Куда идет Джек

ЧАСТЬ 1
Куда идет Джек?

Джек идет-бредет через поле, куда – и сам не знает. Гуляка Джек, Весельчак Джек, Славный Малый Джек. За плечами болтается мешок, набитый разной всячиной – хлебными крошками, бутылкой дождевой воды и кое-чем на продажу. Мятые пуговицы, деревянные грубые бусы, что-то сюда, что-то туда. Если хорошо покопаться, можно найти перо павлина на радость босой детворе, болванчика на веревке, мячик, туго набитый соломой. Баночку свекольной помадки, заточенный уголек – в помощь деревенским модницам. Берестяной кувшин для молока, слиток железа на отливку ножа или гвоздей, милости и невзрачности – все это есть в мешке у Джека. Налетай, покупай, только деньги отдавай!

Джек и сам, как содержимое его мешка — высокий, худющий, растрепанный и ободранный. Вот он, разгильдяй от Бога, язык подвешен, а в желудке пусто. Успей спросить— предложит, развернет торги прямо тут, на голой земле, и посыпятся всякие диковинки из его дряхлой мешковины. Бери да рассматривай.

Только вот что. Нету денег в деревнях, одни налоги, чума да болотная трава. Когда последний раз пробовал мясо на зуб, приятель? Уж года полтора назад, а то и два.

Так и бредет теперь, шатается, как его болванчик на веревочке. Голодно, холодно, в животе — дыра засасывающая, болит, ноет, пищи требует. Идет он, не видит в тумане ничего. Комковатый чернозем, задубевший к середине осени, ранит его пятки.

Да и поле – не поле. Пустошь. Везде истерзанные дождем, убитые слабостью земли, тыквенные побеги. Много их стелется чавкающим покровом. Хоть было бы что сорвать, поджарить. Или прямо так – в сыром немытом виде. Прямо здесь и сейчас.

Уж Джек достал бы тогда ножик, распорядился бы им как надо. Заткнул бы тыквенной мякотью дыру в брюхе.

Но тут — диво дивное! — действительно тыквы пошли. Сначала маленькие, величиной с яблоко, потом все больше, больше. И вот в конце — совсем огромные, наливные, как будто вот-вот и лопнут, растекутся ароматной жижей.

Не дурит ли меня ведьма какая, думает Джек. А если и дурит, то приятным видением — и на том ей спасибо.

Достал он свой выручай-ножик, с которым пережил несколько кабачных драк, всадил в самую соблазнительную на вид, круглую красавицу . Вынул себе великаний ломоть аж из самой середины. Мечтает, как жарить его будет, солью приправляя. А кусок чуть ли не огнем горит – такой оранжевый, как уголь в очаге.

Весело Джеку: слюни рот наполняют, и тепло по телу побежало. Радость большая нынче – еду задарма найти.

Только прозвенело что-то в воздухе, странное, непонятное. Джек оглянулся: нет ничего, один туман. Но тут опять просвистело . И вот, накормлен уже Джек. Только не тыквенной кашей, а холодной сталью. Смотрит он жалобно вниз — из живота стрела торчит по самое оперенье.
Стрела ровная, дорогая, оперенье красивое, красное, замечает он. Не наше, не сельское. Такое в замшелой кузнице не строгают, не куют.
И падает. Прямо на живот, плашмя, как камень-лягушка на воду. Так что стрела пропарывает тело дальше, входя перьями в теплую плоть, и с рвущимся звуком вылезает острием из ношенной-переношенной рубахи со спины.

Упал, лежит, а в кулаке сжимает тыквенный ломоть. О нем только думает сейчас. Как бы съесть, в последнюю секунду отведать вкуса пищи. Тянет в рот из последних сил, наперекор судороге, сковывающей конечности. Кусок покрылся грязью и глиняными подтеками. Джек все тянет его к себе, тянет, а тот то и дело выскальзывает из пальцев…

***
Часовой подошел к доходяге, когда тот затих. Ишь, повадилось мужичье с королевского стола урожай таскать. Понятно, конечно, что голодно людям, дохнут они нынче похлеще крыс в канавах. Но тут, прям дерзость — порча откровенная, да прямо возле него, стражника, когда тот в двух шагах буквально стоит, охраняет. Или чумной какой попался, поди ж ты его разбери сейчас.

Перевернул часовой умершего, смотрит на него, и жутко ему становится. У покойника глаза открытые, распахнутые, большущие, а лицо – молодое-молодое, почти мальчонка. И улыбка. Никогда таких улыбок еще не встречал, настолько блаженных. Даже в церкви. И чему улыбался? С уголка губ струйка крови свисает, уже застывшая на октябрьской стуже. А рядом с мальчонком этим, значица, валяется злосчастный кусок с окровавленным надкусом. Маленьким таким, как будто не человек, а мышь подъела.

Да, дохнут нынче люди от голода, спаси их Господь…

ЧАСТЬ 2
Куда идут дети?

Ну куда им столько? — удивляются взрослые: пожарные, учителя, продавцы и владельцы магазинов — все те, кто сейчас дома, в тепле, уюте, с припаркованной машиной в гараже и остывающей чашкой кофе на столе. Куда им столько? — удивляются они, не успевая выгребать из шкафов сладости. Вроде бы и ведерки маленькие, а всё доверху наполниться не могут. Бездонные они что ли?

Но с каждым новым звонком в дверь появляется еще одно такое ведерко, маленькое, и пустое. Нескончаемое. Одно за другим. Лента Мебиуса из детских ведерок.

Вход идут шоколадки, конфеты, леденцы, пастила, мармелад. Печенье и фрукты. Когда у взрослых не остается даже этого, они с виноватым взглядом опускают на дно невкусные хлебные палочки, луковые колечки и чипсы, припасенные для пива. Кто-то кладет сушеных кальмаров и свиные ребрышки.

А им все мало. Ходят как зомбированные. Глаза горят, губы вымазаны вульгарной красной помадой. Не губы, а кровоподтек. Кто с крылышками, кто с рожками, кто с клешнями. Роботы, бэтмены, вурдалаки, принцессы и клоуны. Шоу самых дрянных костюмов на Хэллоуин. И кого в эту ночь не встретишь – успевай только хвалить смелую фантазию родителей.

Вот мимо пробегает ребенок, только сегодня он не совсем ребенок, а вдобавок ко всему кактус-убийца. Пробегает маленькой тенью вдоль соседских лужаек. У него — большая зеленая корзинка, до отказа набитая сладкой добычей. Он почти летит, лишь на мгновение останавливается возле последних домов своей улицы. Но сегодня там не открыли ни одному ребенку.

Кактус-убийца летит дальше, за пределы родной улицы, за пределы соседской, где, тем не менее, его родители знают всех других родителей по фамилиям и по номеру телефона в записной книжке. Так, на всякий случай, не приведи Господи ему случиться.

Он продолжает лететь, пока не врезается в колонну своих соплеменников, его товарищей по стае – темную, клокочущую струйку детей. И уже движется вместе с ними. Нет больше кактуса-убийцы, есть сумеречная многоножка, стремящаяся добраться до своего тайного логова.

Город сонный и чудной, он позволяет многоножке беспрепятственно шагать по его улицам, несмотря на наступающий холод и темноту. Участковые и полицейские чинно уступают дорогу храброй многоножке. Ведь сегодня ее день, день сладостей и шуток, куда бы она ни пожелала проследовать.

Но многоножка — хитрый зверь, у неё всегда что-то на уме, какая-то навязчивая цель ее движения. Она деловито проскальзывает мимо городских ворот и шагает в сторону поля. Шеренга детишек стелется в абсолютной тишине. Некоторые прижимают свое милое ведерко к груди. Но никто не трогает добытое.

Каждый ребенок знает, для чего нужен Хэллоуин. Он будто рождается с этим знанием, пока не взрослеет. А когда взрослеет, становится тем самым взрослым силуэтом, который возникает на пороге, если позвонить в дверь и грозно пропищать: «Сладость или шалость».

Дойдя до поля, толпа безропотно врезается в кукурузные заросли. Каждый пожухлый, бурый стебель – вдвое выше малышни. Наверняка эти джунгли пугают каждого из них. Но звенья храброй многоножки молчаливы и тихи. Звенья многоножки знают, ради чего они здесь.
И кукуруза будто бы уступает их намерению. Она повинуется, с хрустом откланяется в стороны, раскрывая залитую лунным светом дорогу.

Многоножка идет. Она доползает до центра поля и, наконец-то, видит цель всех ее стараний. Томными цепями она окручивает эту цель, образуя плотный круг из светящихся детских глаз. Все они устремлены в центр. На гору сладостей, которая воистину огромна. С крепким деревянным распятием посередине, тоже огромным, еще выше сладкой насыпи.

И вот на распятии висит он. Джек. Гуляка, весельчак, славный малый Джек. Он улыбается кровавой улыбкой, щерится, весь облитый лунным сиянием. Пугающий и смешной одновременно. На голову зачем-то нахлобучил тыкву с рваными, неаккуратными дырами для глаз и рта. Вместо тела — черное рванье, выкраденное у пугала. Или нет, подождите, ведь Джек и есть пугало! Веселое, страшное пугало. Джек-на-палочке, так зовут его дети. Они дружат с ним с самого своего рождения. Появляются на свет и уже знают, что у них есть друг. Старина Джек.

Он смеется карканьем воронья, хрипло и протяжно, и вдруг спокойно отсоединяет руку с распятия, хотя, минуту назад казалось, будто бы он и его шест – это одно целое. Он с проворством обезьяны слезает со своего насеста, держится за шест и крутится, крутится, обдавая детей ароматом спелых тыкв и терпкой земли. Потом останавливается, спрыгивает с шеста и каким-то жутким существом не то ползет, не то стелется вниз по сладкой горе, к детям.

Спускается к подножию, протягивает мертвенно-бледную, костлявую руку. Жуткую руку с длинными-длинными пальцами и желтыми ногтями. Будто спрашивает — ну, кто первый?

Детский строй не шелохнется, Джек знает. Они готовы до победного смотреть, не решаясь подойти самостоятельно.

«Может быть, ты?» — указательным пальцем он тычет в толпу, и она расступается. На кончике треснувшего ногтя Джека — кактус-убийца. Ребенок, как и многие до него, до белых костяшек сжимает бока своей корзины.

Малыш переступает с ногу на ногу, боится, тушуется, готов заплакать. Но на мгновение поднимает голову и видит, там, в этих страшных тыквенных глазницах — глаза смертельно голодного и пропавшего человека. В них есть и злоба, и жажда тьмы, но прежде всего — густая тоска, как у забившейся в угол дворняги. А кактус жалеет дворняг. Он всегда готов поделиться с ними остатками школьного завтрака или мороженым в парке.

И он твердо ступает вперед, протягивая Джеку по глупому зеленую, но священную корзину. Странный парень в костюме пугала страшно смеется, обменивает ее на игрушку из холщового мешка. Болтающегося болванчика на бечевке. Такого тусклого и неказистого, что хочется сначала тут же его отбросить. Но как только болванчик попадает в руки, кактус сгребает его в охапку и запихивает в карман — такое сокровище можно хранить до гроба, ценнее не найдешь.

И дети, на примере маленького кактуса, со всех сторон бегут к Джеку. За новыми дарами, за новыми игрушками. Они галдят, как галки на заборе, повизгивают и вскрикивают. Детский смех заливает кукурузное поле.

И Джек смеется вместе с ними. Славный малый Джек.
Потому что нет никого голоднее и щедрее старины Джека. Джека-на-палочке.

***
Спросите вы, куда идет Джек?
Джек идет к детям.