Колобок by Лавкрафт

Если бы «Колобка» написал русский народный писатель Говард Филлипс Лавкрафт.


Даже сейчас, уже через столько лет, когда я пишу эти строки, волосы встают дыбом от одного воспоминания тех ужасных событий. Я бы с великой радостью забыл все, что мне довелось пережить, но записать это — единственный выход из сложившейся ситуации, последний шанс спасти безумцев, собравшихся повторить действия, которые некогда привели к столь ужасным последствиям.

В тот день — а я, к сожалению, помню его до мельчайших подробностей, — Дед с самого утра попросил Бабку помести по сусекам, поскрести по коробам, да сжарить ему что-нибудь поесть. Уж не знаю, что натолкнуло его на столь неразумные мысли и почему Бабка, вполне, кажется, разумная старушка, пошла у него на поводу. Теперь это не так важно. Мир изменился, и вряд ли осталось что-то, чему стоит придавать такое большое значение. Как бы то ни было, этого уже не изменить, но я сделаю все, чтобы не допустить повторения. Впрочем, не буду забегать так далеко вперед, мне все же стоит соблюдать последовательность, чтобы те, кому доведется читать мою отповедь, поняли, что я не совсем сошел с ума и к моим советам стоит прислушаться.

Завершив свое ужаснейшее творение, Дед поставил меня на подоконник остыть. Лучше бы он этого не делал. За окном мне открылась картина, до этого момента некем не виденная, мой взгляд ушел в бесконечность, ту, которую не может осознать ни одно живое существо. Паранормальный страх сковал мое сознание, безумие ворвалось в мою порванную на куски душу. Единственное, чего я тогда хотел — скорейшей смерти Деду со Старухой. И только от моей бесконечной любви к ним. Я молился о том, чтобы они умерли прямо сейчас, чтобы они не увидели того, что видел я, не почувствовали того, что чувствовал я, но, разумеется, безуспешно… Мне каждую ночь снятся их потерянные, мертвые лица. Но даже их судьбы оказались счастливее моей: безумие нежным пледом укрыло их от внешнего мира, разменяло потусторонние кошмары на свои, кажущиеся мне теперь такими домашними, добрыми. И я им завидовал тогда, завидую и сейчас, ведь тот космический ужас, который невозможно осознать даже на миллионную долю, не то, что передать словами, полностью вылился на меня, размочил мою сущность, растворил сознание.

Я любил их так, как может любить хлебобулочное изделие, но и сил у меня было не больше, чем у простой шавермы. Что я в сравнении с бесконечностью? Ничто. Но, движимый непонятными токами, я спрыгнул вниз с подоконника. В бездну. И сразу взмолился всем богам, веру в которых я утратил мгновенно, о том, чтобы вернуться назад. Мне понадобилось так мало времени, чтобы предать все и вся, отречься от своих благородных, пусть и абсурдных побуждений. Пусть Это забирает Деда, Бабку, весь мир, только не меня! Но было поздно. И все, что мне оставалось — либо продолжить свой обреченный путь, либо остаться подыхать под окном. Сейчас я понимаю, что лучше было мне умереть на том же месте, но тогда я точно потерял всяческое самообладание, равно как и остатки разума. Если теперь ко мне вернулась хотя бы их часть, я могу гордиться тем, что не только пережил то, чего не доводилось претерпеть еще никому до меня, но и пронес через это крупицы знания.

Я испытываю невероятное страдание, даже мысленно возвращаясь к тем событиям, а в прошлом году, когда меня почему-то понесло против моей воли к тем местам, боль стала настолько сильной, что как вспенившаяся кровь застелила мне глаза, потекла из ушей, прорвала кожу. Вместо меня осталась исключительно боль, идеальный шар боли, страданий и страха. По словам спутников, вступив на территорию, некогда бывшую поместьем Стариков, я закричал, как не может кричать живое существо, в моем крике отразилась вся ненависть, вся ярость и злость, которые видело только небо на протяжении всей человеческой истории. Я кричал, пока у меня не порвались голосовые связки, потом продолжил толчками извергать стон, смешанный с кровью.
Разумеется, как любящие родители до какого-то возраста не говорят детям о неминуемой гибели, чтобы уберечь их от страхов, до некоторой поры лишних, так и мое сознание скрыло от меня ужасные дни, которые я пролежал в больнице после столь неразумной вылазки на Пережаренную Пустошь — так теперь называется место, ставшее могилой двум прекрасным людям и моим наивным представлениям о мире. Мы все невероятно заблуждались, и мой долг — развеять миф о том, что в Лесу не осталось того, что человек понять не в силах.
Мне стало страшно сразу как я вступил в вечный мрак Леса. Это понятно, хотя и странно, ведь свет — всего лишь электромагнитная волна, возбуждающая одно из множества чувств, но какой же паранормальный, безумный, инфернальный страх окутывает каждого, кто оказывается во тьме. Никто не будет кричать от ужаса, потеряв вкусовые рецепторы или тактильные. Даже без слуха человек чувствует себя почти комфортно. Но отними у него зрение — получишь комок страха, забивающийся в угол, кричащий, чтобы не потерять себя. За годы, которые я прожил (а можно ли назвать жизнью постоянное ожидание смерти?) после тех событий, я немало книг прочитал на эту тему. От научных трудов до дешевых ужастиков. И я смеялся над тем, как авторы пытаются разобраться в том, что гораздо старше всего человеческого самосознания. Мало кто из них понял очевидную вещь: никто не боится темноты. Все боятся того, что за ней скрывается. Но НАСТОЯЩИЙ страх вызвать может только то, чему не обязательно прятаться в тьме. Однако тогда я этого не понимал, так что, встретив Двуухого, мирно стоящего под черным деревом, сразу его убил, сражаясь за свою жизнь и жизнь Стариков, а на самом деле уничтожил невиновное существо. Спустя много лет я понимаю, что он был добрейшим из существ Леса, ведь за те минуты, которые я бил его камнем, он мог сотню раз испепелить меня, разорвать на куски и сожрать. Но он только говорил со мной на незнакомом мне языке. Теперь уже никак не узнать, что он хотел донести. Он мог умолять меня прекратить, а мог и расписывать мне способы ужаснейших из убийств, которыми он был в состоянии уничтожить меня. Я знаю только то, что он не пошевелился, пока камень, которым я размазывал его мозги по дереву, не начал крошиться. Но и тогда он продолжал лепетать. Когда я отбросил камень, мне показалось, что единственный луч света за все мое пребывание в лесу упал на него. И кровь на нем была странного, невозможного для моего сознания цвета. Одновременно и синего, и зеленого, красного и желтого. Любого из цветов, но только не того, который я мог увидеть.
Я был безумен и признаю это. Мне не оставалось ничего, кроме как идти глубже в Лес.

Нечто гигантское, недоступное разуму возвышалось прямо на моем пути. Я никогда не видел гор, но уверен, что то, что предстало моему взору, было больше любой из них. Оно было огромным, непостижимо большим, и вся моя сущность кричала, что таких больших вещей в природе просто не может существовать, что вся Земля должна была прогибаться под ним. Его вершина уходила так высоко, что я не мог увидеть верх, мне казалось, что оно бесконечно. Почти отвесный склон, уходящий в небо, основание, занимающее по площади территорию как большая деревня, загипнотизировали меня, и я стоял, не в силах отвести взгляд от исполина, попирающего саму вечность. Но самым ужасным оказалось то, что оно было живым. И Оно заговорило со мной. Я не сразу это понял, мне показалось, что само небо рухнуло вниз, раздавив меня звуком, разрывающим все вокруг. Не могу понять, как я не оказался расплющенным по черному мху, покрывающему весь этот проклятый лес. Его голос вырвал из меня бессмертную душу, раздавил ее сатанинской скалкой и впихнул обратно. Даже не пошевелившись, этот Исполин одним своим словом почти уничтожил меня. Я боюсь представить, что случится, когда Он пошевелится. Наверное, это будет конец того света, каким мы его знаем.
Ничто не уничтожит Его, тогда как его крика, шага, хватит, чтобы уничтожить все на этой планете. Никто и никогда не сможет осознать его настоящие размеры. И я очень этому рад. Есть вещи, о которых лучше никогда и не знать. Как бы много я отдал, чтобы не видеть всего этого, но тогда, полностью опустошенный, я продолжал свой безумный и безнадежный путь.

Я не надеялся выбраться из Леса живым, но решил, что лучше идти дальше, чем оставаться рядом с Исполином, который разрушал всю мою картину мироздания. “Вряд ли будет еще хуже, еще страшнее,” — решил я. Какой же ошибкой это было. Удалившись от гиганта на сотню оборотов, я начал замечать серую тень, отчетливо выделявшуюся среди черных деревьев, окружающих меня со всех сторон. Поначалу мне не было страшно, но она мелькала все ближе и ближе. Я ускорялся как мог, но тень приближалась несмотря на все мои усилия. Наконец она меня обогнала, и я увидел перед собой четырехногий силуэт, излучающий странное, ненормальное сияние серого цвета, не поддающееся никаким объяснениям. Казалось, свет шел из глубин, которые мне не постичь никогда, возможно, к моему счастью. Силуэт загородил единственную дорогу, так что мне пришлось приблизиться, благо никакой агрессии он не проявлял. Подкатившись к нему, я не решился начать разговор и застыл, парализованный ужасом. Он тоже не спешил объясниться со мной, просто смотрел на меня. И раскрыл пасть. Я увидел в ней настоящий ад, отражение всех моих страхов этого дня, которые затмили все боязни прошлой жизни, кажущиеся теперь такими мелкими, бессмысленными. Я так и смотрел в эту бесконечно глубокую дыру, пока он ко мне приближался, не в силах сдвинуться или произнести хоть слово. Но, когда он оказался уже так близко, что я ощутил невероятное зловоние, исходящее из его рта, с меня как рукой сняло оцепенение. Бежать было бессмысленно, ведь это невозможное существо, старше самого времени, было везде и всем, и мной, и вами, и этим лесом, так что я просто залепетал все, что приходило в голову. Про Двуухого, про Исполина, про Деда с Бабкой, в надежде спасти которых я так самонадеянно и глупо вошел в Лес Безумия. Серый Силуэт слушал меня, так и остановившись в шаге, а потом завыл. И это был не просто вой, это было нечто, гораздо более ужасное, чем можно представить или осознать. Если бы я не оглох после слова Исполина, то утратил бы те последние обрывки сознания, которые сохранило мое опустевшее тело. Но даже приглушенного звука, прорывающегося прямо в мозг сквозь порванные барабанные перепонки, хватило, чтобы я навсегда забыл о радости жизни и прочувствовал на себе все страдания, возможные и те, которые понять человеческому разуму не по силам. Если бы вой продолжился дольше хоть на секунду, мой разум бы покинул меня, вытесненный бесконечной болью. Но Тень, видимо, решив, что я прошел какую-то проверку, ушла обратно в лес, оставив меня собирать себя из останков личности, когда-то бывшей Колобком.

Будь я человеком, я бы перегрыз себе вены, удушил себя, задержав дыхание, разбил бы голову о дерево, но как может убить себя шар из теста? Никак. Поэтому мне оставалось два пути: назад, к Исполину, и вперед, в неизвестность. Уже в который раз за ужаснейший из возможных дней я совершил ошибку. Пошел вперед. Лучше было оказаться растворенном в крике бесконечного гиганта, кануть в вечную пасть Серого Силуэта, но я пошел вперед. И наконец увидел свет. Свет этот был ненормальным, и сейчас, в относительно здравом уме, я бы понял, что не может ничто в этой вселенной излучать так. Даже серое свечение Тени было ближе к нашему миру, чем то, что я видел на лужайке впереди. Но тогда я был рад выбраться из тьмы. Как же глуп я был. Но сделанного не воротишь, хотя я бы с радостью отдал жизни всех, ныне живущих, чтобы получить право смерти для себя в тот момент. Я пробивался к этому свету как заблудившийся в пустыне готов пить любой яд, лишь бы заглушить жажду, заполняющую весь мир вокруг. Каждый вечер, наевшись снотворного с надеждой не проснуться утром, я возвращаюсь к тому, что видел тот краткий миг, растянувшийся для меня в целую вечность. Не для родившегося в этом мире было зрелище, представшее тогда моим непривычным к свету глазам. Я не могу подобрать слов, чтобы описать картину иного мира, который никто из нас никогда не сможет осознать. Я не был там, всего лишь прикоснулся к его отсвету в глазах твари, для которой наш мир был таким же чужим, как мой для нее. Мы смотрели друг другу в глаза не то, что меньше секунды, меньше, чем только может быть. Это случилось столь быстро, что по нашим меркам никогда и не случалось. Но этого хватило, чтобы она успела полностью меня поглотить, перевернуть всю мою внутреннюю вселенную. Ни тогда, ни потом, не было никакого страха, только осознание. И лишь желание, даже необходимость предостеречь людей о том, что делать нельзя, помогло мне сохранить рассудок.

Я понимаю интерес людей к различным контактам с другими мирами, но есть вещи, которые делать нельзя ни при каких обстоятельствах. Я нарушил этот запрет и поплатился сполна. Но каждый раз, когда люди в своем безрассудном стремлении узнать нечто недозволенное пытаются пресечь закон, стоящий несоизмеримо выше их, я чувствую, как дрожит непрочная материя этой вселенной.