на замученную мать с сожалением и со страшной обидой. Кусочки разбросанного суждения в его голове слепились в очередную будоражащую кровь картину. Он понимал, что все проблемы этой несчастной женщины завязаны на одном крохотном, безобидном и, к сожалению, совершенно бесполезном человечке. Тоска обуяла больного, ему искренне хотелось хоть чем-нибудь помочь невинно жертве обстоятельств, но мозг предательски отказывался думать, подбрасывая Валере совершенно посторонние мысли, всё больше и больше сводящие его с ума.

Выругавшись про себя, он твёрдым шагом двинулся за дом, к ложбине, которая, в отличие от всего прочего прогнившего мира, единственная казалась ему совершенно чистой и понимающей.

Дойдя до лавочки, которую Валера хотел использовать, как своеобразный эшафот, он увидел у маленькой ёлочки девчушку в знакомом бордовом платьице и кислотно-зелёных сандалиях, она сидела на корточках и стучала камешком по суку рухнувшего дерева. Разум подло подбросил шальную идею, она, как репейник, прилипла к Валере, впилась острыми когтями в подкорку мозга и начала медленно поглощать все прочие мысли.

Девочка обернулась, рассмеялась, увидев человека с верёвкой, и продолжила свою игру. Ноги сами потащили Валеру к ничего не подозревающему ребёнку, руки сами сделали всю грязную работу. Мозг наслаждался процессом освобождения несчастной Нади, такой талантливой и невиновной в своей ужасной участи, от её единственной насущной проблемы. Когда с ребёнком было покончено, больной убийца бездумно поднял бесчувственное холодеющее тело, положил его на лавку, а сам забрался повыше, соорудил себе добротную петлю и собственноручно привёл свой смертный приговор в исполнение.

Тела были обнаружены Надей тем же утром. Неизвестно, какие волшебные материнские чувства указали ей дорогу. Она резко проснулась со щемящей болью в сердце, подскочила на месте и как угорелая поспешила в злосчастную ложбину.

Ужасной трагедии Надя не пережила и вскоре покончила с собой, выбросившись из окна девятого этажа. Разбирая материалы дела, следователь Самарский, руководивший расследованием, говорил своему помощнику:

— Удивительное существо человек, знаешь, почему? Потому что у него есть идея. И всё зависит от силы этой идеи. То, что для одного будет целью всей жизни, для другого будет несусветной глупостью. Материнство, — он остановил взгляд на архивной фотографии Нади, сделанной ещё до рождения дочки, — тоже идея… Одна бы всё пережила, другая ещё в роддоме от девочки избавилась, а эта… её идея была самой сильной. Но судить, впрочем не нам.

— А этот решил стать судьёй, — с явным раздражением заметил помощник, убирая в картонную папку фотографию Валеры.

— Человеку свойственно брать на себя роль судьи, но ответственность за это никто нести не хочет. А ещё, самое главное, наверное, все эти судьи видят только два цвета — чёрное и белое, и никаких исключений. Работает система с ошибками, так давайте мы её либо полностью развалим, либо вообще трогать не будем, никакого ремонта, никакого понимания. Вот корень проблемы.

Он закрыл папку с делом и небрежно бросил её в ящик стола.



Спустя несколько месяцев, в холодный зимний полдень, на одинокую могилу за оградой кладбища придёт исхудалая женщина в длинной чёрной шубе. Она зажжёт худой рукой фитиль в лампадке из красного стекла, с минуту посмотрит на табличку со знакомым именем, постоит в полнейшей тишине и, тяжело вздохнув, вернётся домой, где в полном одиночестве, лишённая всяческих нежных чувств, продолжит своё существование.