Не надо сгущать сказки

Пришел к тебе в дом, который одновременно шатер, пещера Сократа и бунгало на побережье океана. С собой захватил алхимическую установку, небольшую по меркам установок, но внушительную: с одной стороны коробок из спичек, с другой — двухэтажный трейлер из эпохи хиппи. Кстати, о хиппи, говорю, давай сварим самогон из сказок!

Твой прищур «чего пришел, я сплю еще» сменяется на скептический «да, ты, друг, совсем поехал». Но тут же вздрагиваешь, смахиваешь с себя с сонную пыль, взъерошиваешь волосы и отвечаешь: «А давай! Надеюсь, это будет получше твоих самокруток из мыслей единорогов».

И мы вместе смеемся. Я со своим мешком со сказками, которые пищат за спиной. Радуются, что их достали из пыльного чулана во имя высокой миссии! Ты — смеешься осенними листьями, которые вдруг начинают падать в широтах с умеренным климатом. Ведь кто бы мог подумать, что единороги, благородные мифические существа, способны думать только о траве и голых девицах?!

Командую, доставай свои реторты, какие еще остались! И колбы те разноцветные, которые мы переделали в елочные шары. Ты суетишься, бегаешь по своим меняющимся хоромам, перепрыгивая с лестницу на лестницу, ищешь в закромах самое полезное. На всякий случай притаскиваешь из кухни связку грибов, баранок и баночку соснового варенья. Выкладываешь на стол жестом добродушного хозяина и ребенка, который пришел сюда ожидать неведомого чуда. Ребенка, которому старший брат пообещал сделать кораблик из картона и клея, только этот картон еще надо найти.

Улыбаюсь, ведь дело в шляпе. Самое главное в нас уже созрело — намерение. А намерение, это такая штука – если оно есть, считай, успех наполовину обеспечен.

И я начинаю шаманить. Раздуваю горелки, наливаю в резервуар талую воду с горы Арарат, всыпаю тростниковый сахар. В общем-то, ничего сверх впечатляющего. Только стараюсь думать о медузах и цветных каракатицах, однорогих оленях и скрипящих полозьях. Так, не для чего-то особенного, а просто потому что в таких делах нужно думать о необычайном.

А ты вертишься, как юла и мешаешься не менее, как веник, из которого выпадают соломки. Почти как тогда, когда мы были еще людьми, простыми пареньками из студенческой общаги биофага. Когда существовала общая кухня с пошарканными половицами ярко-коричневого цвета, существовали комнатки на четыре койки, существовали еще Лидка Матвеева и Славик из четырнадцатой. Медузы медленно перетекают в потертые конспекты с бисерным почерком. Каракатицы — в звенящую мелочь, собранную всей компанией, олени превращаются в первый самогонный аппарат. Самодельный, из алюминиевых кастрюль и трубочек, украденных из кабинета химии. Полозья обретают форму детского восторга, смешанного со страхов: а вдруг поймают, исключат же?!

Машу лохматой челкой, и приятно и грустно одновременно. Стараюсь возвратить утерянных медуз и прочее в голову, но термометр показывают, что поздно, пора начинать.

И начинаем мы помаленьку, по чуть-чуть, стравливая сказки через медную воронку. Сначала вход идет легкая артиллерия — истории Вильгельма Гауфа, они почти всегда хорошо кончаются и точно насытят пойло пустынными миражами, мечтами о сокровищах и блеском могущественного Багдада. Сопло котла выдает залп разноцветного пара, не горячего, но смешного. Вдыхать его категорически нельзя, иначе можно бессмысленно хохотать до вечера.

Стрелка барометра начинает подтягиваться вверх. Машу рукой, мол, давай еще что-нибудь. Ты цепляешь когтями увесистую повесть Гофмана — о мышином короле и Щелкунчике, она распевает гимн новогодних игрушек, раскачиваясь прямо в руках. Хорошо, Гофман – это всегда хорошо, даже его мрачные рассказы для взрослых, но они, увы, для самогона не подойдут. Кидаю Щелкунчика, комната сразу же наполняется запахом мандаринов, орехов и тающих свечей. Замечательно.
Давление поднялось еще на немного.

Из краника, к которому ты по-хозяйски заранее подставил оранжевую пиалу, закапал первый самогон. Ароматный, как сладкий подарок. Кап-кап-кап. Мы начинаем дегустировать. Пока ничего выдающегося — никакого намека на крепость. Так, гурманский компот от лучшего шеф-повара во всем мире.

Опять машу всеми своими стотысячными руками. Еще, давай еще! Нужно больше сказок! Гуще, страшнее, захватывающе! Чтобы с неожиданными поворотами, роялями в кустах, отравленными яблоками, хрустальными ларцами!

Ты почти без разбору подкидываешь в котел почти всего Андерсона. Сразу же пространство наполняется цоканьем каблуков: это целый легион печальных принцесс отплясывает сейчас мазурку на дне резервуара нашей алхимической установки. Становится невыносимо печально.

Андерсон – это первая стратегическая ошибка.

Хмурю брови и копаюсь в бездонном мешке уже сам, бесцеремонно отодвинув тебя в сторону — мол, накосячил, брат, накосячил.
Вновь из угла комнаты вылетают новые сказки – Муми тролли, Длинный чулок, Винни пух. Последним прилетает Питер Пэн. Цоканье утихает, заглушаемое детским смехом, лязгом шпаг и лесным ветром.

Нас это тоже сводит с ума, но уже поменьше, чем противные каблуки.
Думаю, чтобы еще вкинуть? Приходится добивать варево остатками. В ход идут Медвежонок Падингтон, Алиса из страны чудес. Последнее – так вообще моветон, но куда же без него?

Наконец-то, в установке что-то щелкает, какофония звуков тихнет.
Тут мы оглядываемся, стараемся понять, во что превратилась комната. Все заволокло серебристым паром с отблеском какой-то будущей радуги. Наверняка, где-то здесь оставили мешочек с золотом, пока мы гнали сказочный самогон. Но это уже не имеет значение, потому что гигантская пиала успела наполниться доверху. И ты, мой друг, уже поспешил, убрав ее, поставить стотонную бутыль.

Мы опять дегустируем. И это что-то незабываемое! Невесомое, легкое, сладкое, крепкое, горькое, тяжелое, цветное, однотонное, мерцающее и прозрачное. Самогон переполнен радостью, возрождением, нелепостью, восторгом.

Я выпиваю сразу реку, ты ограничиваешься озером. И почти одновременно приходим к выводу, что не хватает щепотки специй, некой остроты и такой дремучей пикантности, которая встречается только в самых старых, давно вышедших из моды поваренных книгах.

Мы оба глядим на барометр: главная стрелка обещает не свихнуться, если добавить, в принципе, еще парочку ингредиентов.

Поднимаю палец, все, наконец-то придумал! Даю указание всыпать имеющиеся грибы и сосновое варенье. Принесенные вначале бублики решено оставить на закуску.

Тебе, уже немного косящему, почему-то не нравятся бусы грибов, и ты решаешь забросить целый мицелий, протяженностью в несколько километров, смело конфискованный у соседнего леса. Вливаешь баночку светящееся темно-карамельным цветом варенье. И ждешь самого главного – названия самой последней сказки.

Пусть ей станет Колобок. Никогда не любим народные сказки, даже не понимал, как их читать можно. Это ведь как происходит: читаешь-читаешь себе спокойно, а потом — бац — оказываешься в чаще стремного леса, прямо перед чьими-то злющими глазами, которые смотрят на тебя в упор и мечтают скорее сожрать.

В качестве главного ингредиента не тянет, но в роли дополнительного – самое оно. Та самая дикая пикантность.

Тем временем Колобок ехидно хихикает (видимо, круглый гад с самого начала знал, чем все окончится). Но разве снизойдут два подвыпивших демиурга до чьего-то мелкого хихиканья?

Отправив его в котел к остальным, мы умиротворенно вздыхаем. Капельки новой жидкости уже струятся по стенкам невероятно пузатой бутыли.
Мы, на седьмом блаженстве от счастья, хватаемся за бублики, чтобы чокнуться ими за свершенное дело. И уже готовы опустошить оранжевую пиалу на двоих, когда… Бабахают сразу несколько колб, котел издает драконий свист перед смертоносным залпом! Барометр трескается, показывая стрелкой на запредельное давление.

«Ложись, сейчас рванет», — кричу я. В одну секунду алхимическая установка из машины счастья превращается в бомбу замедленного действия. В котле уже во весь голос смеется русско-народный колобок! Подлый гад!

И… Раздается оглушительный, ослепительный, невероятный взрыв. Такого масштаба, такой мощи, что вулкан Везувий нервно курит в сторонке, даже захоти он вдруг клонироваться стократно.

И в это время над Нью-Йорком, Парижем, Барселоной, Москвой и много где еще начинает падать фиолетовый снег, северное сияние приходит в Африку, ледники по всему миру подмигивают радужными переливами, деревья отказываются желтеть и выпускают синие, желтые, красные, ультрамариновые цветы, даже если они никогда в своей жизни еще не цвели. Животные выходят из своих убежищ и разговаривают по-человечьи, мыши готовят чай, львы идут в рестораны заказывать себе стейк.

И люди… люди плачут, хохочут, обнимаются, кружатся на ровном месте, без причины, не зная и не понимая друг друга, не понимая язык, обычаи, нравы. Они целуются и поют песни. Даже если пол планеты пребывало во сне, все разом проснулись, в потемках недоумевая, и теперь тоже смеются и плачут.

А нас отнесло на самый край Вселенной, как мелких рыбешек. И сейчас мы не просто смеемся, мы ржем, как две раздувшиеся от смеха гиены. Я смотрю на тебя, ты — на меня, мы смеемся до слез и думаем одновременно несколько мыслей сразу:

Первая: эх мы, такой самогон прошляпили…
И вторая: но все-таки как замечательно ебануло!...