Чемоданы собраны, последним, поверх рубашек, джинс и отдельного пакета с зубной щеткой, мочалкой, мылом и дезодорантом, я аккуратно сложил красное платье. Подарок для Марины. Две тоненькие бретельки, открытая спина, приятная ткань. Длина — чуть ниже колена, широкая юбка. Марине обязательно понравится яркий цвет и простой, но элегантный фасон.

Она так обрадовалась моему решению наконец приехать к ней в Тайланд, что вместо по обыкновению обстоятельного имейла, написала лишь:

“Ураааа!!!!! Я так рада! Обязательно тебя встречу, приезжай поскорей!”

Мы с Мариной были старыми и лучшими друзьями. Помню ее первую записку. Тогда еще незнакомая девчонка подбежала ко мне, в красивой синей юбочке и белой блузке, за спиной — розовый рюкзак с Сейлор Мун, и с застенчивой улыбкой вручила сложенный вчетверо, покрытый клеткой листок бумаги. Она тут же умчалась, растворилась, будто призрак, в шумном потоке детей, а я сунул записку в карман и развернул лишь дома.

“Превет. Давай дружить? Я Марина. Я класная”

Слова были выведены неказистой, грубой прописью, но какую они тогда у меня вызвали улыбку! Я долгие годы, десятилетия хранил эту записку в небольшой металлической коробочке, где лежали и другие письма Марины со школьных времен.

“Мне мама купила новое платье, голубое, такое классное!”

“Знаешь, мне кажется, у меня начинает расти грудь. Это здорово! Она уже больше, чем у некоторых девчонок в классе. Да и с кожей проблем как-то нет. Мама говорит, мне повезло”.

“Видел Машку вчера? Пришла расфуфыренная вся, у мамы наверное косметику украла. Блииин, тоже хочу краситься! Завтра же попрошу у мамы косметику и попробую”.

Родители никогда не разрешали мне носить то, что я хочу. Всегда терпеть не мог походы с ними по магазинам. Нет, нельзя эту футболку. Выбери что-нибудь нормальное. Вот, хорошие темные джинсы. Я сказала нет и все! Не будешь такую рубашку носить. Ну за что мне это наказание?

“А кто тебе нравится к классе? Мне, знаешь… Не знаю. Думаю, мне нравится Алена. Она такая красивая, видел ее волосы? И вообще, она… Я не знаю, клевая. Мы вроде нормально общаемся, наверное, она моя подруга, но я не знаю… Ох. Кто тебе нравится?”

Забавно вспоминать эту последнюю записку, когда Марина призналась, что ей нравятся девушки. Помню, прочитав, я не удивился и не рассердился, нет. Обрадовался. Это был седьмой класс. Мне тогда никто нравился, да и друзей особо не было, как-то не хотелось их заводить. С девчонками дружить было не принято, а с пацанами как-то скучно, да и не принимали меня особо. Нет, приятели там, товарищи — да, но вот так, чтобы прям настоящий друг… Не срослось ни с кем, кроме Марины.

Уже с девятого класса она пошла в другую школу, в гимназию. Там изучали целых два иностранных и лишь совсем немного — математику. В конце учебного года она написала последнее письмо от руки — после были лишь имейлы.

“Мне ужасно тебя будет нехватать. Но знаешь, нам же не обязательно видеться? К тому же в этом году экзамены, надо готовиться. Блин, я рада, что перевожусь в другую школу. В этой все тупые какие-то, и вообще сволочи. Надеюсь, в гимназии будет получше.
Я обязательно продолжу тебе писать, мама мне компьютер для учебы купила и интернет провели, я уже себе электронную почту завела. Пиши на MarinaLove1989@mail.ru. Обязательно отвечу.
Да, и кстати, Алена эта дура.
Люблю тебя.”

Ей и правда стало лучше в гимназии: новые друзья, хорошие учителя. Любимым предметом стала литература, она даже задумалась поступать на журфак.

У меня из того времени осталось мало ярких воспоминаний. Первые попойки с товарищами, тройки и двойки в дневнике, крик мамы после родительских собраний. Странная неустроенность и грусть. Мне странно было смотреть на свои пальцы-сосиски, широкие костяшки, неловко держащие ручку или карандаш. Я ненавидел физкультуру, потому что надо было переодеваться в форму.

Поездка в Сочи с классом. Я тогда впервые поцеловался с девочкой. Мы сбежали из гостиницы, купили в ларьке два литра пива, напились на берегу. Нас было шестеро: Руся, Жека и я, и три девчонки из параллельных. Я остался с Надей стеречь остатки пива.

Было темно, шумели волны. Из светлых пятен кафешек на побережье раздавался смех, приглушенно играла песня “Он тебя целует” группы Руки Вверх. Не знаю, о чем мы говорили с Надей. Помню ее босые стопы, зарывшиеся в гальку, курносый нос, полные щеки, черные волосы, шершавые губы, неловкие касания, смущенные взгляды, запах моря, визг парней и девчонок в отдалении.

Марина потом написала про это:

“СЕРЬЕЗНО???? Поцеловался с девчонкой? Блин, вот бы ее увидеть, красивая, наверное. Ну я тебя поздравляю, Казанова! Гордишься собой, наверное! Блин, так и представляю себе: море, ночь, поцелуй… Романтично, не думала, что ты такой романтичный! Так и что, вы теперь мутите? Как зовут-то ее хоть? Расскажи мне всееее!”

Я мало, что ей рассказал, и с Надей мы после поездки пересекались разве что редким взглядом в школе. Уверен, поцеловала она меня благодаря алкоголю, а не моей привлекательности. У меня еще долго не было девушки.

“Я поступила в Москву, на журфак, как и хотела. Теперь будем еще дальше. Ты только это, не грусти, ок? Я все равно буду тебе писать постоянно. Блин. Точно с тобой все хорошо тут будет? Ну просто, ну, ты ж понимаешь, я не могу не поехать! Короче, это, я тебя люблю. Все будет хорошо. Хорошо?”

Я поступил на менеджмент в местный экономический. Пять лет прошли будто мимо меня: вписки, взятка преподу по статистике, унылый, стыдный первый секс по пьяни, вписки, сессии, драка, подработка промоутером, потом — практика по специальности. С годами все это слилось в какую-то серую муть. Часто слышишь, с какой любовью люди вспоминают студенчество, и оттого мне кажется, что я как-то не так его прожил, упустил тот момент веселья, безумия, когда ты уже взрослый, но еще безответственный и никому ничего не должен.

У Марины же, напротив, все складывалось именно так, как я себе представлял:

“Универ офигенный! И группа у нас прикольная, всего трое парней. Девчонки почти все красотки, тебе бы понравилось. Ну, общага так себе, но меня вроде с хорошей девочкой поселили, приветливая такая. Скоро посвящение в первокурсники, будет весело! Как у тебя там? Как на экономе?”

“Короче. Я тебе рассказывала про Юлю, помнишь? В общем, мы вчера с ней целый день гуляли! На Красной площади были, потом в парке Горького, просто на траве валялись. Она из Екб. В общем, не знаю, думаю, что это оно. Думаю, я ей нравлюсь как девушка. Классно же, правда? Но я не уверена, не знаю, как спросить, как точно понять… Но она мне очень нравится. Договорились на следующих выходных в музей пойти.”

“Блиииин, голова болит, капец. Отмечали сессию, в клубе, потом поехали к Юле. Короче… ВСЕ БЫЛО!!! Потом напишу подробнее, сейчас отсыпаться!”.

“Мою статью взяли в журнал, прикинь! Мне кажется, это успех! Шучу, мелочи, конечно. Через месяц уже каникулы! Мы с Юлей собираемся в Турцию. Ну, там еще ребята едут, но все равно, совместный отдых. Тяжело, конечно, ото всех скрывать отношения. Впрочем, я думаю, что кое-кто догадывается, иногда приходится ловить взгляды. Короче мы стараемся в универе и на улице осторожнее быть. Блин, почему у нас не как в Европе?”

“Короче все. Расстались. Три сраных года коту под хвост. Мне так плохо… Я уже и про академ думала, чтоб только чтоб ее не видеть каждый день, но год осталось учиться всего. Короче, переживу. Да и я понимаю все, родители ее бы не поняли, а теперь она с Олегом, это для них нормально. Как у тебя-то на личном фронте?”

У меня все пять лет учебы было никак. Самые долгие отношения — полгода на третьем курсе. Настя. Все стандартно: познакомились в общей компании, пару раз встретились, переспали, вроде как начали встречаться. Потом ей стало неинтересно, как-то отдалились, пару раз сильно поругались, расстались по переписке. Я тогда даже особо ничего не почувствовал. Были еще какие-то встречи, свидания. Все впустую.

Разумеется, я понимал, что дело не в девушках, а во мне. Неустроенность, дискомфорт внутри, которые в детстве проявлялись лишь периодическими припадками грусти и апатии, теперь стали моими постоянными спутниками. Неинтересно учиться, неинтересно пить, неинтересно встречаться. Я часто просто сидел в комнате, смотрел на свои слишком большие, толстые запястья или лодыжки, волосатые ступни и грустил. Радовали меня лишь письма Марины.

“Ну, теперь у меня официально новая девушка! Ксюша. Ей двадцать шесть, но блин, мне с ней офигенно! Она меня понимает, не так, как сверстницы. Да и разница небольшая… Она в ресторане работает, хостесс. Тебе бы понравилась. У нее своя квартира, зовет переехать из общаги к ней. Я думаю пока, но, наверное, соглашусь. Хоть зимой в щели между окон дуть не будет”.

“Все! Последний экзамен сдан! Скоро выпускной, вручение диплома. Офигеть, да? Пять лет прошло! Столько всего… Но я рада: новое начало, новая жизнь. К тому же работа у меня уже есть, помнишь, я писала про онлайн-издание. Короче, все будет классно, я прям вижу.
Ты это, не грусти там. Люблю тебя.”

Еще на пятом курсе я начал подрабатывать в одной фирме помощником администратора, так там и остался после диплома. Зарплату подняли, съехал от родителей в съемную однушку на окраине. Не очень удобно добираться, зато дешево.

“Знаешь, думаю, что это был лучший год моей жизни. Нам с Ксюшей так хорошо вместе! Она меня понимает, как никто, как, наверное, только ты понимаешь. А секс… ПРОСТО ОФИГЕННО. Она ж тоже в этом году закончила заочку, ресторанное дело, теперь мечтает свое заведение открыть. Но в Москве сам понимаешь, непросто.”

Дом — работа, дом — работа. С коллегами тоже не сложилось. Не то, чтобы люди были плохие, просто каждый раз, как со мной кто-то заговаривал, я замыкался, отвечал сухо. На корпоративах быстро напивался, но не становился сильно разговорчивей.

Я понимал, что мне нужно просто не думать ни о чем, расслабиться, быть самим собой, но потом я смотрел в зеркало на покрытое черными волосами пузо, неестественно широкие плечи, и понимал, что сам не стал бы с собой общаться. В такие моменты у меня лишь одна мысль стучала в голове: “за что так со мной вселенная?”

“ААААА! Ты слышал про новый закон? Они там совсем охренели, какая гей-пропаганда?! Ненавижу, ненавижу! Нет, вот твари, а! А знаешь, что самое страшное? Они ведь даже не понимают, мрази эти — кто там закон предлагал, Мизулина? — что это значит для нас. Мы — я, Ксюша — мы будто… не такие, теперь официально! И что мне теперь со статьей делать? У меня же как раз на эту тему… Не возьмут, наверное. Блин, я такая злая! Твари!”

Прошел тринадцатый год, за ним четырнадцатый. Я безразлично следил за новостями. Никакая война в соседнем государстве не могла сделать мою одинокую жизнь хуже. Кроме Марининых писем, которые я перечитывал раз за разом, часами, радостных моментов у меня не осталось. Все зеркала в квартире я убрал, купил маленькое складное — чтобы бриться.

“Мы с Ксюшей решили. Все. Уезжаем. Больше не могу оставаться здесь, в этой стране. Тут нас никогда не поймут, не примут. Мы это давно обсуждали, так, в шутку, но теперь, похоже, реально решились — едем в Тайланд на ПМЖ. У Ксюши там уже живет друг, он поможет, а потом откроем там бар. Я может буду удаленно что-то писать, пока не знаю. Только здесь оставаться больше нельзя.
Как-то расстояние между нами все время растет… Люблю тебя.”

Она уехала, и я бы порадовался за нее, если бы мог.

Еще через год стало совсем невыносимо. Прописали антидепрессанты. Полегчало, смог как-то влиться в работу обратно. Старался поменьше включать дома свет, чтобы не смотреть на себя.

“ТУТ ОФИГЕННО!!! Я с пляжа не вылажу! Солнце, море, какое тут море, красота! И люди, ты знаешь, будто счастливее, что ли. Мы уже сами снимаем квартиру, Ксюша тут через друга ищет местных, чтоб помогли с баром, оказалось не так все просто. Но мы не отчаиваемся, обязательно все получится. Знаешь, мне кажется, я буду здесь счастлива.”

За годы в моей квартире не побывало ни одного человека, за исключением хозяйки, что заглядывала за арендой, смотрела на меня то ли жалостливо, то ли осуждающе, и уходила.

“А ты не думал переехать? Мы вчера сидели на пляже, смотрели на звезды, пили пиво и целовались. И всем было все равно. А Бангкок! Бангкок просто невероятный. Огни, музыка… Тут везде будто любовь и счастье. Может и тебе переехать? А что, почему нет?”

Временами я плакал, от собственного бессилия, одиночества, пустоты и неустроенности, той самой, что преследует с детства. Невозможность найти что-то общее с людьми вокруг. Невозможность смотреть на собственное отражение без отвращения. Невозможность просто быть и не думать, что я какой-то не такой, что сраная вселенная сыграла со мной злую шутку и из-за этой жестокой случайности я никогда не буду счастлив.

“Мы открыли бар! УРААА! Там все классно, так, как Ксюша хотела. Вчера буквально первый день, и уже столько клиентов. А потом праздновали с местными друзьями, катались на байках и курили травку. Знаешь, тут хоть и душно постоянно, но дышиться свободнее. Это рай, мечта. Для такой жизни я была создана. Ты деньги копить начал? Приезжай! Я тебя очень люблю!”

Я откладывал медленно, нехотя, не вполне веря, что это что-то изменит. Два года копил. Вернее, два года я решался признаться, что готов все бросить, все поменять. Марина каждый день буквально забрасывала меня имейлами.

“Пожалуйста приезжай! Что тебе терять? Хуже-то уже не будет!”
“Да и ради кого ты там живешь, даже с родителями не общаешься почти, к чему это?”

“Ну тут много русских, найдешь работу, не переживай! Ха, будто сейчас у тебя такая офигенная работа, что жаль потерять”.

“Ну давай уже, давай-давай-давай-давай-давай-давай-давай!!!”

И, наконец, на прошлой неделе:

“Ураааа!!!!! Я так рада! Обязательно тебя встречу, приезжай поскорей!”

Молчаливый таксист вез меня по вечерней трассе, за окном пролетали снежинки и редкие автомобили, моргали желтые фонари. Я еще раз проверил билеты. Двадцать восьмое января, двадцать один ноль-пять, в Бангкоке я окажусь в полдень. Ком подступил к горлу, забилось быстрее сердце, я раз за разом обновлял страницу электронной почты, но билеты никуда не делись. Я и правда решился. В один конец.

Матери с отцом я ничего не сказал. Общать мы стали редко, едва ли раз в месяц, хоть и жили в часе езды друг от друга. Странно, расстояние между нами ощущалось гораздо больше, чем между мной и Мариной.

Гул аэропорта, на удивление быстрая регистрация. На пограничном контроле я, как дурак, улыбнулся женщине за стеклом, от нервов. Та осмотрела меня суровым, скрупулезным взглядом и стукнула печать в паспорте.

Оказавшись в светлом, шумном зале ожидания, я присел на внезапно освободившееся место и уставился в телефон.

Марина больше не писала, и мне стало страшно, захотелось оказаться дома, в своей комнате. Казалось, что десятки людей вокруг пялятся на меня, осуждают, мол, куда ты, дурак, собрался? Кому ты там нужен?

К счастью, отступать уже было некуда, и, услышав номер своего рейса, я занял очередь к выходу. Также нервно улыбнулся бортпроводнице, сел на свое место у окна.

Загудели двигатели, прозвучало обращение капитана на русском и корявом английском. Я не смотрел на стюардесс, старательно демонстрирующих надувание спасательного жилета. Вместо этого изучал цветные картинки в журнале, скользил взглядом по ровным столбикам текста, который никак не откладывался в голове.

Взлет. Я никогда не боялся летать, но в этот раз было страшно. А вдруг именно в этот раз, когда я, наконец, решился, самолет решит упасть? Не повезло при рождении, может не повезет и сейчас.

Но нет, тянулись долгие, скучные часы, и мне даже надоело нервничать и бояться. Монотонный гул усыплял, несмотря на неудобное кресло и довольно крупного и слегка вонючего мужчину соседа. Он с довольным видом жевал курицу, закусывая булкой с маслом. Мне стало немного грустно: этот лысеющий жирный мужик с лоснящейся кожей наверняка никогда не терзался несправедливостью вселенной.

Капитан объявил снижение, и сердце мое заколотилось. Все, конец пути, самолет не упал, не совершил вынужденную посадку, а благополучно прибыл в Бангкок. Я попрощался с бортпроводницей, прошел по длинному рукаву. На границе меня не задержали, чемодан тоже закрутился на ленте транспортера одним из первых. Все происходило слишком быстро, и мне пришлось даже сесть, отдышаться, собраться с мыслями.

Наконец разъехались стеклянные двери, и в лицо тут же пахнуло жарой и влагой, которая совершенно не чувствовалась под кондиционерами аэропорта. Ярко светило солнце, освещало серый асфальт и пальмы. Пальмы! высокие, разлапистые, зеленые.

— Такси, такси? — спросил возникший будто из-под земли невысокий таец в полосатой футболке. Я кивнул и улыбнулся. Он ловко подхватил мой увесистый чемодан и понес машине.

Я показал тайцу предусмотрительно записанный адрес моего эирбиэнби, который я снял в Бангкоке на первое время. Тот кивнул, ввел адрес в навигатор, и мы поехали.

Невероятные дорожные развязки, вывески на тайском и английском вдоль трассы, рисовые поля и яркое, жгучее полуденное солнце. Я словно попал в другой мир, в настоящий рай.

Город не впечатлил меня архитектурой, но, даже в закупоренном салоне, несмотря на запах пыли из кондиционера, мне дышалось свободно, так, как я не дышал никогда. Небоскребы и зелено-синие дома, мост через Чао Прайя, парки и сады, грязные вывески и развалившиеся прямо на улице бездомные — все здесь источало свободу. Возможность быть кем захочешь и не бояться. От радости мне хотелось смеяться.

Хозяин эирбиэнби, пожилой таец, показал комнату, на ломаном английском предложил чаю, но я отказался, и старик учтиво оставил меня отдыхать после долгого перелета.

В небольшой белой комнатке с балконом, выходящим в сад, стояло напольное зеркало.

Вжухнула молния на чемодане, я достал красивое красное платье — подарок Марине, аккуратно положил его на узкую кровать, и, взяв нарочно положенные сверху зубную щетку, мочалку, мыло и полотенце, пошел в ванную.

Душ взбодрил, смыл остатки российской пыли. Я готов был начать новую жизнь. Теперь уже окончательно. Обратного билета нет. Разумеется, работы у меня не было. Языка я не знал. Знакомых здесь тоже не водилось.

Но я бы бесконечно счастлив.

Я вернулся в комнату, отбросил обмотанное вокруг талии полотенце.

Залезть в платье оказалось не так просто, но я справился.

Посмотрел в зеркало и улыбнулся.

“Привет, Марин. Рада тебя видеть. Ты классная.”