2ch-izd-mar34

Обезьяна больше не скулила и не визжала: наверняка хищник скрылся в чаще, стоило Альберту раскрыть их засаду. А может и раньше, когда прозвучали первые выстрелы… так или иначе, обезьяна совершенно спокойно расселась на примятой листве, нагло уставившись прямо на Соренсена. Раздосадованный неудачей, он уже всерьез подумывал о том, чтобы махнуть на все рукой и отправиться в лагерь, когда ему показалось, что в темноте что-то движется. Или двигалась сама темнота? Это было очень странное ощущение: тени и редкие пятна лунного света будто бы поменялись местами: в окружающих его джунглях вдруг сделалось ощутимо светлее. Светлее, и тише: Соренсен вдруг понял, что смолкли все звуки, в том числе отдаленные голоса солдат.
Обезьяна исчезла. По лицу Вильфреда поползла кривая усмешка: чертов ягуар все-таки стащил приманку, но теперь стало хотя бы ясно, что кошка падка на такую добычу. Продолжать сидеть в засаде больше не имело смысла, и Соренсен собирался встать - да так и замер, глядя на то, как в лунном свете с земли, опираясь на окоченевшие лапы, поднимается труп второй обезьяны. Два зеленых огонька, будто слезы, скатились с ее морды прямо в траву: он на мгновенье потерял их из вида, но вскоре они вспыхнули ближе, еще ближе…
Стиснув ружье обоими руками, Вильфред вскочил на ноги. Поляна была пуста: труп обезьяны тоже пропал. От земли поднимались тонкие рукава тумана, изгибаясь и танцуя несмотря на отсутствие малейшего дуновения ветра.
На срубе бревна, где раньше сидел Альберт, красовались глаза мертвой обезьяны: зеленый огонь в их глубине уже затухал, но Вильфреда это не остановило: подбитая сталью подошва сапога оставила от них мокрое место.
- “Ягуар - не зверь”, да? “Животный магнетизм”? Выходи. Я тебе не вчерашний рудокоп, и не старый толстяк, - Соренсен приставил приклад к плечу, и повел стволом, методично пропуская мешанину теней сквозь серебристую апертуру прицела. - Я не стану подставлять тебе свою глотку.
Ступая медленно и надежно, он вышел из огороженного пространства шалаша. Вокруг стояла все та же неестественная, абсолютная тишина. Никаких звуков… кроме шуршания листьев по гладкой шерсти гигантской кошки. Резко крутнувшись, Вильфред задрал ствол вверх - и выстрелил, как только увидел напротив мушки пару злых, желто-зеленых глаз с вертикальными зрачками. Из дула вырвалась вспышка пламени, осветив и опалив пятнистую шкуру, раздался оглушительный рев - и в траву перед Соренсеном свалилась массивная туша…
Только вот звука удара о землю Вильфред не услышал. Из травы гейзером выплеснулся поток мрака, моментально приняв очертания человеческого тела, и в следующий миг ружье вырвалось из рук Соренсена, отлетев далеко в джунгли.
Противник не торопился нападать. Массивный, гораздо крупнее щуплых туземцев, он начал медленно обходить Вильфреда справа налево. Соренсена посетила отстраненная мысль - каково это, видеть мир такими глазами? Светящимися, идеально круглыми, немигающими. Охотник тоже никуда не торопился, удерживая шамана на мушке револьвера.
- Хуру-хуру, - лицо шамана скрывала тень, но звук его голоса не оставлял сомнений в том, что слова вырвались из звериной пасти.
- Ну да, - согласился Вильфред, и спустил курок, но вместо выстрела послышался сухой щелчок осечки. А затем второй, третий…
После четвертой осечки шаман бросился вперед. Они покатились по траве, бесполезный револьвер выпал в грязь, да так там и остался, задорно поблескивая сталью в лунном луче. Шаман утробно рычал, и Соренсен отвечал ему тем же: никто из сцепившихся охотников не хотел признавать себя добычей. На стороне туземца была животная ярость, но на стороне Вильфреда был его вес, сила, а также годы, проведенные с лучшими инструкторами по бреольской борьбе. Пристрастие к эксцентричному, по меркам Реминстерской аристократии, спорту оказалось решающим: необходимость постоянно удерживать голову врага так, чтобы тот не мог пустить в ход клыки, лишь оттягивала неизбежную развязку. Ловко прочитав рывок противника, Соренсен вытолкнул шамана на залитую лунным светом поляну, и сам тут же оказался сверху. В руке офицера блеснул нож.
- Хуру-хуру, верно?
Лезвие вошло под ребра туземца. Вильфред не мог понять, каким образом этому тщедушному человеку удавалось морочить ему голову: в свете луны он ясно видел грубую маску в виде головы ягуара, видел вполне человеческий рот и щеки, проколотые острыми костями - но все равно человеческие.
- А это тебе за того бедолагу-караульного, - Соренсен был уверен, что всадил нож в сердце шамана, но кашляющий кровью человек был все еще жив, будто бы не желал признавать поражения из чистого упрямства. - Ну и где теперь твой рогатый бог?
Губы туземца изогнулись в гримасе злости - такой сильной, что Соренсен невольно отшатнулся назад. Как раз вовремя для того, чтобы заметить, как левая рука шамана удлиняется. Округляется, становится тоньше, изгибается…
Пожалуй, у Вильфреда было время, чтобы отскочить в сторону, но аристократ решил, что это дело принципа. Как не бывает людей с головой ягуара - так не бывает и людей со змеей вместо руки. Это была галлюцинация, наваждение, животный магнетизм, дешевый трюк. За это убеждение Соренсен уцепился так крепко, что не расстался с ним даже после того, как в его плечо вонзилось отравленное жало.