Злые хоромы

Злые хоромы
Марфа тяжело дышала. Она выбежала из-за обугленных остатков сгоревших этой ночью врат и бросилась стражником в ноги, моля:
– Прошу, помогите… Помогите, смилуйтесь. – На ее румяные щеки падали слезы, стекая по милой дуге. Голос дрожал. – Эти злые люди… Они напали на нас. Они напали… Они… Они бьют моего мужа. Помогите… Они напали… У них ножи! Помогите! Прошу. Вы можете помочь. Помогите ради Бога!
– Да что такое, Господи… Женщина! Дождись, когда князь начнет принимать. Ему скажи. А к нам не лезь. Не наше это дело, – цедил один из стражников, древком топора отталкивая несчастную.
– Почему не помочь, Говен? – вступился младший дружинник. – Мы не одни князя охраняем. Боишься оставить двери – постой тут, я разберусь.
– Да разве много ты тут людей видишь… – страж глубоко вздохнул. – Я точно не пойду, меня тошнит всего. Один ты, ясное дело, так разберешься, что стыдно будет. Но если не боишься оплошать – иди. Я тебя насильно останавливать не буду, нарушай указы вволю.
– Прошу, пойдемте, – выдыхала с надрывом женщина.
Глаза юноши недолго метались. Он поднял топор в воздух и пошел за Марфой, по дороге из ее слез.
Выйдя за ограду и завернув за угол, он столкнулся с ножом противника в горле. Марфа уже стояла за спиной бородатого воина, держалась за его широкое плечо. Воин вырвал из успокоившегося дружинника нож, упрятал его и, взметнув из-за пояса меч, направил за собой вооруженную троицу: двух мужчин и посуровевшую бабу.
Первой за ним следовала Марфа, подобравшая в крестьянские мозолистые руки наточенную серп, следом – высоченный дюжий Богдан, с круглым щитом и булавой, а замыкал строй лучник, которого за его половецкость остроумно прозвали Половцем.
Говен к встрече с ними не был готов.
Он замахнулся топором, раскрыл бессмысленно рот, отчаянно не издал ни звука. В это время тетива Половца натянулась.
– Уходи, если хочешь остаться жив, – молвил Воин. – У тебя нет шансов. Сражаться за своего князя ты не обязан.
– Мы пришли снять с вас гнет, а не погубить. – С лица Марфы исчезли слезы, а голос звучал громче и тверже. – Не надо вам умирать за чудовище.
Четверо вооруженных людей подступало. Говен согнулся, и изо рта его полилось содержимое брюха. Он вытер рукавом рот и побежал, откинув щит, откинув боевой топор. Перед Воином и его людьми стояли теперь лишь незащищенные двери в высокие хоромы князя.
А Говен все бежал по мощенной дороге, и земле, и лужам, и траве. Пару раз вдарил в твердь сапогами на малой рыночной площади. Остановился. Заметал глазами.
– Что ты, дикостью заразился? Говен, или как тебя звать?..
– Люди там… У хором…
– Да какие там люди!
– Не перебивай, хворой.
– Ну…
– Вооруженные люди напали на хоромы. Я чуть не умер там… Большая часть дружины ушла с княжим братом. Я боюсь, оставшиеся одни не справятся, вчера пир был для всех… Вы должны помочь, добрые люди. Пойдемте со мной! Иначе сегодня может не стать нашего князя.
– Да и хрен с нашим князем!
Говен схватил за ворот обнаглевшего продавца пушнины. Подвел острый взгляд к его натянутым глазищам.
– Не надо так говорить. Или я твой язык в самую узкую дырку, что на тебе найду, затолкаю…
– Говен! Отпусти его. Ты все это говоришь, потому что князь жив, Говен. Но объясни мне, по-дружески, почему мы должны защищать, рискуя своими жизнями, нашего господина. Он ведь делал злые, жестокие вещи с людьми… самыми разными людьми. Может статься, он заслуживает возмездия?
– Что за злые вещи он творил, я не понимаю. О чем ты, Никитка? О чем вы все? Что вам сделал князь?
– Ты не слышал историй? В последнее время их постоянно рассказывают.
– Истории – брехня. Я хоть и дурак, но бред от правдивых рассказов могу отличить.
– Даже про Дарью-крестьянку?
Дружинник оттолкнул распыхтевшегося купца и шмыгнул носом.
– Что за Дарья?
– Она…
– Я.
В сердце площади прошла старая женщина в дорогом платье и увлекающих взгляд украшениях.
– Дайте мне рассказать свою историю. Она вернее всех пересказов. И она даст вам все, что нужно знать о нашем князе.
– Нет времени.
На площади поднялся галдеж.
– Хорошо. Пусть говорит. Но не растекайся мыслью по древу, времени мало.
– Не прерывайте меня, и выйдет быстро – согрешить не успеете, как я закончу. Но начну я издалека. Это случилось два десятка лет назад. Была середина зимы. Мы пробирались сквозь снег, летящий и сковывающий землю. Я и мой муж. Мы бежали из разграбляемой татарами деревни. Ближайшая на запад деревня отсюда. Муж был ранен, и рана непрестанно кровоточила. Я была в отчаянье.
Мы зашли так далеко, что больше было не расслышать крики. Ужасная зимняя тишь. Мой муж остановился и опустился возле высокой сосны. Его красивое лицо теряло цвета, на глазах сливалось с погодой.
«Иди в город сама, Дарья», – сказал он мне. – «Я не чувствую сил, перед глазами все белеет и размывается… пугает. Приведи помощь. Спаси меня. Вперед, иди дальше, не останавливайся».
И я пошла, побежала. Кажется, это было долго. Кажется, я побежала не туда.
Начало уже садиться солнце, когда я увидела сквозь ветви и метель старый дом у замерзшей реки.
Я билась в дверь со всех сил. «Вы вернулись?!» – послушалось из избы. Мне открыл хозяин. Старый больной мужчина с кровавым глазом.
«Мне нужна ваша помощь», – сказала я. – «Мой муж умирает».
Он дал мне длинный нож, а сам взял факел. Снег не успел полностью замести оставленный мною след, мы вернулись к телу мужа. Его глодали волки.
Прекрасное лицо моей любви смотрело и не видело нас оставшимся глазом. Из шеи мужа вырывала куски волчья пасть. Несколько псин приблизились к нам. Не знаю, чтобы я сделала, но старик замахал факелом перед их носами и вместе со мной начал медленно отходить. Шли к дому молча.
Внутри старик предложил мне каких-то харчей, я есть не стала. Убранство было небогатое, но посреди комнаты на полу стоял не к месту новехонький украшенный ларец. Его нельзя было не заметить. Я спросила у него, что это, а он ответил: «Мое».
Потом я рассказала ему про произошедшее в деревне. Он очень удивился.
«И что же молодой князь?», – расспрашивал он, глядя по углам.
«Они не проезжали мимо города. Они выскочили прямо из леса», – объясняла я, хотя говорить желания было мало. – «Не понимаю, откуда они знают эту местность. Боюсь, надежды на то, что князь прибыл до их ухода, нет. Мы сбежали, когда татары уже вошли в церковь».
«Ужасно. Страшно», – прошептал он.
«Ты живешь здесь один?» – спросила я.
Он рассказал, что десяток лет назад он, разорившийся купеческий сын, спас от смерти молодого князя, тогда еще совсем ребенка. За это ему вручили дом «одного плохого человека», как он сказал…
«Это кровавое место. Кто-то говорил мне, что проклятое. Но нынче здесь спокойно», – утверждал он.
Он начал расстилать для меня солому на полати, а я вышла подышать свежим воздухом. Взяла свечу, чтоб видно было хоть что-то. И я увидела что-то. Лошадиное дерьмо.
И не одно. Куски дерьма лежали в снегу там и тут. Я спустилась с крыльца, обошла дом. Там было множество вмятых в снег кустов, а на участках с голой землей – следов копыт. И не одной лошади рядом!
Я подошла к маленькому выпускавшему дым оконцу, встала на неровный камень, что лежал напротив, и, прикрыв лицо, прислушалась.
Что-то тяжелое царапало избу изнутри.
Когда я вернулась в дом, место для меня было готово, а старик сам лег у противоположной стены. И еще пропал странный ларец. Пол был весь расцарапан. Он, видно было, не мог выбрать, куда ларец лучше спрятать.
Я легла и притворилась заснувшей. Вскоре послышался его храп, и я встала, начала обшаривать дом. Ларец я нащупала под кроватью старика. Старый очнулся, когда я уже раскрыла ларец и перебирала в руках несколько из сотен уложенных внутри медных татарских монет.
«Что ты делаешь?» – спросил он, и я начала свой рассказ.
«Ты знаешь историю про Велеса и дочь Перуна, Ладу?
Я тебе расскажу.
Однажды гадали Велесу. Гадали и предсказали, что суждено ему убить прекрасную Ладу – дочь Перуна ¬– или навечно стать ее мужем. Отправился тогда Велес в лес, ибо знал, что там жила с лесными тварями Лада. Она пела им медовым голосом песни и рассказывала чудесные истории. И вот увидел Велес из-за кустов высоких Ладу обнаженную, сидящую на камне и что-то ладящую птицам на их мелодичном языке. Лада говорила о себе, и говорила она, что красивее всех смертных женщин, когда-либо живших. Она говорила, что храбрее всех когда-либо живших мужчин. И говорила она, что добрее всех, кто когда-либо ступал по земле.
Тогда не выдержал Велес и решил сделать тут же Ладу женой своей. Он выпрыгнул из кустов-высоких и хотел схватить дочь перунову. Но Лада вскочила с камня и помчались, а птицы на Велеса налетели, чтобы ее защитить. Велес достал топор и начал махать, отбиваться. Несколько птиц замолкли в небе и мертвыми на землю повалились, а остальные отпорхнули. И погнался Велес за Ладой по лесным ухабам.
Лада оглядывалась и все видела, как самоназванный жених нагонял ее. Не знала куда ей деваться. Тогда услышала неподалеку она звуки знакомые коровушек и решила спрятаться от преследователя среди стада скотского. Но увидел девицу Сорняк и знал, где она хотела спрятаться. Ладе пришлось уговаривать голоском медовым Сорняка, чтобы он дал клятву никому о ней не рассказывать. Быстро сломился худой Сорняк и поклялся.
Когда добежал до того места Велес, Лады нигде видно не было.
– Где же Лада, дочь Перуна? – вопросил он.
Ответил Сорняк:
– Я знаю, но тебе не скажу.
– Как же мне уговорить тебя отдать правду, Сорняк?
– Никак. Я поклялся не отдавать.
– Я могу сделать тебя царем всея земли Русской! Хочешь, Сорняк? Только скажи правду о Ладе, Перуна дочери.
– Нет, не хочу я быть царем. Зачем мне это? Умру я царем, и сыновья мои после этого за мои же земли друг другу будут глотки резать. Не нужны мне эти титулы.
– Хорошо, Сорняк. Я могу выдать за тебя замуж одну из своих младших сестер. Лучше ты себе никогда не найдешь. Они все прекрасны, умны и будут заботиться о тебе, детях и доме во дни хорошие и во дни худые.
– Говоришь ты, конечно, складно, но был я уже женат, и на умных, и на красивых. Первый месяц жизни с молодой женой чудесен: любишь ты жену, да жена любит тебя. Первый год жизни с молодой женой прекрасен: любишь ты жену, да жена тебе угождает. Но поживи ты с любой женщиной больше, и скоро душно становится, на волю хочется, а жена тебя и не любит уже. И не для того я стольких жен пережил, чтоб снова на мучения идти.
– Я в смятении. Не знаю, что предложить тебе такого, чтоб ты мне тайну наконец раскрыл, Сорняк!
– А предложи мне все богатства мира, тогда и расскажу.
– Все богатства мира? Хорошо.
Попросил тогда Сорняк Велеса поклясться. Тот и поклялся. И Сорняк выдал, где Лада пряталась.
Велес обрадовался и ногой втоптал Сорняка в Сыру Землю…»
Полулежащий старик встрепенулся.
«Зачем ты мне это рассс…»
Я провела по его горлу ножом. Всю одежду его кровью обрызгала!
«…и с тех пор Сорняк на всех русских плодородных почвах, каких хочет, растет.
И пошел Волос к стаду рогатому. Там в обличии коровушки среди другой скотины пряталась внучка Перуна. Понял это Волос и стал думать, как Ладу найти.
Начал он тогда к каждой коровке подходить и в губы целовать. Если губы не человеческие были, а животине принадлежащие, то срубал Волос голову скотине, чтобы второй раз не пришлось целовать.
Срубил он головы дюжине коров. Срубил пяти дюжинам. Десяти дюжинам. И все не попадается ему Лада. Вот подошел к одной из дюжины последних, самой тощей. Поднял ее голову Волос, прижал губы к ее губам – поцеловал девушку.
Тут же превратилась тощая коровка в прекрасную внучку Перуна, полногрудую, румяную и синеглазую. Заговорила она своим сладким голоском:
– Ты поймал меня, Волос. Делай со мной, что хочешь. Но только знай, что замуж я за тебя никогда не выйду.
– Ты должна. Или я поступлю с тобой так же, как с животиной этой. – Указал Волос на погубленных им безголовых созданий.
– Придется мне принять такую смерть. Не может красота жить вместе с такой жестокостью. И не могу я жить с тобой.
Разозлился Волос, занес топор и ударил по шее Лады. Но заглянул в ее васильковые глаза и остановил топор, как только лезвие коснулось светлой кожи. Он отвел топор, а из надреза на шеи полились дождем на землю слова Лады прекрасные, слова о красоте, слова о храбрости и слова о доброте. И стали слова о красоте те озерами, по всей Сыре Земле рассыпавшимися. И стали слова о храбрости те реками, по всей Сыре Земле разлившимися. И стали слова о доброте ее морями бескрайними, Сыру Землю окаймляющими. Пили люди потом воду из рек и озер и становились мужчины храбрыми, а женщины красивыми. А некоторые люди пили даже горькую воду морскую и становились добрыми.
И потеряла свою красоту Лада вместе со словами о ней. Потеряла и храбрость со словами. Потеряла доброту в сердце вместе со всем. И не могла больше петь прекрасные песни она, ибо стала немой с тех пор. Волосу же пришлось обозлившуюся трусливую уродливую Ладу взять себе в жены, и живут они поныне в несчастье да горе».
Эту басню про себя вспоминал Иван. Его кормилицы не было уже несколько дней, и ему, его старшей сестре и его маленькому брату приходилось развлекать себя самих. Новую кормилицу, конечно, нашли братцу сразу, но она была грустная, молчаливая и не знала никаких историй, кроме нескольких, что приключились с ней самой. Историй скучней Иван не слышал.
Никто не знал, куда подевалась старая кормилица. В городе ни ее, ни ее мужа не видели.
– Пойдем в лес, к реке, у которой их дом, – предложила сестра. – Вечером, перед заходом солнце, когда нас уложат спать, можно выбраться через покои отца. Он сейчас на охоте, а значит в его комнате никого не будет.
– Ты уже так делала?
– Да, и никто не заметил.
– Ты не боишься идти в лес вдвоем? А если лешего встретим?
– Помолимся, и уйдет. Не бойся, братик, это земли нашего отца – нас никто не осмелиться и кончиком ноготка тронуть.
Иван посмотрел в окно. Солнце медленно сползало с неба.
Оно порыжело и подобралось к самому краю, когда они с сестрой пробирались сквозь заросли и перебирались через стволы поваленных деревьев в лесу. Неподалеку шумела речка. Из-за ветвей проглядывала древняя изба.
Иван боязливо оглядывался по сторонам. Тут что-то захрустело справа, и кто-то схватился за челюсть мальчика и палицами сжал рот. Иван чуть не обмочился от испуга. Но сестра успокоила мальчика. Она убрала руку с его лица и указала на огромного мужика в кустах. Мужик что-то подбирал с земли и бросал в лукошко на предплечье.
Позади брата и сестры громко застучал по дереву дятел. Мужик оглянулся в их сторону. Иван в страхе отпрянул назад и долбанулся головой об молодую березку, посыпав с ее кроны листья. Мужик с удивлением подошел к детям.
– Вы кто? Что тут делаете, зачем березы шатаете? Не медведи же.
Мужик был совсем неопрятным и взъерошенным. Рот до конца не закрывался, нижняя губа выступала вперед. Глаза бродили то туда, то сюда.
– Вы князя дети? Не врут мне глаза?
Ему ответила сестра:
– Глаза тебе не врут. Мы ищем нашу старую кормилицу, Евфимью. Не знаешь ли ее?
– Знаю ли я свою жену? Может, немного, – усмехнулся мужик. – Хотите ее видеть? Она вернется, когда солнце уже сядет. Приглашаю вас, милостивые сударь и сударыня, в доме нашем ее дождаться.
– Благодарствуем, – ответила сестра и помогла Ивану встать на ноги.
– Поможете мне у грибов ножки обрезать. Нужно приготовить супа. Евфимья явно проголодалась.
– А где она?
– Не знаю, княжна. Несколько дней ее уже нет.
– И ты ее не видел? А с чего тогда взял, что она сегодня вернется?
– Во сне видел. Значит, вернется.
– Ночью?
– Ночью вернется. Во сне видел.
– Точно так?
– Точно так, сударыня. Вырастете – поймете, – рассмеялся мужик, заулыбался. – Она рассказывала вам про Волоса и Ладу басню? Моя любимая.
– Да, недавно. Мне и братьям. Я только не сильно ее запомнила.
– А какие еще баяла? Знаю, много их было, но есть же у вас любимые? По много раз переслушанные?
Сестрица задумалась.
– Про Гусей-Лебедей, про Аленушку и…
– А княжич что не говорит? Он из молчаливых? Нравится ему про сладкоголосую Ладу басня?
– Иванушка, не бойся. Расскажи.
– Нравится тебе эта история, княжич, аль нет?
– Да, нравится. Только грустная.
– Тебе Волоса жалко, правда? – изогнул бровь мужик.
– Нет, Ладу жалко.
Мужик заржал. Он облокотился на дерево и долго заливался хохотом.
– Все хорошо? – удивленно произнесла сестра.
– Извини, сударыня. Но жалеть Ладу, конечно, не следует. Это как чёрта жалеть. Она все заслужила: и молчать, и не жить. Нельзя жить с врущей бабой!
Оставшийся путь дети молчали, а мужик продолжал говорить про баб и чертей.
У порога избы он попросил:
– Не заходите пока, постойте здесь. Мне надо прибрать хату, а то не ваших глаз дело крестьянскую жизнь видеть.
И скрылся внутри.
Иван потянул сестру за рукав.
– Мне нужно на горшок, – прошептал он.
– Срочно? Сходи в кустики, я здесь тебя дождусь.
– Но мне страшно.
– Тебе нечего бояться. Я тут. Я рядом, я не дам тебя в обиду, братец.
Иван, боясь заплакать, молча пошел вдоль избы к зарослям. Он крутил голову при каждом вздохе и не заметил большой камень пред собой. Княжич споткнулся, свалился в траву. За подступившим слезами он увидел свет над собой. Он шел из оконца для дыма. Страх и любопытство победили просто страх, и княжич полез на камень. Стоя на цыпочках, он заглянул в окошко.
Он увидел стол и свечу на нем. Рядом со свечей стояла гниющая срезанная голова Евфимьи, их старой кормилицы. Перед ней лежал отдельно ее язык. Иван отступил назад и опять упал.
Он зарыдал с новой силой и обмочил штаны. Поднявшись, он побежал к сестре. Он закричал ее имя. Он прибежал и увидел…
Сестра все еще была на крыльце. Недоумение.
Дверь избы раскрылась – вышел вдовец Евфимьи. Рукой он подозвал сестру поближе к себе. Она сделала два маленьких неуверенных шага к нему. Из-за спины мужика в правой руке вылетел топор с широким лезвием. Он вонзился в основании шеи девочки и с легкостью вышел обратно. Потекла кровь и молодое тело повалилось на крыльцо, словно мешок с зерном.
Где-то в глубине леса завыл леший.
Иван закричал всем духом и побежал. Мужик рванулся за ним. Княжич слышал, как топтали землю крестьянские ноги позади. Он не оборачивался, но знал, что его настигают. Он бежал вдоль реки. Взобрался на возвышенность. Пробился сквозь низкие кусты. Оказался на краю небольшого обрыва. Убийца замахнулся топором. Впереди шумела река. Иван прыгнул в воду. Лезвие рассекло воздух.
Он погрузился в реку. Река сомкнулась над ним. Он забил ногами, поднял ил со дна, вынырнул и понесся потоком дальше. Зацепиться было не за что, ноги и руки бессильно сражались. Вода заливалась в рот – Иван кашлял, и вновь глотал воду, и вновь кашлял, и вновь…
Он начал тонуть. Река уволакивала его в свои неспокойные внутренности. Он больше не мог дышать, лишь пускал пузыри.
Темнота…
Сквозь мрак пробились звуки. Затем дневной свет.
«Спасение?» – подумал ты.
Нет, Иван, это было не спасение. За дверьми в твои покои по одному убивали твою дружину.
У тебя колотило в голове и пересох рот. У твоей кровати валялась деревянная кружка с остатками пива и меч без ножен. Ты смог подняться и одеться для приличия. Не знаю, зачем приличие покойнику.
Звуки на мгновение стихли. В покои ворвался изнуренный Воин. С меча его на пол падали капли крови. Он был зол.
Ты поднял кружку и допил остатки. Ты поднял меч и ждал.
– Ты пришел убить меня? – спросил ты. – Глупый вопрос, знаю. Но неужели я во время празднества кому-то так насолил?
– Ты насолил всем и не только вчера. Ты сыпал соль на раны людей и бил их ногами, когда они падали на землю, все свое правление.
– Кто ты такой?!
– Я живая месть народа. Теплая и злая. Я твой последний враг. Я пришел сюда с людьми, что жили с надеждой однажды расправиться с тобой. Богдан, Половец. Марфа… Они все погибли, сражаясь с твоими людьми. Они отдали свои жизни ради мгновения, когда нить твоей жизни оборвет мой клинок. Ты творил зло годами, а я был этими годами вскормлен, на них возмужал.
– Очень нечестный прием: поджигать ворота, когда люди празднуют, и нападать на следующий день.
Воин свел брови:
– Это был наш единственный шанс тебя остановить.
– Вы могли бы просто обратиться ко мне – я бы выслушал.
– Я знаю, что ты за создание, Иван. Мы все знали. Зло, что течет по твоим жилам вместо крови, воняет хуже коровьего дерьма.
– Мне обидно такое слышать. Чем я заслужил ваше презрение моей крови? Я был несправедлив к кому-то из ваших близких?
Усевшись на край кровати, ты с интересом ждал ответа и медленно приходил в себя. Воин не торопился. Он закрыл дверь в покои и рассказал про твои злодеяния. На твоем языке не оказалось ничего, кроме оправданий:
– Ты говоришь, что я бесчестно убил половецкого хана, близкого родственника твоего друга. Да, это может выглядеть подобным образом, если не знать деталей. Но подвох этой истории в том, что хан Изай напал на меня первым. Когда мы вошли в шатер для заключения мира, он выхватил нож и нанес удар. Мои люди на месте зарубили его, но шрам у меня над сердцем после этого удара остался… Его люди не хотели воевать, как и я, но Изай не видел для себя светлого исхода. Он хотел сражения любой ценой, он не мог сдаться. Хан Изай пожертвовал собой, и его люди вступили в неравный бой, который проиграли.
– В истории про отца Богдана тоже скрыт подвох? И в истории Марфы?
– А что ты знаешь про отца твоего Богдана? Ты знал, что он за ящик монет отдал на разграбление татарам беззащитную деревню. Он провел их в обход города, по лесам, к месту, откуда нападения ждали только от одержимых волков. Люди умирали, страдали, теряли все, потому что отец Богдана захотел под конец жизни обрести лишние блага. К счастью, я успел узнать о нападении и добраться до деревни до того, как все татары скрылись. И вот, разобравшись с кочевниками, я вернулся в эти самые хоромы, чтобы услышать, как моего бывшего спасителя зарезали. Зарезали за дело. Я думал долго. Я не стал раскрывать ни Богдану, ни его братьям имя убийцы их отца. Я решил, что так будет правильно. Более того: я дал убийцы денег больше, чем находилось в привезенном ею татарском ларце. Я считаю, что поступил правильно, я не виню себя в этом ужасном злодействе.
– Когда во время чумы, как разносившая ее крыса, спрятался от всех в хоромах, дожидаясь, пока все больные передохнут, ты тоже поступил правильно? Не винишь себя за то, что пока в достатке жил с семьей здесь, дети Марфы по одному погибали на ее руках перед твоими вратами? Не вспоминаешь во снах те прекрасные дни… недели?
– Мне снится другое прошлое. Оно тоже не красочное, поверь… Я могу рассказать и про болезнь, охватившую наш город. Я заперся в хоромах, ты прав. Но что мне нужно было делать? Выйти к людям на улицу, по-христиански обнять, поцеловать и умереть с народом? Зачем? Я отправил гонцов, если хочешь знать, во все стороны света в дальние царства, где побороли эту хворь. Я готов быть заплатить любые деньги за святых, за целителей, чтобы спасти город. Но чума ушла сама. Я не злой человек. Я грешен, как и все люди, но в грехе своем не выделяюсь среди остальных.
– Ты хорошо лжешь, хорошо оправдываешься. Но я знаю, что правда на стороне народа – моей стороне.
Ты встал с оружием напротив Воина, перекрыв потоки света, лившиеся из окна.
– Ты не говоришь, как человек из народа. И вижу я в тебе знакомые черты. И смердишь ты хуже дерьма. Ты не из народа, ты княжеской крови. Ты хочешь править заместо меня…
– И буду. Я буду хорошим князем, а не злым.
– Я думаю, ты будешь худшим князем, чем я. Ты Лада, что скоро лишится голоса.
– Лада… Я знаю эту историю. Мне рассказывала мать. Но думаю, что онеметь придется тебе.
Ты облизнул губы:
– Кто победит, тот и добро?
– Да рассудит нас Смерть.
Воин сделал выпад – твой меч отбил его. Звук удара разошелся по твоей голове, как по колоколу. Он бил сильнее, но успел устать, продираясь к тебе, а ты был опытнее. Ты пошел в атаку. Ты разил слева направо, справа налево, сверху вниз, сверху вниз, справа, слева, справа, сверху…
Ты развернул его спиной к окну, прижался мечом к мечу, оттолкнул к стене. Он ударился спиной, подогнул колено…
Ты занес меч над своей головой и в мгновение опустил на его. От встретил лезвие лезвием. Вы вновь уперлись своими железными рогами. Правой рукой и плечом не ослабляя давления, ты пролез левой к его голове в шлеме и, схватившись за кожу у брови, стукнул его башку об одну из распахнутых ставен. Пальцы воина ослабли, и ты с легкостью выбил из них меч. Перед твоими глазами что-то сверкнуло. В горле оказался нож…
Ты отошел назад, а нож соскользнул и выпал из раны на пол. Ты упал, истекаю вонючей кровью. Так ты и умер.
В тот самый момент дверь в покои отварилась – внутрь вбежала дюжина горожан во главе с Говеном, поднявшим обратно топор и щит. Остальные были вооружены простыми ножами или тем, что успели подобрать с мертвых тел по дороге.
Говен первым нанес удар по плечу, чье-то копье вонзилось в ногу, другой топор пробил с той же стороны руку… Почти каждый успел нанести удар, изранив все тело ниже ключиц.
Только Дарья не обращала внимания на меня. Она опустилась над Иваном. По ее щеке, оставив тонкий след, проскользнула слеза.
Я упал, съехав по стене. Кровь вытекала из меня, все тело болело.
– Я говорил вам… – пропыхтел Говен.
Дружинник замахнулся для последнего удара. Но чья-та плотная рука остановила его. Низкий голос произнес:
– Постой. Посмотри, как он шевелит губами. Он хочет что-то сказать. Дадим ему последнее слово.
Люди переглядывались, стоя над тем, что от меня оставалось. Высокие. Низкие. Старые. Молодые. Худые. Толстые. Мужчины. Женщины. Красивые. Уродливые. Храбрые. Трусливые. Злые… Говен обернулся к мертвенно спокойной Дарье.
– Пусть говорит. Остальные нападавшие мертвы, князь тоже. Пусть говорит – будем милосердны.
– Твои последние слова, ублюдок. – Говен опустил лезвие. Все ждали.
Я собрался с силами и мыслями и начал:
– Марфа…