Я тебе вот что скажу, не чинясь – гнилая-то война была, как есть. Паскудная стал быть, до самых потрошков.
Уж сейчас и не сказать, кто начал, хочецца себя выгородить, чтобы руки чистенькие, да голова светлая, а хошь не хошь жопу подтереть придется, и хорошо будет, коль не вымараешься.
Ходил я тогда в бригаде Балина Хвать-за-Сиську. Пошто такое прозвище? А за пристрастие бригадира: как не завернем на зимовку куда, так к весне ни одной бабы в гарнизоне не останется, чью грудь бы охальник не ощупал. Били, как не быть, да только Балин даром что коротышка, а до сшибки мужицкой диво как охоч. Это да баба – вот и все его интересы. Но в бою чисто зверь он был, сек всех тесаком что глядеть отрадно было, как проблюешься.
Так к чему я? Ах да, война, стал быть.
Ну хлынули эти ушастики из лесов своих, размалёванные рожи, космы нечесаные, все вьюном каким-то укрытые, покрашенные в цвета, у кого до чего руки дошли.
Клюнул петух кому-то в их племени в гузно, эльфы-то были даром что долгожители, а на подъем скорые, раз в десяток-полтора годков появлялся пророк какой, избранник богов, стал быть и вещал всякое, а те и слушали открыв рты – хоть навоз конский в шары скатывай и за щеку им суй – не оторвутся.
Вот и тогда как поперли, но уж видать накрутили им хвосты знатно, не ограничились парой хуторов пограничных, пошли дальше зверствовать. Ну да местные к тому привычные были, у них не хутора – остроги, не заставы – бастионы похлеще иных городских. А все одно не устояли.
Да и не могло, скажу тебе, братка. Мы когда проходили мимо них, нечего так было смотреть – гарь одна, до зола, пылью прикрытая.
Наши-то поздно спохватились, а как поняли что дело серьезное, клич кинули. Там все собрались, разные люди и нелюди: кто отомстить хотел, кого просто под призыв выловили, а некоторые, чего уж греха таить, пограбить-снасильничать эльфок желали. Они ведь каким были, остроухие-то, тонкие что тростинка, а всё одно груди налитые соком девичьим, подчас смотришь на такую – идет пигалица, и диву даешься, как пополам себя не переломится: упругая и высокая грудь так в руки и просилась.
Остановили их на Буг-реке, мост так каменный, железнодорожный. Окопались, не сковырнуть, а и правду – на миль под сорок окрест ни единой переправы окромя его, отдай тогда его, и всё, считай, весь левый берег на разграбление и поругание эльфом оставили бы.
В общем когда подошли, света белого не взвидели, буквально – на той стороне, весь горизонт, от края до края, в хвостах дымных. Остроухие даром что природу любили, а жечь поселения иных племен никогда не стеснялись. Много так народу сгубили, а кому повезло выскользнуть, тех как зайцев загоняли, иль куропаток – если на дерево какой мальчуган вздумал прятаться.
Стояли мы долго, около недели. Смотрели на зверства их, они ж осмелели, выходили почти к передним редутом, удалью своей похвалялись, да только чести в том не было – над стариками да бабами пузатыми изгаляться, куражиться. Уж не знаю чего хотела эта погань лесная добиться, напугать мошь, да только хер им, понял, не запугали, сидели в окопах да за брувстерами, смотрели на этого и под стать небу – день ото дня темнели, злобой лютой наливались. Уж очень старались эльфы, впечатленьеце произвести изуверствами.
Через неделю как раз закончили их окружение: с севера, от Ужгорода люди пошли, а с юга орочьи ватаги давить начали. Так и оказались ушастые в мешочке, да не по размеру: чуть высунешься из такого – вжик, - и снесли ушастую головушку, аль еще как укоротили.
Мы тоже не сидели, выдвинулись вперед, на две части их рассекая. Я сперва думал – сгинем как есть, в самое пекло голову сунули, даже жопу наружу не выставили, чтобы вытянули если что.
Да только в верхах не дураки сидели, бронепоезд наш, курва пархатая, не по зубам оказался: не одного пустили, а по уму – с разъездами и сопровождением.
Рассекли мы эльфийские армии, точнехонько напополам. Они ж народец-то ссыкливый были: пару атак конных предприняли, лихие налеты, да только бронепоезд – не хутор, огрызнулись мы из пулеметов, дали картечью по самому фронту их конницы – только так кровьё да потрошки брызнули, после всего ими творимого  глаз глядел – нарадоваться не мог. Осуждаешь? Нет? Вот и правильно, малец. Там ведь все они одним миром мазанные были: и бабы, и мужики. Мы когда потом ходили, эльфосеками пуза ушастым вскрывать (надо так было, а то притворщики из них те еще, а когда пузо улыбается, да потроха наружу как у лосося нерестовая икра прут, тут уж хошь не хошь,  а выдашь), то всякого в их трофеях навидались, и бабы, косами кровавыми вокруг, как цепями драгоценными, не самое страшное. Они ж, бабы эльфьи, похлеще мужиков изуверствовали, особенно над женщинами с детьми, вся их возвышенность влет слетала. Ну и мы не церемонились: попалась нам одна краля, повезло её залп картечный пережить – только корявки обе перебило, так и ползала в грязи, культи за собой волоча, убежать пыталась. А только даром что нас коротышками кличут, безногий от ходячего ни в жисть не уползет. Поймали мы ее, посмотрели на трофеи из карманов, а было там – цельная эта… как ее бишь… гунцкамера, во! А? Ну или «кунц», да, развелось вас гармотный, как говна за сараем!
Так вот рычала та на нас, скалилась, а только пощады не просила – чисто влчица какая, ну и мы с ней как со зверем, хоть и любовицей особливой: девой она была, ну так и мы к ней со всем, стал быть, уваженьицем – кавалера ей нашли, хорошего, тройной закалки, да острого, - эльфосек бугра Балина, уж он этой ушастой показал любовь всю нашу страстную, пустил стало быть кровь девичью, целку эльфке сорвав. У той тогда и голосок прорезался, и характерец что шелк стал, да поздно было – не пожалели.
Попали стал быть они в котлы, самые что ни на есть настоящие, куда ни сунься все одно – смерть. Им бы сдаться, по уму, может и выгорело что – каторга пожизненная им бы в радость только была, оттуда ведь сбегнуть можно, чай не шибеница.
Магия, гришь? Была, как не быть, а только как не верти, а снаряд-то артиллерийский дальшей заклятье достанет, так и повыбивали всех эльфих чародеев: чуть заметили волшбу – так из всех орудий туда и давай долбить. Тут закрывайся щитом, взгляд отводить, а болванка… что ей? Как вдарит – в пыль, взвесь кровавую!
Ну а дальше пошли мы по земле родной, в обратную сторону, вновь огню ее предавая. Ух, чего навидался. И обочины, пыль да сушь – дождя ведь почитай с самого начала кампании не было, подгадали эльфы видать специально, чтоб жечь хутора не мешало ничего. Идешь по проселку, пыль взбиваешь, весь рыжий от охры. И глядь, в канавах придорожных, ворочается что-то. Ну тут сигнал «в ружье!» от бугра, и идешь осторожно вперед, а ну-ка каверза эльфячья? Да только лучше бы она была. Кампания то наша считай все лето шла, да после зимы. Ни посадить толком, ни урожай собрать на левобережье не успели. Ягоды да грибы народиться не успели. Так что… голод там был. И в канавах детки лежали, из тех что покрепче были – скелетики с головами что шары, ворочаются в пыли, от света глазки отводят. За спиной ручки связаны. А? Да не, не эльфы это, те разве заботу б или милость проявили? На клинки бы взяли всех от мало до велика, и вся недолга. То местные, вроде как судьбе предоставляли. Ну да жестоко, а только там, где иначе поступали, иное творили – ели их. Ну вот так, представь. Заходишь ты в сгоревшую деревню. А там лежит на печи, в покосившейся хате тело: глаза пустые, руки-ноги усхошие, да обсасывает тряпочку с мякишем во рту беззубом. А в углу, или подполе – кости, в мешке, или так, на рогоже. «Кто?», спрашиваем, «Девочка»,  отвечает, равнодушно так, «Я б вынес, да руки ослабли». Они их никогда не называли, ни по именам, ни по иным прозвищам. Бугор говорил, проще им так было. Что с ними делали? А что сделаешь? Бог им судья, паря. Там таким не два и не три было, десятками. Сам думай, если выжили как-то всю летнюю сушь, да без запасов, святым духом питались что ли? Так и деток этих, так и оставляли в канавках, только от веревок освобождали, что их местные связали, чтобы малята ручки до кости не сгрызли. Вроде и оставлять так, все равно что на смерть обрекать, да и добить рука не поднималась. Злость оставалась только, на эльфячье племя.
НУ и били их без жалости, сперва в поле. После, когда в лесах да пущах заповедных попрятались -  и там. Что их волшба против напалма? Поляны заповедные, тропами зачарованные укрытые, путника заплутать на погибель вывести готовые, что против снаряда артиллерийского что с закрытой позиции прям от железки кидает?
Прjшлись частым гребнем, эх как прошлись, паря. Что вшей, гнид этих, повычесывали. Никому спуска не давали: ни безоружным, ни у мэллорнов прятавшихся не щадили – прям там к стволам штыками прикалывали. Ветви золотистые потом чуть не к земле от тяжести висельников прогибались, иногда не выдерживали, да только всем на законы негласные почхать было, - и вешали повторно.
Так что нет больше, ни пущ заповедных, ни эльфих дворцов в вершинах золотистых ольх и мэллорнов. Все гарью изошло, а что оставалось до дождями в грязь вбило. Коль сейчас сядешь на ужгородский экспресс, то на вторые сутки, как проезжать будешь по тем местам, сразу узнаешь – все составы скорость по старой памяти сбрасывают, из уважения, стал быть. И плетутся едва-едва по насыпи, а вокруг, на много миль окрест – пустошь прогорклая, сорной травой поросшая. Думаю вздумай кто сойти с поезда, буде такой дурак найдется, да в землю на полуштыка лопаты воткни, не на второй раз, так на третий на эльфа наткнется. Много их там осталось, по пожарищам раскиданным-  никто и хоронить не думал, наоборот, на поживу воронью оставляли.