2ch-izd-mar6

Маричка так толком и не поняла, что произошло. Иногда случалось, что промысел приходилось сворачивать из-за портящейся погоды, но небо над ними было синим, с редкими тонкими облаками, похожими на водоросли или мазки кисти. Матросы знали не больше маричкиного, а стоило ныряльщицам подняться на борт, как их тут же загнали под палубу, велев задраить люк и не высовываться. Деревянные переборки задрожали - двигатель заработал в полную силу, почувствовался толчок, и ныряльщицы поспешили забраться в гамаки: сносить качку в них было куда удобнее. Судно взяло крен на левый борт, и заскользило по волнам: помимо спешки, с которой они снялись с якоря, какое-то время не происходило ничего необычного. За исключением того, что тихое шипение, которое они слышали всю дорогу от дома, перестало быть тихим, и теперь больше походило на свист.
Сверху доносились голоса, но толстые доски приглушали их, а свист и вовсе мешал разобрать слова. Неожиданно раздался гулкий топот, словно вся команда разом решила перебежать с носа на корму.
- Кто-нибудь понимает, что происходит? - Осведомилась Ребекка, нетерпеливо болтая босой ногой, но прежде чем кто-то успел ей ответить, послышался оглушительный треск. Судно тряхнуло так, что ныряльщиц выбросило из гамаков, и швырнуло на пол. Люк соскочил с петель, развернувшись поперек прохода, который принял какую-то странную, неправильную форму. Маричка увидела, как по полу растекается широкая лужа пенистой воды, невесть откуда взявшейся на второй-то палубе. Хотела спросить подруг, никто ль не ушибся - и вдруг стало очень тихо, и как-то очень странно. Кубрика вокруг больше не было, зато был океан. Маричка держалась за буй, но он был какой-то плоский и неудобный, совсем негодный для того, чтобы удобно за него хвататься. Тишина тоже была какая-то негодная и неудобная: Маричка не слышала никаких звуков, но в то же время почему-то знала, что они есть, и это жутко раздражало. Вода была холоднее, чем обычно на промысле - но зато небо было такое, как надо. Синее, глубокое. Девочка на какое-то время задержала на нем свой взгляд, и внезапно ее осенило: дверной люк. Вот на что был похож буй.
Маричка не знала, что сохранила слух только благодаря тому, что люк сорвало с петель в тот самый миг, когда “Морская звезда” со всего размаху села на риф, став похожей на улитку с проломленным панцирем. Когда забортная вода хлынула на раскаленный котел, и он взорвался, разворотив борт шхуны, тугая волна воздуха прошла сквозь кубрик, и, не встретив сопротивления люка, вышла наружу до, а не после того, как стала слишком тугой для человеческих ушей. Ныряльщицам в этот день повезло: кому-то больше, кому-то меньше, но пережить взрыв удалось всем.
Везение Марички на этом, впрочем, закончилось. Рефлексы ныряльщицы продержали ее на воде достаточно для того, чтобы к оглушенной девочке в полной мере вернулся рассудок. Маричка завертела головой, увидела плавающие вокруг доски, обрывки каната, связку сухих приправ из камбуза, клочок парусины. Увидела “Морскую звезду”, удалявшуюся от нее все быстрее: было немного странно, что судно сохраняло такую плавучесть и скорость лежа на левом борту, и подставляя ласковым утренним лучам развороченный бок. По кораблю бегали люди: что-то кричали, бросали канаты в сторону других людей, так же как и Маричка оказавшихся в воде. В следующий миг до старшей ныряльщицы дошло, что “Морская звезда” стояла на месте: том самом, где море пенилось белыми барашками, и темнел край рифа, то и дело заливаемый новой волной. Двигался не корабль, двигалась она. Только вот куда?
Придерживаясь рукой за ручку люка, девочка оглянулась, и увидела темную громаду Пасти, надвигающейся на нее вроде бы и очень медленно, но в то же время неумолимо. В водяной взвеси играли радуги - Маричка насчитала их минимум три, круглыми арками стоявших друг над другом. Чувство нереальности происходящего было таким сильным, таким острым, что Маричка не выдержала, и расхохоталась: с ней такого просто не могло произойти. С кем-то другим - наверное могло, но уж точно не с ней. Это было очень глупо, просто нелепо. Гул воды, падающей в бездну, становился все громче; девочка уже могла различить странные, прямые синие прожилки в черной скале, образующей верхнюю часть Пасти. Почему другим бросили канат, а ей не бросили? От обиды захотелось плакать - да так сильно, что заболела переносица, а слезы так и не брызнули. Течение заметно ускорилось, и только теперь Маричка бросила дверной люк, отчаянно заработав руками и ногами. С тем же успехом старшая ныряльщица могла лечь на спину, и закрыть глаза: какие бы усилия ни прикладывала девочка, Пасти было плевать. Вокруг потемнело: скала нависла над Маричкой, закрыв собой солнце, а гул превратился в настоящий рев.
Так и не сумев расплакаться, Маричка почувствовала, как вода перестает быть густой, и превращается в пену. В спину дохнуло теплым ветром - и Пасть проглотила девочку так же легко и равнодушно, как многих до нее.