РАМА

	Портфель тянул плечо. Я уже давно привык к его тяжести, но сегодняшний день окончательно меня вымотал. К вечеру основательно похолодало. Забытые перчатки лежали дома. Надеюсь, что прохожие не сильно обращают внимание на чудака, жонглирующего портфелем. Пальцы немели от холода в течении пары минут, и чтобы отогреть их приходилось часто менять руку. Я торопливым шагом шел домой.
На узком тротуаре навстречу изредка попадались такие же спешащие по своим делам люди. Их рукава терлись о мое пальто. Дыхание чужого человека липким холодом ложилось на щеку, вызывая порыв немедленно стереть его. Хорошо, что я живу недалеко от работы и скоро буду дома. В тепле. В моем маленьком, уютном одиночестве. Нужно спешить прочь от зловонных выдохов недавней еды, табачной рези и шлейфов духов.
- Поберегись! – я вздрогнул от чьего-то бодрого выкрика, и мгновением позже получил неслабый толчок в плечо. Это было скорее неожиданно, чем больно. Портфель упал на асфальт. Мой взгляд с ненавистью буравил спину удаляющемуся велосипедисту. Это был один из тех фанатиков спорта, которым хоть дождик лей, хоть ветер дуй. Но что этот гад забыл на тротуаре? Дороги мало? Настроение, и так до этого никакое, было окончательно убито.
	Помяв сквозь толстую ткань плечо, я наклонился за портфелем. В мозгу все кипело. Ненавижу велосипедистов. Ненавижу велосипеды. Особенно с высокой рамой. Внезапно на меня накатило. Я схватил портфель и резко выпрямился. Тошнота когтистой лапой водило по пищеводу вверх и вниз. От кадыка до желудка. Обратно. Руки дрожали, но уже не от холода. То, что давно забылось, всколыхнул какой-то спортсмен-любитель, и оно всплыло в памяти. Воспоминания нахлынули чередой образов. Яркие, насыщенные, детские. Так отчетливо, будто это было вчера.

	Вспомнилась июньская жара. Стрекот насекомых звенит в ушах. Глаза щурятся от яркого утреннего солнца. Насыпная дорога сплошь состоит из камней, кочек и колдобин. Мои ягодицы чувствуют все это. Это отец везет меня на раме разболтанного Аиста. Мы едем на дачу. Крепко вцепившись в руль, я плотно сжимаю губы, чтобы не ойкнуть на очередной приплюхе. Путь, занимающий всего пятнадцать минут езды, кажется мне бесконечным.
	Уже когда приехали, я на онемевших ногах спрыгиваю с велосипеда и начинаю активно растирать зад и ляжки.
- Вань, ну зачем так гнать? У Виталика теперь все ноги в синяках.
У матери раскрасневшееся лицо после гонки. Колеса у её Десны почти в два раза меньше, чем на отцовском велосипеде.
- Мужик растет – потерпит,  – отец оставался невозмутим.


	Много позже я пасся на клубничной грядке, выискивая не совсем зеленые ягоды. Отец окапывал кусты, а мать возилась с розами. Цвета и запахи сада умиротворяли. Неприятные ощущения от впивающейся в плоть рамы сглаживались. О дороге домой даже думать не хотелось.
- Витюш! Беги сюда! Беги скорее, что покажу! – мать активно махала рукой, подзывая к себе.  Я опрометью бросился к ней, перепрыгивая через грядки. Пробегая мимо отца, я заметил его неодобрительный взгляд и сбавил скорость.
Мать стояла нагнувшись и смотрела на откопанные корни кустов. Не глядя, она поймала меня за руку и притянула ближе к себе. Пальцем другой руки она показала куда-то в ямку. Присмотревшись, я различил в мешанине сухой травы и земли гнездо. На дне его копошилось около десятка мохнатых комочков.
- Мам, кто это? – я смотрел на это чудо, широко раскрыв глаза.
- Это маленькие мышки, Витюш. Их мама убежала кушать искать, а они теперь ее ждут, - мать отвела мою руки от гнезда, когда я намерился потрогать грызунов.
- Мам, а давай их себе возьмем. Я буду их кормить. Ну, пожалуйста, мам.
- Нет, мама-мышка прибежит и будет искать детишек, не найдет и будет плакать.
- А давай их вместе с мамой-мышкой заберем. Они такие маленькие…
Сзади раздались тяжелые шаги отца. Он глянул поверх наших голов на выводок.
- Вредители, - его голос был как всегда спокоен.

	Я не успел моргнуть глазом, как острие лопаты опустилось на гнездо. За один раз оно разрубило двух или трех мышат. Мои уши заложило от собственного визга. Лопата поднялась и опустилась еще раз. И еще раз. И еще. Я верещал и бросался на руки отца, пытаясь остановить. Он откидывал меня, как надоедливого котенка. Кидался к матери, умолял её прекратить это. Но она беспричастно смотрела на отца. Выводок грызунов методично превращался в фарш из травы, глины, плоти и шерсти. Мне казалось, что моя голова взорвется от моих же криков. Но папа был неумолим.
- Лучше расти будут, - останки мышей были закопаны там же под розами.

	До конца дня я прятался на чердаке садового домика. Там, скуля и размазывая по лицу сопли и слезы, я оплакивал мышат. Мне было до смерти жалко маму-мышку, которая, возвратившись домой, обнаружит лишь братскую могилу. Моему горю не было предела. С чердака я слышал, как мать что-то пытается доказать отцу, но натыкалась на его каменное безразличие. Уже когда настал вечер, меня позвали. Я долго не хотел спускаться, пока мать не пригрозила оставить меня здесь одного на неделю. Пришлось спуститься. Отец уже был в седле.
- Садись живее, - безразличным тоном, как будто ничего не произошло, скомандовал он.
- Я поеду с мамой на багажнике, - я оробел от собственной наглости, но с места не сдвинулся. Отец промолчал.
- Витюш, мама устала очень. Весь день работала. Мне тебя очень тяжело везти будет. Сядь  к папе, пожалуйста, - она на самом деле выглядела измотанной.

	Я сделал шаг к ненавистному Аисту. Взгляд его седока неуловимо переменился. В уголках глаз, светящихся голубым ледяным пламенем, появилась капелька яда. Смесь презрения и отвращения влилась туда.

	Дорога домой пролетела на бешеной скорости. Казалось, колеса не пропускали ни одной кочки или камня. Я не стесняясь скулил. Больше этим летом меня на дачу не брали. Когда на следующий год отец прикатил детский велосипед, и хотел научить меня ездить - я отказался. До сих пор не умею на нем ездить. В детстве горе и обиды велики, зато быстротечны. Но неприязнь к двухколесным и педальным осталась на всю жизнь.

	Воспоминания вышвырнули меня назад, на зимний тротуар. Мой невидящий взгляд был устремлен туда, куда умчался спортсмен-раздолбай. Я вздрогнул и воровато оглянулся, дабы убедиться - не заметил ли кто-нибудь моего подвисания? Все было в порядке. Все кроме меня. Накатило осознание, что с детства ничего не изменилось. Не изменилась моя ненависть к велосипедам и велосипедистам. Но самое главное – не изменился  взгляд отца, после той, дачной, метаморфозы, когда он смотрел на меня.