Часть 1. Главы 1-2

Часть 1. 2013-2014. Годы несбыточных надежд

	Глава 1. Введение: В начале был протест
	Итак, всё только начинается. Отбушевал шторм 2012 года: 6 мая, Болотная площадь, волна выступлений за честные выборы и против «партии жуликов и воров». В протест потянулись совершенно новые люди, ранее не ангажированные политикой, хотя, возможно, и интересовавшиеся ей. Как правило, это были студенты последних курсов либо молодые квалифицированные специалисты.
	Казалось бы, все эти события должны вдохнуть жизнь в ту самую привычную оппозицию, которая существовала уже очень давно, но не была особо заметна, находясь в «андеграунде» политики. Протесты 2011-2012 годов дали очень мощный толчок политизации российского общества. На ключевых должностях в оппозиционных движениях даже сейчас, в конце 2018 года, находятся практически все те же люди, которые появились именно тогда, выйдя на улицы по зову сердца. Это были абсолютные авантюристы, люди, которые не знали, куда шли, но чётко осознавали, что их ждёт большое приключение. Приключение довольно опасное, полное подводных камней и целых айсбергов. Людей в политику потянуло, они в ней остро нуждались. Это было поколение тех самых нынешних «тридцатилетних» — тогда ещё девчонок и парней, которые мечтали, что 2018 год, следующие выборы президента станут важной, даже судьбоносной точкой для всей страны. Волна протестов вселяла оптимизм.
	Многие, кто пытался развивать тогда свои движения и ячейки, участвовать в партийной жизни, возможно и парламентской оппозиции, не смогли закрепиться в политике и были выброшены с этого поля, а их следы пропали. Но была и та часть людей, для которых политика стала смыслом жизни, вторым домом и кораблем всех мечтаний. Люди стремились к своей мечте — к 2018 году, когда всё должно было измениться, когда мы должны были показать результат, к которому долго и упорно шли. Мы были настоящими романтиками с большой дороги, которые бросили вызов системе и самим себе.
	Я не надеялся сделать политическую карьеру. Для меня это была возможность выйти из жизненной фрустрации, обрести себя, потому что профессия юриста не вселяла в меня никаких эмоций. Я видел, что страна нуждается в переменах, что нужны реформы, что у нас даже уже есть гражданское общество, про которое мы так много слышали и читали. Поколение тридцатилетних – это поколение стыка, людей, заставших и поздний «совок», и ельцинские «лихие 90-е», и бесконечные пертурбации, и ту деформацию и выгорание людей, которые не смогли приспособиться к новым российским реалиям — «не вписались в рынок». Мы были переходным поколением. Нам хотелось реализовываться, хотелось идти в политику, потому что в нашей жизни её еще не было. В 90-е годы политика была от нас далека в силу возраста, и вот сейчас мы как раз подходили к тому рубежу, когда нужно было наверстывать упущенное.
	Особый толчок мне дали президентские выборы 2012 года. Тогда мне нравился Михаил Прохоров. Это был не классический политик, которыми было перенасыщено электоральное поле, — это был большой предприниматель, хоть и из девяностых, но, как говорится, у каждого свои недостатки. Мне казалось, что Прохоров  — «президент мечты», которому можно и нужно помогать, если вы связываете своё будущее с Россией и хотите, чтобы страна стала лучше для всех. Но, как и многие мечты, идеализация Прохорова оказалась большим заблуждением: он стал яркой, но короткой вспышкой на политическом небосклоне. А ведь 2013 году думалось совсем иначе: что Прохоров вот-вот пойдёт на выборы мэра (а затем и выше), что у него будет партия, которая навяжет конкуренцию «Единой России», что партия привлечет ощутивший свои интересы креативный класс и тех самых рассерженных горожан. Но уже на открытии избирательного офиса Прохорова в Москве, где я присутствовал, всё было как-то скупо, отсутствовал масштаб. Было ощущение, что передо мной больше декорация, а не долгосрочное планирование. Интуиция меня не обманула и партия, к сожалению, оказалась пустышкой. На выборы мэра Прохоров не пошёл, сославшись на какие-то явно выдуманные причины. Как мне тогда представлялось, это был крах большого политического проекта, который навязывал бы конкуренцию текущей власти и создавал плюрализм мнений на застоявшемся оппозиционном пространстве.
	Алексей Навальный в разговорах критически относился к Михаилу Прохорову, ревновал и воспринимал его как потенциального конкурента в протестной среде. Впрочем, у Навального не было какой-то предметной критики в адрес Прохорова: в основном это были эмоциональные выпады в духе «посмотрите, какой он жулик, он всех вас обманул». Затем такую же риторику Алексей будет использовать в отношении многих своих оппонентов, что из оппозиции, что от власти. Это важная причина, что у Навального не случилось хоть какого-то сотрудничества ни с Прохоровым (хотя на это надеялись многие из актива новой молодой оппозиции), ни с другими сопоставимыми по величине политиками.
	Тем не менее, в начале 2013 года еще не казалось, что Прохоров и его партия «Гражданская платформа» — это полностью провальный проект. Активистам уличного уровня нужна была «своя» партия, ведь даже на фоне юношеских симпатий партия Навального «Народный альянс» не вызывала особого энтузиазма. Средний возраст протестных активистов тогда не был таким юным, как в 2018 году, это были достаточно зрелые люди, которые приобрели уже жизненный опыт и имели устоявшееся мировоззрение и понятные политические позиции. Партия успешного бизнесмена была для них предпочтительнее очередного проекта под руководством вчерашнего блогера.
	Навальный именно в контексте появления потенциального идеологически близкого оппонента в лице Прохорова и взял курс на единоличное правление большим оппозиционным кораблём. Его целью было стать королем оппозиции, человеком с непререкаемым авторитетом. Человеком, которому никто не рискнёт кинуть вызов, и человеком, который мог бы победить любого на оппозиционном поле. Забегая вперёд, замечу, что к 2018 году примерно так и случится: в оборот войдёт даже термин «выжженная земля», которым оперирует Леонид Волков и все ближайшее окружение Навального. Эту «выжженную землю» мы создавали себе сами, начиная с 2013 года, когда формировалась новая конфигурация оппозиции. Мы сами вокруг себя всё выжигали, часто сами не до конца понимая простую истину: ломать — не строить. Как представляется, такой подход к политике в своих сторонниках Навальный с тех давних пор культивировал сам или, во всяком случае, не препятствовал этому. Есть только «мы» и «они», причём если «мы» — понятие узкое, включающее Алексея, его проекты и сторонников, то «они» — это легион, состоящий не только из чиновников из «партии жуликов и воров», но даже и коллег по оппозиционному движению, не согласных признавать Навального единственным и безальтернативным кандидатом от протестных сил. Впрочем, обо всём этом будет рассказано дальше.
	Пока же, возвращаясь в 2013 год, вспомним, что вместе с крахом «Гражданской платформы» в лету канули и все пост-президентские обещания Михаила Прохорова, оставив фрустрированных сторонников у разбитого корыта. Хотя «Гражданская платформа» и провела в Москве федеральный съезд с большим апломбом: люди с разных регионов, разных национальностей, со сцены Станислав Кучер рассказывал о больших планах «Гражданской платформы». Я был на том съезде и даже задал вопрос Кучеру: есть ли у них планы развивать какие-то молодежные движения в рамках партии, идти в ногу со временем и навязывать свою повестку на улицах? Тогда я больше концентрировался на уличной деятельности, видимо, в силу эксцессов юношеского максимализма, либо мне казалось, что будущее России должно решиться именно на улицах. Сейчас, конечно, это выглядит глупо, сейчас вообще многое выглядит глупо по сравнению с пиком протестной активности в начале 2010-х годов. Станислав Кучер резко отрезал, что «комсомола», как он выразился, в «Гражданской платформе» «нет и не будет». И нет у партии таких целей — развивать уличные активности. Весьма странно для протестной политической силы.
	Мой вопрос во многом был связан ещё и с тем, что в то же время я общался со многими активистами, волонтёрами. Хотя тогда еще понятие «политический волонтёр» было достаточно диковинным и по сути появилось только в мэрскую кампанию. Это сейчас сформировалась такая традиция, что в штабах волонтёром называют любого, кто проявляет хоть какую-то маломальскую активность, фактически любой сторонник автоматически становится волонтёром, что придаёт больший вес структуре и создаёт у внешнего наблюдателя впечатление, что всё грандиозно и массово. Сегодня слово «волонтёр» уже, наверное, стало словом-паразитом, которое употребляется по поводу и без. А в начале 2013 года были сторонники, были активисты и были неопределившиеся. Люди в уличной политике больше делились, как мне кажется, на два лагеря: старая «демшиза» и что-то совершенно новое, свежее, перспективное и лишённое тяжёлого наследия «лихих 90-х». Демшизой называли ту самую привычную оппозицию, которая выходила «винтиться» (умышленно задерживаться) на все несогласованные мероприятия вроде «Стратегии-31» как на праздник. Ещё не было жестких правовых норм, и люди часто отделывались только символическими штрафами. Был пласт привычных оппозиционеров, многих уже не в первом поколении, достаточно взрослых и даже ещё советских диссидентов. Это были такие субтильные дядечки с толстыми линзами в очках, в старых пальтишках, с длинными волосами и бородой в духе Карла Маркса — или в духе известного по интернет-мемам персонажа Соломона Хайкина. И до 2011-2012 годов городские сумасшедшие и «демшиза», с некоторыми проблесками нацболовской молодёжи, которую «демшиза» побаивалась, были основой всей оппозиции.
	С 2012 года это, конечно, изменилось. Тогда большую силу стали набирали движения наблюдателей за выборами. Казалось, что эти группы станут мощным флагманом независимого гражданского общества. Огромное количество новых людей, прежде всего молодёжи, записывались мониторщиками, считая, что таким образом они участвуют в общем протесте, при этом отстаивая простую, базовую демократическую ценность — честные и прозрачные выборы. Впрочем, резкий взлёт движений наблюдателей также быстро пошёл на спад уже через год, а то и меньше. Сложно сказать, с чем это связано: то ли обстановка изменилась, то ли люди разочаровались, что система слабо реагирует на выявленные нарушения, то ли сами организации стали превращаться в бюрократические структуры, с которыми активисты изначально приходили бороться. Кроме того, очевидно, что многим идеалистам не понравилось, что мониторинговые миссии стали принимать уродливую форму «грантоедов»: «Голос», «Гражданин наблюдатель» — работали на грантах. Причём «Голос», что пикантно, был на кремлевском гранте, а про «Гражданин наблюдатель» была информация, что тот имеет иностранное финансирование. Для части людей наблюдение стало способом очень неплохо зарабатывать и ездить по всему миру, разумеется за счёт и западных фондов. В обиход вошёл термин «электоральный туризм».
	К весне 2013 года я, всё ещё продолжая искать себя, заинтересовался деятельностью Фонда борьбы с коррупцией, мне нравился и сам Алексей Навальный. Он казался сильным политиком, который не лезет за словом в карман. Политиком новой формации: очень открытым, европейским человеком, который сам первым тянет руку своему стороннику. Немаловажную роль играл его возраст: моё поколение привыкло к тому, что политик в России – это старый грузный дядька, который существует в политике с тех пор, когда мы еще не родились. Он ходит в черном пыльном костюме, ездит на «Волге», был замешан в каких-то  «мутных» историях в 90-е годы и работал в государственных структурах. Навальный, конечно, был совсем другим, и это подкупало. Было очевидно и его отличие от старого «каспаровского» пула или более ранних оппозиционеров: Навальный демонстрировал свежую перспективу в том, что касалось формирования гражданских институтов. В то время многие «олд-скульные» оппозиционеры рассчитывали, что за счет стариков можно провести пару-тройку одиночных пикетов и тем самым отбить грант у иностранного инвестора или «засветиться» в иностранной прессе, что всегда было особым поводом для гордости в той среде. У Навального же был совершенно другой подход: он строил свою структуру с невиданным для нас форматом — Фонд борьбы с коррупцией. ФБК — это некоммерческая организация, которая, используя квалифицированных специалистов, трудится каждый день, проводит самые резонансные расследования и достигает немалых высот, выходя на новую, активную в он- и оффлайне аудиторию.
	В то время многие хотели попасть к Навальному, в его проекты. Новый, простой, одетый в модную клетчатую рубашку, джинсы, в кроксы или кеды — Навальный представлял собой эталон для зарождающего креативного класса: дизайнеров, айтишников, менеджеров среднего и низшего звена, студентов. Навальный умел нравиться своей аудитории, у него стал пропадать этот «крайне-правый» бэкграунд, которым пропаганда всех пугала. В 2013 году Навальный перестал быть правым или левым. Причём многим это нравилось: мол, Алексей вырос, он больше не в коротких штанишках красно-коричневого националиста, а «Русский марш», на котором он однажды побывал, был просто способом заработать свою аудиторию. Все подумали, что для построения настоящей федеральной карьеры и выхода на новую аудиторию Навальный должен меняться, сдвинуться справа к политическому центру. Тогда это выглядело невинным политическим зигзагом.
	Сегодня, в 2018 году, становится очевидно, что Алексей на протяжении пяти лет постоянно менял свою идеологическую платформу, а уже ближе к 2016 году стало ясно, что у Алексея ее вообще нет. Его нельзя назвать ни левым, ни правым, ни центристом. Он популист. Популист, чья партия существует без внятной программы и «заточена» только на него персонально. Навальный — человек, у которого нет долгосрочного плана, политик, который может быть и леваком, и дружить с «фашиствующими» элементами, а назавтра сидеть с радикальным антифашистом Алексеем Гаскаровым и пить чай. Навальный в этом плане — человек всеядный. Не было ни одной резонансной темы, которую Алексей не пропустил бы через себя, через какие-то кейсы, через свой блог в Живом журнале. Уже в 2013 году Навальный умел лавировать между политическими интересами различных группировок, включая властные, при этом ни имя никакой ярко выраженной идейной платформы, кроме борьбы с коррупцией. Эта борьба осталась единственной твердой валютой Алексея Навального, которой он очень удачно спекулировал на протяжении многих лет. И, несомненно, останется в этом бизнесе и в будущем. Как никуда не денутся политические амбиции и личностные особенности.
	Кстати, об особенностях. Любопытная встреча произошла у меня в апреле 2013 года с Ильёй Пономаревым, на тот момент депутатом Госдумы от «Справедливой России». Речь, конечно, зашла и об Алексее Навальном, который на тот момент был для меня практически непререкаемым авторитетом. Пономарёв на той встрече, первой и единственной, которая у нас была, сказал совершенно пророческие вещи, которые у меня до сих пор не выходят из головы. На вопрос о том, как он относится к Навальному, он задумался на несколько секунд, взяв мхатовскую паузу, и выдал как на духу и, как мне показалось, совершенно искренне: «Вы знаете, я, конечно, считаю Алексея Навального своим политическим другом, но в нём сидят задатки абсолютного тирана. Если этот человек возьмёт власть, то свободы больше не станет, он будет очень императивным вождём и никому спуску не даст, он будет укреплять прежде всего себя».
	Тогда мне показалось, что Илья лукавит или, может быть, обижен на Алексея. Но Пономарёв был прав. Императивность сопровождала все кампании Навального. Алексей всегда ставил и будет ставить цель быть единоличным вождём. В то время Пономарёв выдвигал гипотезы, что Алексей будет узурпировать оппозицию, всю деятельность будет выстраивать только вокруг своих структур, а любая другая более уязвимая сила в оппозиции будет либо подчинена, либо развалена Навальным.
	Позже, как все знают, Илья Пономарёв был вынужден уехать из России. Он, кстати, в момент разговора с Навальным считался популярным площадным трибуном и перспективным протестным политиком. Пономарёв был потрясающе начитан и эрудирован, был депутатом, и по сути его голубые фишки были выше, чем у Алексея Навального. Тем не менее режим «съел» именно Илью Пономарева, вынудив его покинуть страну. Хотя Пономарёв имел более позитивную повестку: пытался участвовать в выборах, взаимодействовать с КПРФ. А Алексей Навальный проводил более радикальную и бескомпромиссную линию, что нас, его сторонников, собственно говоря, и подкупало. Вот такая удивительная жизненная вилка произошла: когда один более позитивный политик вынужден покинуть страну, а более агрессивный, наоборот, продолжил свою деятельность. Но это вопрос уже, конечно, к тем большим людям, которые определяют политику в России.

	Глава 2. Маниакально-депрессивное состояние, или Вагон-ресторан с Навальным
	Весной 2013 года начиналась кировская кампания — то самое пресловутое дело «Кировлеса», которое тянется до сих пор. Первый уголовный процесс против Алексея Навального, обвинительный процесс, который казался судьбоносным, но неясно, стал ли таким на самом деле. Тогда казалось, что режим Навального по-настоящему боится, поэтому и фабрикует дело. Многие действительно верили, что Алексея посадят, что дело «Кировлеса» станет для него последним, а режим восторжествует. В целом такое «маниакально-депрессивное» состояние, когда настроение варьируется от «режим на грани коллапса» до «нас всех посадят вместе с Навальным», стало характерным для сторонников Алексея на том этапе.
	Тогда, в апреле, казалось, что все прогрессивные и не очень политические силы страны, от мала до велика, собирались в Киров на первое заседание, которое должно было начаться против Алексея. С тех пор я ни разу не видел большей консолидации и концентрации разных политических сил вокруг одного человека. В том поезде в Киров в плацкартном вагоне я встретил очень многих людей, значительная часть которых впоследствии станет бомондом протестного движения. Представители мелких незарегистрированных партий и движений, левых, правых, любых, все ехали в Киров с одной целью — поддержать человека, в котором все признавали наиболее подходящего лидера. Позже этот же человек будет топить все эти маленькие движения, они пропадут и их размоет как следы на песке. Впрочем, у них будет альтернатива — стать лоялистами Навального, войти, даже на ролях бесплатных волонтёров, в его проекты и потом в них раствориться.
	Поездка в поддержку Навального напоминала лихой молодёжный выезд ни какой-то рок-фестиваль, когда вы заходите в поезд, и в каждом вагоне едет по несколько групп единомышленников, которые говорят о об одном и том же, да и по символике на одежде понятно, что они все едут на одно и то же мероприятие. Таким политическим фестивалем весной 2013 года стал первый суд по делу «Кировлеса». Я ехал тогда со своей группой политических романтиков, которые затем, к сожалению, завязали с «политотой» и ушли в быт.
	Как раз в поезде Москва-Киров и состоялась моя первая личная встреча с Алексеем. До этого я его пару раз видел на улицах, подходил к нему на митинге 6 мая 2012 года, и он говорил, что мы молодцы, хоть и сторонники Михаила Прохорова. Было видно, что ему чертовски не нравится Прохоров, но ему нравятся люди, которые ему симпатизируют и которые является его потенциальными сторонниками. Такая сугубо политическая позиция, казавшаяся нам тогда человеческой.
	У Алексея, когда я его встретил в коридоре вагона, была забинтована рука, какой-то порез на кисти. Он ехал в отдельном купе, а не в плацкарте, как все. В плане бытовых благ у Навального всегда были четкие границы со своими ближайшими помощниками и уж тем более с массой сторонников. Алексей всегда оставался абсолютным VIP, хотя поначалу казался «своим парнем». В коридоре поезда мы не без теплоты поздоровались:
— Алексей, едем вас поддерживать.
— Да, ты все правильно сделал, спасибо большое, сейчас очень важно сплачиваться вокруг меня. Вы сделали правильный шаг.
	Тогда Алексей был гораздо более открытый, хоть и со своим политическим интересом, в нем не было той фальши, поверхностности и этого не очень приятного взгляда как бы сквозь собеседника. В то время он заглядывал тебе в глаза пристально. У Алексея глаза расположены не симметрично в горизонтальной плоскости, и это придает его взгляду особый, даже страшноватый шарм, с тяжестью и глубиной. Многие тогда шутили, что у него взгляд как у терминатора, и когда он на тебя смотрит, то буквально сканирует. Сейчас взгляд Навального потускнел, но в 2013 году его глаза еще горели, это был взгляд человека, который был обязан взять от жизни всё, зажечь огонь в любой душе.
	И вот мы с ним поговорили, пожали руки. Он пригласил нас в вагон-ресторан, где уже собиралась вся компания. Там действительно оказалась вся профессиональная оппозиция: были журналисты «Дождя», Тимур Олевский, Илья Барабанов, который уже тогда ходил хвостиком за Навальным, фотограф Евгений Фельдман — те люди, которые являются главными адептами Навального сейчас. Я стал наивно что-то спрашивать, откровенно говорить с ними о том, что чувствую достаточно заметный разрыв между обычными россиянами, людьми, не интересующимися политикой, и вами, вот этим оппозиционным бомондом. Это уже потом у меня замылился глаз, и я перестал замечать, что они другие — и я другой. А тогда, перейдя этот барьер и попав в пул профессиональных политиков и журналистов, я остро чувствовал эту вопиющую разницу, хотя и не мог четко сформулировать, откуда берется это различие между «нами» и «ими».
	Многие перед поездкой мне говорили: ты рискуешь, едя в Киров, тебя уволят с работы, ты потеряешь всех клиентов, у тебя будут проблемы с полицией. Я и сам, честно говоря, «параноил» на этот счет. Особенно после дела по событиям 6 мая 2012 г., когда людям, участвовавшим в событиях на Болотной площади, дали реальные сроки. В те дни все это еще воспринимали очень близко к сердцу: каждого узника знали поименно, знали, где они сидят, на какой стадии находятся их дела, кем они до этого были, где работали. Это, конечно же, заслуга тех, кто занимался их делами, информировал сторонников, привлекал людей, собирал деньги. Позже этого и в помине не будут: мало кто будет знать жертв с мероприятий Навального и их дальнейшую судьбу.
	У лидера «Левого фронта» Сергея Удальцова тогда тоже были большие проблемы. Вся «тусовочка» его на тот момент уже забыла, его считали сбитым лётчиком. Забвению, кстати, также поспособствовал и Алексей Навальный. Несмотря на то, что Удальцов был в большой беде, он говорил: «Ну да, а что? Он левак, а я не левак. Он пока сидит, а я на свободе и продолжу борьбу». Навальный совершенно не стеснялся заявлять о своих идеологических противоречиях с человеком, который очевидно уже скоро сядет в тюрьму. У Алексея в то время таких проблем не было. Никто в силу его тогдашнего авторитета даже не мог подумать, что он какой-то поп Гапон, и многие процессы вокруг него могли быть искусственно подстроены. Никто Навального всерьёз не осуждал за это кулуарное уничижительное отношение к Удальцову.
	Во время поездки в Киров все пили. Алексей тоже пил, и хотя это было все внешне бомондово и даже богемно, мне казалось, что это очень здорово — такая настоящая тусовка. Конечно, тогда не было той критической массы сторонников, которая есть сейчас. Имелся небольшой пул его политических фанатов, знакомых между собой, и мало кому было меньше 25, люди сами себе покупали билеты, с ними не нужно было «сюсюкаться». Ехало много маленьких политических субъектов, один-два человека от движения. В общей сложности в Киров на заседание поехало человек 40-50. Было видно, что Навальный расстроен, даже когда он сидел в вагоне-ресторане, он внимательно смотрел, сколько людей едет его поддержать, спрашивал. На тот момент, я думаю, он рассчитывал, что за ним поедет несколько сотен, а то и какая-нибудь тысяча. Гигантомания была тогда, и сейчас никуда не делась. Навальному уже казалось, что он заслуживает более серьёзной поддержки.
	В то время всей организованной поддержкой Алексея в Кирове рулил Николай Ляскин. Николай занимался тогда, как и сейчас, уличными движухами. Тогда же впервые появилось его персональное изобретение — агитационный куб — конструкция, которая скоро станет легендарной и которую будут использовать все, включая политических оппонентов. Агиткуб представляет собой металлический каркас, на который вешаются баннеры. Надо сказать, баннеры на кубе были практические всегда не в поддержку Навального, а содержали обструкции государственных чиновников, например Игоря Шувалова. Казалось бы, как связаны дело «Кировлеса» и Шувалов? Я думаю, под общий шумок кировского процесса отбивались гранты и явно проплаченные темы по Шувалову. Киров стал средоточием прессы, и такие действия были очень заметны.
	В Кирове все эти 40-50 человек из навальновского пула сконцентрировались у собранного Ляскиным куба, который расположился очень символично — между кукольным театром и судом. Тогда я первый раз увидел манеру Ляскина заводить людей: признаюсь, он мне показался абсолютным клоуном. Николай кричал такие бравурные, площадные лозунги, достаточно пустые по содержанию, но заводящие: «Они нас боятся! Нас не остановить!» Ляскин всё повторял и повторял эти фразы в микрофон. Не сказать, что действо выглядело естественно, но толпе нравилось — и полиции, и журналистам, и провокаторам. Мне это показалось глупым, моё нутро еще отвергало подобные лозунги и скандирования, все воспринималось как какое-то нелепое скоморошничество. Но пройдет несколько лет, и я сам буду устраивать подобные встречи и выкрикивать аналогичные лозунги. Это и есть пропаганда, которая незаметно впитывается в тебя.
	Киров не был похож на большой московский митинг, где можно было раствориться в толпе. Здесь тебя оценивали, ведь присутствовали только избранные. Мне вообще показалось, что в толпе все друг друга знают, а я единственный, которого никто не знал. Это была та самая «тусовочка», которая выбрала Алексея Навального в лидеры, отсюда же сформировалось его ближайшее окружение, которое до сих пор определяет всю жизнь на оппозиционном пространстве.
	Вся эта толпа, которая собралась между судом и кукольным театром, не пошла в суд. Хотя казалось бы, Алексей Навальный находился в суде, ему нужна была поддержка, и именно затем все и ехали. Но политика устроена по-другому. В зале суда все достаточно строго, приставы не дали бы разгуляться, а на улице активисты могли выразить себя, пообщаться с журналистами, попасть на фотографии иностранной прессы. Поэтому все остались на улице, а Навальный с большим пулом адвокатов пошёл в суд. Даже я, тогда еще совсем никому не известный «салага», умудрился раздать десятки интервью разным СМИ, начиная от BBC, заканчивая какими-то неизвестными скандинавскими радиокомпаниями. Я понял, какие большие перспективы открываются одним нахождением в «тусовочке». Так я уже стал патентованным оппозиционером, просто пообщавшись с западной прессой. Действительно, стать модным тру-оппозиционером из «тусовочки» было совершенно элементарно: достаточно иметь подвешенный язык, мало-мальски разбираться в политике и быть образованным человеком, а также не выглядеть отпетым маргиналом. Плюс, наверное, было заметно, что я буквально «горел» тем, что вокруг происходило, и такая энергетика располагала ко мне многих людей. Я нашёл то, что долго искал: это было внимание, маленькая популярность и реализация пока еще зарождавшихся амбиций и расчёт на большие планы. Поездка в Киров сподвигла меня окончательно перейти в стан «навальнистов», попытаться интегрироваться в какие-то его проекты. Было не особо важно, в какие именно, — тогда всё воспринималось как единое целое, как «движ».
	Было видно, что люди из окружения Алексея, — и Николай Ляскин, и Владислав Наганов (Гаганов), и Любовь Соболь и Георгий Албуров — стоят особняком, ощущая себя неким бомондом. Они вели себя, за исключением Ляскина, гораздо более надменно, чем сам Алексей, видимо, близость к «телу» кружила им головы. Особо выделялись Албуров и Наганов, эта парочка тогда еще друзей. Наганов казался монстром «навальной» политики: человеком со строгим взглядом, которой смотрел на тебя как комиссар на потенциальную «контру» — ему действительно не хватало только нагана, а кожаный плащ Нео из «Матрицы» у него уже был. Позже Наганов будет изгнан из Фонда борьбы с коррупцией и официально признан лузером. В кулуарных разговорах Алексей Навальный уже 2016 году обронит фразу: «Посмотрите на Наганова, даже он, полное посмешище и неудачник, умудряется мутить какие-то союзы в Подмосковье, о нем еще пишет пресса». Вот так спустя годы люди из топов окружения лидера становились пугалом для менее опытных и перспективных политиков.
	Георгий Албуров, несмотря на свой молодой возраст, вел себя под стать Наганову, чувствовал свою уникальность, но спустя годы никто так и не поймет, в чем же его уникальность заключается, и почему его так ценит Навальный. Понятное дело, что он был посвящен во все тайны, очень многие заказные расследования проводились через него: пиар-акция против МТС, против того же Шувалова. Расследование против Чайки, которое якобы проводил Албуров,  на самом деле было неизвестно откуда взято уже в готовом виде, а над формой подачи просто поколдовали другие отделы ФБК. В отличие от того же Наганова, обладавшего хоть какой-то породой, Албуров казался этаким «позолоченным буддой», почесывающим своё пузико, человеком, которой садится на подоконник и болтает ножками. И при этом никто не мог сказать, сколько Албурову лет, было понятно, что он еще совсем молодой и неопытный, но по своему пафосу думалось, что ему уже лет пятьдесят, из которых тридцать он провел в топе политики.
	Самую яркую характеристику, которой можно его охарактеризовать, я услышал позже от одного из сотрудников ФБК: если ты идешь о чем-то спрашивать Албурова либо даже здороваешься, то тебя не покидает ощущение, что ты у него в долг просишь. Говорят, что раньше таким Албуров не был, что до Кирова, до мэрской кампании он был простым жизнерадостным студентом из Уфы, который почти случайно оказался в Москве и внезапно стал одним из ближайших сподвижников Навального. А «забронзовел» он уже от общения с Алексеем.
	Албуров был настоящий антиперсонаж, который не обладал никаким особенным талантом, но имел покровительство Навального. Тот всегда на публике хвалил Албурова, добавляя, что, мол, Жора звезд с неба не хватает, у него даже нет высшего образования, зато он хорошо делает свою работу. Это потом, кстати, перерастет в мем, постоянно всплывающий на летучках: «Жора, ну у тебя же нет высшего образования, получи ты хоть какое-нибудь в самом захудалом ВУЗе, хоть в заборопокрасочном. Чтобы мы писали хоть что-то в твоих профайлах, когда ты будешь кандидатом». Абсолютная лояльность Навальному с младых ногтей сыграла в плюс Албурову: какие бы перестановки ни сотрясали ФБК, Албуров всегда оставался священной коровой, которую никогда не трогали и против которой никто не смел высказываться. Он всегда стоял особняком, предпочитал даже не общаться с большей частью сотрудников Фонда, да и его кабинет располагался в отдельной комнате.
	Наганова и Албурова тогда критиковали, и было за что. Впрочем, уже в то время было модно любые неприятности протестного движения сваливать на «кровавый режим», хотя в большинстве случаев коллективный режим просто пользовался неграмотностью и раздолбайством самих оппозиционеров. И вот в Кирове Албуров как раз и подставил Навального. На Албурове еще были некоторые организационные функции, которые впоследствии с него снимут, потому что Навальный поймёт, что в этом он полный ноль и лучше держать его в золотой клетке за запертой дверью ФБК.
	В Кирове по поручению Навального Албуров снял помещение, которое должно было стать долгосрочным городским штабом, где бы могли останавливаться все эти туристы-активисты и сторонники, где мог бы сам Навальный общаться с прессой или проводить тимбилдинги. Албуров  сделал из рук вон плохо, жутко напутав с арендой, впутавшись в серую схему оплаты, что привело к череде обысков в этом помещении. Не думаю, что это был «распил», суммы за аренду штаба там фигурировали незначительные, скорее, ситуацию можно объяснить абсолютной безалаберностью Албурова.
	Всеми уличными процессами занимался Николай Ляскин, справлялся с задачей он достаточно талантливо. Потом я уже понял его феномен, впервые ощутив на площади у кукольного театра. Ляскин показался мне позже достаточно идейным, человеком слова, никогда не зазнавшимся и по праву занимавшим свое место. Человеком, которого можно было уважать. Про Николая, одного из немногих, можно сказать, что он никого не кидал, он, что называется, ходил по земле. Если Наганов был абсолютно фантасмагоричным и комичным персонажем, а Албуров — необъяснимым блатом, то Ляскин был простой парень, который понимает, как разговаривать с провокаторами, как успокоить полицию, как разъяснить сложные вещи простым языком. Это такой мужик, который сварит кашу из топора и с которым не пропадешь. Он был находкой для Фонда. Но Навальный вел себя с ним невнимательно, не оказывая ему должной поддержки, которую он оказывал своим конъюнктурным фаворитам: Албурову, позже Леониду Волкову, Ивану Жданову и другим.
	Троица Албуров-Наганов-Ляскин определяла «движ» вокруг Навального, периодически подключалась еще и Любовь Соболь. Но она всегда была в чём-то антропофобкой, социопаткой и ей было достаточно сложно участвовать во всем этом. Соболь выглядела девочкой-отличницей, закончившей МГУ, которая влюблена в Алексея и пытается эту любовь амортизировать в деятельность. Тогда она казалась чертовски перспективным расследователем, политиком, думалось, что на ней одной всё держится в Фонде, что она — некий интеллектуальный центр около Алексея. Потом я понял, что Соболь — действительно очень неплохой человек, но она, конечно, не была никаким интеллектуальным центром, она была лишь традиционным активистом, которого Алексей так и не решился «отбрить». Потом, уже после мэрской кампании, случатся моменты, когда от Любови Соболь попытаются избавиться: её будут занижать и она потеряет все свои котировки. Но она останется с Алексеем. Мне кажется, это вообще последний человек в мире, который предаст Навального. В этом плане у нее есть моральный стержень, которого нет у других. Для Соболь весь «движ» — это личная война, за Алексеем она пойдет в огонь и воду. Это безусловно верный, въедливый и очень идейный человек, просто ее идейность не политическая, а личностная.
	Остальные люди вокруг — маленькие оппозиционные чиновнички из ФБК или ближайшие партнёры Навального. Владимир Милов, экс-лидер партии «Демократический выбор», хоть и находился в орбите у Алексея, был менее заметен. Ильи Яшина из «Солидарности» и ПАРНАСа тогда и в помине не было. Сама «тусовочка» считала Яшина вечным мальчиком оппозиции, который будет вести свои кампании где-то под Немцовым, и всерьёз рассчитывать на него не стоит. Возможно, этот «мальчик в тельняшке» где-то и присутствовал, но чтобы его можно было заметить, надо было хорошенько присмотреться к тому месту, где он мог стоять.
	Вот такой получилась моя поездка в Киров, мои первые эмоции и впечатления, многие из которых впоследствии подтверждались. Это был втягивающий момент, момент, когда я определился, что нужно быть с Алексеем, и тут будет развиваться новая политическая вселенная. Несмотря на странности и пафос его команды, я уже многое стал понимать. И мне это нравилось, черт побери!