1
	В конце мая две тысячи седьмого года Степан Щенков шёл из школы с лёгкой душой. В дневнике его краснели пятёрки, в учебнике русского пряталась грамота “За отличную учёбу”. Дома мальчик заслуженно налопался торта, а вечером погулял с лучшей подругой Алиной. На следующий день его подняли пораньше, накормили омлетом, посадили в машину дяди и Стёпа укатил бабушке в деревню на заслуженный отдых.
	Как-то вечером алый после бани Степан сидел на кухне, жевал хлеб со сливками и запивал его до одури сладким чаем.
	— Стёп, а ну! Мамка звонить! — крикнула бабушка из зала.
	Стёпа скривился. Он-то хотел играть с сестрой в “Теккен”. Да и после вечерних разговоров с мамой на него нападала тоска по дому.
	Нехотя мальчик оставил ужин и потащился к телефону.
	Мама узнала про его житьё-бытьё и традиционно спросила:
	— Соскучился там?
	— Не-а, — протянул Степан, глядя на сестру. Та возилась с пучком проводов — подключала приставку к пузатому телевизору.
	— Точно? Мы компьютер купили тебе. За примерную учёбу.
	— Да? — обрадовался Степан.
	— Интернет провели. Бабушка вон сидит целыми днями.
	После разговора с лица Степана весь вечер не сходила придурковатая улыбка. У приставки он говорил с сестрой о пользе и необходимости Интернета. Сестра пользовалась всемирной сетью уже год: переписывалась с друзьями и часами висела в “браузерках”. Девочка старательно растолковывала брату, что же это вот такое вот есть Интернет, говорила с апломбом, рубила воздух ладонью и стучала кулаком в грудь.
Бабушка сидела за внуками на диване и читала жёлтую книжицу об огороде сквозь низко посаженные на кончик носа очки. Пылкая беседа привлекла внимание старушки, он отложила книгу и оторопело слушала поток незнакомых слов, пока не выдала, махнув рукой:
— И-и-итти ты, со своим инернетом!
 Около полуночи приставку выключили и пошли спать, но Степан был неумолим. Он егозил ногами и громко шептал бабушке в ухо, как он будет лазить в Интернете и писать друзьям. Старуха долго терпела, но пылкая тирада о кайфовых браузерках в  гугле՛ добила её, и она строго шикнула на внука. Степан обиженно хмыкнул, отвернулся к холодной стене и заснул.
	Утром мальчик тёр лоб и не понимал почему радость распирала ему грудь. В тяжёлых думах он умылся и отправился на кухню. За жирной яичницей на сливочном масле сестра сообщила, что “Мама много в Интернете рецептов салатов смотрела”. Степана так порвало от восторга, что он часто-часто застучал пятками по полу и залился визгливым смехом.
	Так он ходил весь день, дрожа от предвкушения, пока не успокоился и не забыл про Интернет на радость бабушке.

	2
	В город Степан вернулся в конце августа. Уральская осень напала рано. Небо припухло и потемнело, ветер щёлкал листьями и трепыхал высокую траву на школьном дворе.
	За лето Степан забыл, что переходит в новую школу. Всю неделю перед первым сентября он с мамой ходил по магазинам канцелярских товаров, покупал школьную форму и учебники. Мать боялась не успеть, часто срывалась на крики и глотала глицин горстями. Степан тоже помрачнел, во рту тревожно разливался вкус металла, как будто в горле застряла монета.
	Ни компьютера, ни Интернета Степан так и не увидел. Ему объяснили, что бабка скачала рецепт блинов и компьютер пришлось отдать в починку.
	Первое сентября распогодилось, арктически голубое небо блистало, будто его натёрли до скрипа. После речей директора стадо детей загнали в пахнущий ремонтом кабинет и заставили знакомиться —  все ученики пришли из разных школ. Это был эксперимент директора: он собрал класс умников и умниц под эгидой физико-математических дисциплин.
	Первые недели атмосфера класса напоминала ледник. Постепенно дети раскололись на группы. К счастью Степана, его дворовая подруга Алина тоже попала в эту школу. Мальчик закономерно с ней водился. Она же общалась не только со Степаном, но и с девочками. которые быстро сдружились.
	На уроке английского произошёл курьёз. Учитель дал задание и вышел в туалет. Степан корпел над тетрадкой, тщательно выводя латинские буквы, как вдруг телефон, оставленный учителем, оповестил о СМС. Звук учитель выбрал чудной — лай пса.
	— Стёп, хватит! — сказали сзади. Класс грохнул от смеха.
	Степан развернулся, красный от злости. Двумя партами дальше сидел не по годам высокий, узкоплечий Гриша Клочкин. Он откинулся на спинку стула, под сухим облезлым носом маслились соломенно-желтые зубы.
	“Гав! Р-раф!” — надрывался телефон.
	— Стёп, ну харэ! — не унимался Гриша. Дети гоготали до хрипа и соплей, кто-то стучал по парте. Лица одноклассников розово размылись вокруг ненавистного гришкиного лица. Стёпе казалось, что он поглупел —  понимал, что происходит, но не понимал, почему.
	— Ничего смешного! — услышал он строгий возглас Алины. Замечание девочки утонуло в хохоте, как щепка в горной реке.
	Степан раскрыл рот, но ничего не сказал. В голове стало вязко и мутно. Это поразило его: ведь должно ответить, дать сдачи, выблеять хотя бы звук. Стёпа сморщил лоб, подыскивая слова, но сломался и согнулся над тетрадью без единого звука.
	После уроков мальчик шёл домой с Алиной. Стёпа торопился и обиженно сопел. Девочка пыталась идти с ним в шаг, обгоняла, заглядывая в глаза, и умоляюще повторяла:
	— Надо было сказать: сейчас гавкну, разойдутся клочки по закоулочкам! Ну!
	Степан не отвечал и с хрустом давил мёртвые листья, представляя, что это жуки.

	3
	Дома Степан обнаружил компьютер. За компьютером сидел его дядя и рубился в стрелялку. Экран дрожал от выстрелов, рвались снаряды, трупы брызгали кровью и падали на землю.
	Компьютер подсластил неудачный день Степана. Он поел рядом с дядей, не переменив одежды. Мальчик ждал, что дядя уступит ему место, но этого не произошло. Тогда Стёпа громко поставил пустую тарелку перед ним и сытно вздохнул, но залитое белым светом лицо дяди не дрогнуло. В душе сцепились обида и воспитание: с одной стороны, компьютер куплен Стёпе за хорошую учёбу, с другой — взрослыми понукать нельзя.
	Мальчик решил побыть хорошим: сделал уроки, принял ванну и собрал портфель. Однако дядя не уходил. Мальчик взглянул в окно. Заходило солнце.
Нетерпение сменилось злостью — Стёпе казалось, что он великодушно дал дяде достаточно времени насладиться игрой. Тут его пронзила страшная догадка.
	— Ты с ночевкой? — спросил Степан голосом, ясно дающим понять, что он ничего не желает меньше.
	— Нет, — сказал дядя, — мне в ночь сегодня.
	Визгливо зазвонил домофон. Степан закатил глаза, протопал в прихожую и снял трубку. Из динамика донёсся искажённый девчачий голос:
	— Стёпу можно?
	— Я, — рявкнул мальчик.
	— Ты выйдешь?
	Степан посмотрел в комнату, на плотно сбитую фигуру дяди, сгорбившуюся перед монитором.
	— Не-ет. Устал я сегодня.
	— Блин! Как устал? — огорчилась Алина. — Никогда не уставал и устал. Мы и так не гуляли из-за деревни твоей.
	— Ну вот так устал, — веско сказал Степан.
	В динамике немного пошипело, а потом девочка робко сказала:
	— Просто тут кое-кто.
	— Кто?
	— Кто-то.
	— Алина!
	— Он хочет перед тобой извиниться! — почему-то капризно сказала девочка.
	Знакомый голос загудел в трубке как будто издалека, но Стёпа не разобрал слов.
	— Да кто?
	— Это… — девочка говорила раскаянно, как будто сознавалась в преступлении. — Гриша.
	Степану стало горько и он тяжело засопел.
	— Он хочет извиниться! Я случайно его встретила!
	— Вот и гуляй с ним, — сказал он и повесил трубку.
	Он вернулся к дяде, заряженный злобой, и требовательно спросил:
	— Ты долго ещё?
	— Стёп… — сказал дядя голосом, показывающим, что он чувствует свою неправоту, но пользуется правом сильного. — Вот я доиграю и играй — вот хоть всю ночь играй!
	Мальчик хотел возразить, но тут снова зазвонил домофон. Стёпа гигантскими прыжками прискакал в прихожую, снял трубку и рыкнул:
	— Не выйду!
	— Как хочешь, — обиделась Алина. В трубке треснуло и замолчало.
	Мальчик постоял ещё немного, ожидая, что подруга позвонит ещё раз, но домофон молчал. На душе стало мерзко и сыро, как будто он ударил щенка.
	Заскрежетал отодвигаемый стул.
	— Мам, пока, — крикнул дядя. Внутри Стёпы вспыхнуло, раскалилось и погасло, как будто перегорела лампочка.
	Бабка прихромала из кухни, влажно чмокнула дядю в бульдожьи щёки и заквохтала, как наседка:
	— Ну пока, пока… Привет там передавай. Покушаешь может?..  Точно?.. И Валечке — красотке — скажи — конфет-то передай — поешь?..
	Дядя увернулся от её слов, как от пуль, пожал руку Степану и ушёл.
	Когда Степан закрылся за ним и вернулся в комнату, то за компьютером сидела бабушка.
	— Ну баб! — заныл мальчик. — А я когда?
	— Куда тебе? Поздно уже. Иди спать.
	Степан сжал кулаки. День вышел дерьмовый. Дерьмовый? Он испугался грязного слова, но стало полегче — ругательство подействовало на его злость как кубик льда на комариный укус.
	— Завтра я на сутки, ты не учишься. Хоть весь день сиди, — бабка говорила, не отлепляя глаз от онлайн-фермы.
	— Но я так и не поиграл с тех пор как приехал…
	— Поиграешь ещё, не обосрёшься.
	— Но это же мне купили, за хорошую учёбу.
	— Так!! — гаркнула бабка. Это “так” она использовала как молоток за стеклом, в крайнем случае. — Быстро спать!
	Стёпа заснул с разъедающей душу обидой на несправедливый мир. Ему приснилась яма. Из ямы затхло воняло, но Стёпу манила бархатная темнота. Мальчик подполз к краю и осторожно посмотрел в бездонную черноту, упираясь руками в холодную землю.
	Тут задул чёрный ветер, почва под ладонями рассыпалась и мальчик полетел вниз, вопя и махая конечностями. Дыра с небом сжалась до размеров блюдца, превратилась в светлую копеечку и пропала.

	4
	На ноги Степан встал когда за окном бледнело утро. Первым делом мальчик обежал квартиру и довольно щёлкнул языком: мама была на работе, бабушка на сутках. На кухне стояла тарелка с жареным в яйцах хлебе, маслёнка и записка с указанием умыться и поесть прежде чем садиться за компьютер.
	Запиской Степан пренебёг и с горящими глазами сел за клавиатуру. Кнопка системного блока резко щёлкнула. По монитору поплыли числа и буквы. Первым делом Степан запустил игру дяди. На чёрном экране появилась из ниоткуда серебряный нож — логотип компании, сделавшей игру. Из колонок полилась эпическая музыка, появилась картинка — пустыня, грязный джип и военные в форме цвета хаки. У Стёпы отвисла губа. Он приник к монитору, разглядывая пиксели, а потом откинулся назад и клацнул на “новую игру”.
	Реальность поблекла, рассыпалась в прах и утонула в густом виртуальном сиропе, сладком до того, что ломило зубы. Крохотный мирок был умело сконструирован под Стёпу, дабы увеселить его и дать почувствовать себя всесильным героем. Он не боялся ошибки или упустить момент, нет, там царствовали азарт и веселье, как на футбольном поле, но лучше — колено не рассечёшь, мячом по лицу не отхватишь.
	Густой чад забвения разрезала трель домофона. Степан цокнул, как человек, сидящий слякотным зимним вечером в кресле под пледом, с какао в руках и вспомнивший вдруг, что забыл купить спички.
	— Стёпу можно? — спросил девичий голос.
	— Я!
	И тут же добавил:
	— Не выйду!
	— Ну почему?
	Степан помертвел, горло его онемело. Почему-то показалось зазорным не гулять с Алиной из-за компьютерной игры. Он не мог объяснить, что в этом плохого, но внутри будто сидел ржавый гвоздь — это плохо, так нельзя.
	— Просто.
	— Стёпа… извини, если я…
	Он вспомнил вчерашнее.
	— А Гриша там? — ревниво спросил мальчик.
	— Нет. Стёпа, я не буду с ним говорить никогда, если хочешь. Я хотела вчера чтобы он извинился перед тобой. И всё.
 Стёпа громко почесал жёсткие как щётка волосы.
	— Ладно… В общем, мне мама сказала убраться. Я после обеда выйду, хорошо?
	— Точно?
	— Зуб даю!
	Стёпа повесил трубку и понял, что проголодался до дрожи. Разговор с Алиной вытряхнул его из игровой лихорадки. Он взглянул на монитор и покачал головой — теперь там была просто красивая картинка.
Он вышел из игры, налил чаю и поел с большим аппетитом. Он вымыл посуду до скрипа и зарылся в шкаф, подыскивая одежду. Уже в свитере он взглянул на компьютер и под макушкой у него зачесалось.
До обеда ещё далеко, верно? Можно посмотреть, что это такое — Интернет.
	Он долго смотрел на поисковую строку. В голову ничего не лезло. Потом он шепнул под нос “О!” и аккуратно, по минуте отыскивая каждую клавишу, написал “Зов Мести” и ткнул острым курсором в “Найти”.
	Экран моргнул и выдал стопку синих ссылок: “Зов Мести”, продажи, дата выхода, картинки. Стёпа ткнул на “Картинки”. На экране были изображения из игры, съевшей его утро. Вторая ссылка вывела мальчика на цветастый сайт с выпуклыми кнопками. Наверху страницы гигантские буквы кричали: МЫ ПЕРВЫЙ САЙТ ДЛЯ ГЕЙМЕРОВ. Стёпа попал на страницу игры.
	Первой кнопкой висели “Новости”.

“Главный геймдизайнер Крис Теккерс подтвердил информацию о частичном снижении требований… >>>далее по ссылке.”

Чуть ниже было: комментарии (312).
	Первый комментарий говорил:

	“Жаль что я купил новую видеокарту. Ещё и по заказу. Ну да не жалею — в будущем пригодится.”

	Следующий комментарий располагался чуть правее и ниже, и Стёпа понял, что это ответ. Он прочитал, беззвучно двигая губами:

	“Опять деньгам выебывашься, ссаная чмоха?”

	Степан округлил глаза, сглотнул и чуть отсел. Уши жгло от стыда. Хотя его мать и бабушка иногда матерились, но такое бессовестное, наглое оскорбление незнакомого человека возмутило Стёпу. Мальчику стало обидно. Ещё чуть ниже и правее был ответ на этот комментарий. Его оставил автор самого первого:

	“А вы меньше завидуйте. Потерпите, пересядьте на макароны и сможете со мной насладиться современной картинкой — если успеете. У меня, в отличии от вас, есть средства обновлять железо своевременно.”

	Стёпа даже подскочил — так ловко срезали обидчика! Хотя мальчик не знал, о каком “железе” шла речь, но жестокая холодность ответа и выдержанное чувство собственного достоинства восхитили мальчика.
Он полистал вниз, к свежим комментариям.

“Чото канадцы здали. Унылый извиняюсь кусок д….а. Если вам нравится вы конченый. В общем оценка два.”

Степан вспотел. Как это? Это “Зов Мести” — кусок д….а? Шедевр, которым он наслаждался всё утро?
Стёпа щёлкнул по “Оставить комментарий”. Он предвкушал, как обмакнёт злобного дурака в грязь, но бежевое окошечко остановило мальчика. “Чтобы оставить комментарий необходимо зарегистрироваться.”
	Минут сорок ушло на создание почтового ящика, возню с паролями и, наконец, после пятнадцати минут работы над текстом, Стёпа нажал “Оставить комментарий”. Экран моргнул, и появилось новое окошечко:

	“Я не думаю что вы правы. Я играл в “Зов Чести” и там хорошая графика и интересно убивать. Вам я бы посоветовал быть умнее. Кстати, сдали пишеться через с.”

	С вальяжностью победителя Степан почитал новости о “Зове Мести”. Вдруг его внимание привлёк странный эффект: колокольчик в правом верхнем углу экрана покраснел. Стёпа нажал его со странным волнением в горле. Выскочило окно:

	“Пользователь super_papka ответил на ваш комментарий “Слышь ты дур…>>>читать далее.”

Стёпу забила дрожь. Он не ждал ответного выстрела. Мальчик внимательно прочитал комментарий и нашёл претензии супер папки несостоятельными. Тот в долгу не остался… Незаметно для себя Стёпа утонул в ожесточенной перепалке.
	На тридцать втором комментарии до измождённого Стёпы дошёл странный, шкрябающий звук. Он поднял глаза от клавиатуры и часто-часто заморгал. Что это?
	Домофон.
	Стёпа, шатаясь и разминая затёкшие мышцы, отправился в прихожую.
	— Выходишь? — весело спросила Алина.
	Стёпа потёр свободной рукой сухие, слезящиеся глаза. Алина, кажется, поняла настрой мальчика и взволнованно спросила:
	— Стёп?
	— Не знаю, — буркнул он.
	— Ты зуб дал!
	Степан молчал, в голове допридумывая обидную фразу, которой можно было бы припечатать зазнавшегося интернет-обидчика.
	— Я хотела тебе сказать кое-что важное.
	— Что? Так скажи.
	— Не хочу так, — тихо сказала девочка.
	— Мне не до… я не могу, я не убрался ешё, — пробормотал Стёпа, скукоживаясь от стыда. Из комнаты пискнуло уведомление — новый ответ в комментариях. Мальчик поковырял стену, помассировал веки и выдавил:
 — Ладно, ладно! Я потом уберусь, потом, сейчас спущусь…

	5
	Алина ждала его на лавочке у подъезда. Девочка крошила пальцами бурый лист и болтала ногами в пухлых сапожках до колена. Склонившееся лицо скрывали русые волосы.
	— Ну чего ты там хотела сказать? — недовольно сказал Стёпа, подбоченившись.
	Девочка подняла голову и улыбнулась. Зубы у Алины были ровные и мелкие, как зёрна в початке кукурузы.
	— Что ты дурень — дурной дурак из дураков! — назидательно сказала девочка, подняв указательный палец вверх, как делала учитель русского.
	Степан глупо хихикнул.
	— Это ты дурная дурочковая дурочка, — включился он в игру, подняв палец выше, чем Алина. — В тебе мозгов ни на грамм!
Девочка задрала руку ещё выше, над головой, словно желала ткнуть небо пальцем.
— Не-е-ет! — тонюсенько сказала она. — Это ты-ы-ы…
Степан поднял руку так, что хрустнуло в плече и заправленная футболка вытащилась из штанов. По голому животу резануло холодом.
— Ни-е-е-е-е-е-е-е… — заблеял он, как барашек.
Алина вспрыгнула на лавочку и подняла две руки одновременно.
— Нэ-э-э… ой! —  она поскользнулась и шлёпнулась спиной на лавочку. — Ау!
Степан побледнел.
	— Аля!
	Она беззвучно хохотала. Мальчика ошпарил гнев за свой бессмысленный испуг…  но страх растворился в искристом, визгливом смехе Алины. Мальчик схватился за бока и хрипло загоготал до режущей кинжалом боли в животе. Когда хохот стих, дети смотрели друга на друга блестящими глазами и фыркали, сдерживая новые приступы веселья…
	Степан протяжно выдохнул и спросил:
	— Ну, что ты сказать-то хотела?
	Девочка сказала, утирая грязными рукавами крупные слёзы:
	— Пойдём.
	Аля повела друга к школьному кварталу — асфальтированному квадрату с баскетбольными стойками, воротами без сеток и другими спортивными снарядами. Квадрат ограждал кованый чёрный забор, гнутый временем и перепадом температур. Дети без труда протиснулись между ледяными шершавыми прутьями и пошли на своё любимое место — турники в слоях осыпающейся краски.
	Степан повис на турнике, высунув кончик языка, раскачался как маятник и, глухо гакнув, перевернулся коленями вверх и зацепился ногами за перекладину. Мир перевернулся: низ стал медным, а верх чёрным. По центру висела вниз головой Аля.
	— Ну говори уже, — сказал он, чувствуя, как в ноздрях что-то густеет и приливает к черепу кровь.
	— Я уезжаю к бабушке в Тюмень.
	Мальчик охнул и соскользнул с турника. Оранжевое, чёрное и лиловое перемешалось, встряхнулось и лопнуло болью в спине.
	— Стёпа!
	— Нормально… нормально… — Стёпа, кряхтя, поднялся на ноги.
	— Я же говорила, упадёшь когда-нибудь!
	— Ты на время? — спросил мальчик, отряхивая штаны.
	— Сам как думаешь?
	Степан ухватился за холодную перекладину и подтянулся раз, другой, третий — на четвёртом мышцы сдали, мальчик беспомощно повис, чувствуя, как кожу ладоней рвала нарастающая боль. Стёпа осмотрел подругу тупым взглядом. Та сидела на корточках и рисовала в пыли палочкой. Она выглядела сиротливо, как воробушек на привокзальной площади. Степан сглотнул, не зная, что сказать, растерянный и впервые за недолгую свою жизнь почувствовавший хрупкость и нежность дружеской связи, что бывает между людьми.
	Наконец челюсти разжались и он сказал, зная, что это не то — то он решил трусливо припрятать на последний момент:
	— Далеко это?
	Девочка повернулась и фальшиво улыбнулась, приняв правила игры:
	— Ещё как!

	6
	Последний день вместе они провели сидя за одной партой. После школы гуляли до голодной боли в животах и болтали о чепухе до глубоких сумерек. Когда все любимые места исходили вдоль и поперек, наматывали круги вокруг её дома…
	Наконец Аля остановилась у своего подъезда. Мальчик посмотрел девочке в лицо, на обветренные губы и миндальные щёки.
	— Вот мы и прощаемся, Стёпа, — сказала она как говорят учительницы и ведущие детских телепрограмм. Мальчик кивнул, стиснув зубы.
	— Я пошла?
	Степан всхлипнул — так, что девочка не заметила — выступил вперёд и обнял её. Волосы Али душисто пахли клубникой. Девочка погладила плечи Стёпы и отступила назад.
	— Пока, — сказал Степан.
	— Пока! — помахала девочка и скрылась за тяжёлой подъездной дверью. Мальчик растерянно осматривал бумажное рванье на пятнистой ржавчине — остатки объявлений. Где-то гавкнула собака. Это пробудило Стёпу, на него обрушились звуки осеннего вечера — глухой рокот машин, карканье ворон и шуршащий ветер.
То Степан так и не сказал.
	С тех пор мальчик был один. Он отсиживал уроки, бежал домой, ел не жуя, наспех делал уроки и бросался к компьютеру.
	Долго мальчик не страдал — возраст. Он быстро приспособился к уютному одиночеству — да и одиночество было неполным, ведь друзья общались в социальных сетях.
	Компьютерный стол постепенно оброс стопкой пластмассовых коробок из под пиратских дисков, объёмистым стаканом и вазочкой под печенье и конфеты. Степан играл ровно два часа, а потом в онлайн приходила Алина.
	Первые месяцы они общались взахлёб, раздували каждую мелочь в подробную историю. Им нравилось увлечённое многословие друг друга, в бесчисленных деталях историй они узнавали характеры друг друга.
Дружеская связь, остро осознанная Степаном при расставании, как будто оголилась, стала нежной и хрупкой. В онлайне маски скидывались, страхи исчезали, но то Степан не сказал — раз даже набрал “Я скучаю”, но не отправил. Фраза вязла на зубах, казалась лишней и нарочитой.
	Связь треснула после новогодних каникул. Сообщения начали тяготить Стёпу как мокнущее под дождём пальто, и он понимал, что девочку тоже. Не о чем было писать. Как будто живые, пылающие чувства холодели с каждой искоркой-сообщением и в конце концов остались только матовые угли, подёрнутые пеплом, а чёрные слова на белом фоне стёрли восприятие того, что за ними скрывалось. Мальчик писал вымученно и торопливо, по чувству долга, тяготился этим, но никогда бы в этом себе не признался.
	В мае Стёпа попрощался с девочкой и уехал в деревню. Получилось это легко, даже слишком…

	7
	За лето Степан вытянулся и раздался в плечах. Голос то хрипел, то визжал как полотно пилы за работой. На линейке он возвышался над одноклассниками, ловил любопытные взгляды. Из-за мнительности он принимал их за насмешки и дулся.
Ребята сухо здоровались с ним, с опаской ждали, не выкинет ли Степан чего, ожидая, что подросток резко изменился не только телесно, но и душевно, однако Степан разочаровывал их, робко отвечая на вопросы о каникулах…
	Расписание раздулось, ненавистная математика разделилась на алгебру и геометрию. Физика вызвала отвращение после первого же урока — детей заставили переписывать параграф из учебника от звонка до звонка.
	— Писать — значит думать! — заявила учительница.
	Школа позиционировала себя как заведение с физико-математическим уклоном. Стёпа переживал приступы злой тоски — длинные ряды чисел отторгали подростка, а на четвёрку он смотрел, как на благословение божие.
	Алина забылась — не умом, но сердцем. В деревне, вечерами, он тяжело вздыхал, глядя на стакан с терпким чаем и вспоминая былые деньки. В душе его шёл неостановимый, вечночеловеческий процесс — заживала рана на том месте, где связь с девочкой оторвалась “с мясом”. Имя её ничего не оставляло на губах — как вкус кислородного коктейля без сиропа. Он с изумлением понял это, когда мама спросила его:
	— Ну, а что Алина? Как ей в Тюмени?
	— Алина… — пробормотал Степан, силясь вспомнить хоть что-то, но лишь вызывая в памяти старый, зашарпанный образ. — Хорошо вроде.
	Когда подросток вернулся домой, то первым делом сел за компьютер. Свет монитора казался чужим и холодным. В социальных сетях было всего три сообщения, все от Алины: прощание в ответ на его сообщение об уезде в деревню. Второе датировалось пятнадцатым июня — девочка шла к стоматологу вырывать зуб и жаловалась, что с поддержкой Степана ей было бы легче.
	Последнее сообщение от шестнадцатого июля гласило:

	21:23
	Скучаю. :)

	Степан пожевал губу. Шесть букв всколыхнули память, вызвали безотчётную горячую радость, какую, верно, испытывает уличная собака, когда её ласкают. Пальцы подростка забегали по клавишам, проникновенное сообщение ширилось, но он тут же себя осадил: когда это было? Шестнадцатого июля? Пальцы замерли.
Радостное послание в бутылке вполне могло приплыть от  давно мёртвого человека. Алина могла забыть. Могла, могла, могла… Подросток катал эти чугунные слова в голове. Он вспомнил своё отношение к переписке до уезда и всё стёр.
	Степан сел на кровать. Голова была тяжёлая после четырёх часов в душной машине. Подросток посмотрел в окно — за крышами хрущёвок таял закат, растекаясь тёмным золотом по ребристому шиферу. Молодое сознание Стёпы впервые захлестнула сладко-ноющая тоска по чему-то утраченному. Он не понимал, что это кровоточил шрам на месте оборванной связи — и что шрам этот как и многие другие шрамы впереди никогда не заживёт до конца.
Перед сном, пригладив курчавые белые волосы, он напечатал:

22:49
привет, я вернулся из деревни! хаха ты скучала! как ты?

8
В конце урока математики учитель зачитал оценки за самостоятельную. Степана двойка расстроила, но не удивила. Он сносно сдавал промежуточные темы, но последние, подводящие итог работы заваливал.
	Подросток первый выскочил из класса. В туалете он долго тёр лицо ледяной водой и размышлял. Два исхода: сознаться бабке или временно скрыть. Второй вариант вёл к позорной жизни в шкуре гнусного змея до тех пор оценка не будет исправлена. Таких периодов в жизни подросток боялся, при каждом разговоре с бабкой видел в её стылых глазах страшную силу, способную расколоть любую ложь...
	С этими мыслями он пришёл к фонтанчику в углу этажа. Напившись, Стёпа заметил одного из одноклассников, Сашу Носкова. Мальчик стоял спиной к коридору и смотрел в окно. На подоконнике перед ним лежали раскрытые тетради и дневники.
	Хотя мальчик выглядел безмятежно, Степан отчего-то забеспокоился. Он шагнул поближе, задержал взгляд на открытых страницах и обомлел. На бумаге расплывались тёмные кляксы размером с копеечку.
	Степан подошёл ближе и взглянул на одноклассника сбоку. Брови Стёпы дёрнулись вверх — Носков рыдал, морща лицо. Слёзы хрустальными зёрнами катились по щекам, срывались с чудесно длинненьких пушистых ресниц и падали на дневник, где жирно и размашисто рдели двойки.
	Носков скверно учился. На злосчастной самостоятельной он схватил кол. Сердце Степана сжалось и заныло, ладони вспотели. Наверняка родители Саши ругаются, глядят смурно, как бабка Стёпы, привередливо спрашивают, почему за кэрэ три, а не четыре... И он так же внутренне вздрагивает от пропитанных ядом вопросов, хочет сжаться до размеров таракана и забиться в пыльную щель…
	— Саш, ты чего? — сказал наконец Степан.
	Носков кротко взглянул на него и пожал плечами. Саша походил на кролика: щуплый, узкогрудый, с выпученными глазами и гигантскими передними зубами.
	— Ну два и два. Исправить можно, — треснувшим голосом сказал Степан.
	Саша кивнул, слёзы сильнее хлынули из его глаз.
	— Не будешь плакать?
	Носков помотал головой. Он всхлипнул наконец — первый звук, что Степан от него услышал. Мальчик порылся по карманам и достал мятый платок с голубым узором, стилизованным под гжель. Саша яростно, до нездоровой красноты натёр глаза, щёки и нос, убрал платок криво оскалился. Степан ободряюще улыбнулся в ответ.
Жуткая улыбка Саши бритвой срезала тугую струну внутри Степана — он выдохнул, вытер ладони о брюки и успокоился, как успокаиваются люди, содрав наконец закорелый пластырь с кровавой мозоли и наклеив свежий.
	Саша вытащил из портфеля новенький телефон, набрал отца и просительно взглянул на Степана. Тот понимающе кивнул и отошёл… Значит, его родители ждали результатов, подумал он.
	По дороге в класс Степан с удивлением почувствовал в груди боль и наслаждение разом — это было причудливо, как сочетание мороженого и горячего пирога.

	9
	На следующий день Саша пришёл в школу притихший, но спокойный. На уроке ИЗО он подсел к Степану. Тот посмотрел на мальчика, но промолчал. Саша попытался что-то сказать, но губы его дрогнули, он смолчал и урок ребята провели не глядя друг на друга.
	На перемене Степан от нечего делать калякал гелиевой ручкой на обратной стороне альбомного листа. Он набросал кривого солдата с оружием в руках — из ствола он жирным пунктиром показал автоматную очередь в аляповатого волка с зубами-треугольниками.
	— Это что? — спросил Саша. Степан приподнял брови — мальчик забавно гнусавил. За два года подросток никогда этого не замечал.
	— Это солдат из игры, — сказал Степан и стыдливо прикрыл рисунок рукой.
	— Из какой?
	— Из… — от волнения подросток забыл слова и наморщил лоб. — “Зов Мести.”
	Саша презрительно фыркнул.
	— Кто в неё сейчас играет…
	Сначала Степан съежился, как от пощёчины, и даже хотел нагрубить мальчику, но обнаружил, что гнева в душе не было.
	— Я играю!
	— Ну и зря. Я вот…
	— Она старая, — согласился Степан и бездумно повторил прочитанное в интернете. — Но это классика, это знать надо… Там много уровней, от леса до пустыни.
	Саша почесал ухо и согласился.
	Математику они провели вместе, в столовой сели рядом. За увлечёнными разговорами стояла простая цель — узнать друг друга получше. Стёпе понравилось узнавать чужие интересы, как бы распутывать клубок, смотанный другими условиями жизни и другим характером.
	Раз они громко, до звона в голосе поссорились на перемене и чуть не подрались. Обошлось взаимными толчками в плечи. Раз Степан рассказал то что считал стыдным  — как с деревенским другом они собирали яйца, и подросток раздавил одно из них, и ошмётки яйца попали другу в глаз, и тот разрыдался и пнул Стёпу и он тоже расплакался. К концу рассказа у него горели уши и вспотела спина, но Саша выслушал внимательно и деликатно похихикал.
Как цветок вырастает, пробивая землю, любая дружба вырастает, пробивая стыдливость. Когда они прощались, Степан испытывал новое чувство: нетелесное осознание того, что где есть другой человек, для которого он многое значит.
	Пик случился внезапно. Мальчики остались после уроков исправить оценки по математике. Степан поднял тройку до четвёрки, а Саша исправил пару на трояк. Они шли по осенней улице и грызли солёный арахис, воздух был свеж и суров. На проспекте гремел трамвай.
	— Мне пофиг, — сказал Степан. — Мог ваще уйти и оставить тебя там, с потной…
	— Ха-ха-ха, потной! — рассмеялся Саша так, как будто в жизни ничего забавнее не слышал.
	— С потнючей, потнярской, — нащупал слабую точку Степан. — Потнярной математичкой…
	Носков отсмеялся, хрумкнул орехом, застенчиво посмотрел на Стёпу сквозь ресницы и сказал:
	— Нельзя так с другом поступать!
	Стёпа чуть не задохнулся от восторга. Он покраснел и восхищённо сказал:
	— Нет, можно! Ещё как можно!
	Саша, кажется, понял, что чувство его передалось Степану, искристо засмеялся в ответ.
	— Нельзя! С другом так нельзя! Нельзя, нельзя, не по братски с другом так!
	Они долго стояли на перекрёстке у крашеных бежевым сталинок. Каждый раз Саша собирался уходить на следующем зелёном, но разговор с другом отвлекал его так, что он совсем забыл про светофор.
Зажглись фонари, красно-жёлтой цепью огней потекли машины, освещая склизкий асфальт с прилипшими глянцевыми листьями…
	В конце концов Саша крепко пожал другу руку, пересёк улицу и пропал. Стёпа мчался домой вприпрыжку, рассекая янтарные столбы фонарного света и дымчатые сумерки.
	Дома он отмыл растрескавшиеся от холода руки, сел за компьютер с тарелкой, полной бутербродов, и открыл социальные сети. Первым вверху синело “непрочитанным” сообщение от Саши:

	18:11
	Я спросил у родителей. Можешь прийти ко мне в гости с ночёвкой.

	Мёртвый свет компьютера осветил улыбку Степана. Подросток перевёл взгляд вниз и заметил другое сообщение, от Алины:

	12:02
	похолодало. очень грустно бывает. математичка злая как у нас. ты как?

	Степан со скрипом зевнул и закрыл браузер.

	10
	Потянулся длинный, тяжёлый год, возможно, один из самых горьких в жизни Степана. Как это бывает, в суровое время рождались самые яркие, тёплые впечатления, незаметные в тёмном настоящем и ярко очерченные в воспоминаниях.
Успеваемость ползла вниз. Алгебраические формулы и теоремы со свистом вылетали из головы, журнал полнился двойками и тройками. Занятия по углублённой математике Степан забросил ещё в прошлом году, когда с мрачным удивлением отыскал свою фамилию на дне рейтинга — ещё одного новшества эксцентричного директора.
	В декабре выскочили прыщи. Лезли обильно, покрыли лицо, плечи и верх спины багрово-мутной сырой коркой и доводили подростка до бешенства пульсирующей болью. Степан остервенело боролся с напастью — обтирался салициловым спиртом и мазями, угри щипали и сушились, но не уходили.

	Степан гостил у Саши каждые выходные. Семья мальчика жила в трёхкомнатной квартире в сталинском доме. Комнаты тонули в солнечном свете, высокие потолки давали ощущение лёгкости и свободы. Сладко пахло косметикой и пряной корицей. Странные куклы в ситцевых платьях сидели на полках в зале — папа Саши их коллекционировал.
	Друзья играли в компьютер, ели хлопья с молоком или двухэтажные бутерброды с колбасой и сыром, лежали на полу и читали игровые журналы, похрустывая чипсами. Улицы они не признавали, Стёпа быстро забыл, что когда-то пропадал в кварталах с утра до вечера.
	Родители Саши имели две машины, загородный дом и болезненно воспринимали оценки сына, как привыкает к боли боксёр, так и родители Саши перестали зажмуриваться и отшатываться от оценок сына, требуя меньше и меньше.
	Стёпа преклонялся перед родителями Саши, этими холёными чистоплюями. Не раз и не два Стёпа замечал, что они не говорили или обсуждали что-то, а забавлялись пустыми словами, неумело шутили и ненатурально смеялись, показывая большие, крепкие, белые зубы.
	К Степану они относились хорошо и вообще были вежливы и добры — как почти все люди, чья жизнь проходит в довольстве и сытости, без оглядок на денежные проблемы.
	Другу сына они благоволили, гордились тем что позволяли ребёнку из такой семьи ночевать у них. Вслух они этого никогда бы не признали, но про себя называли его “бедный мальчик” за плохую стрижку и поношенную куртку, доставшуюся ему от дяди.
	Стёпа часами стоял у полок Саши, рылся во вкусно пахнущих типографской краской игровых журналах, брал их домой пачками и читал, радостно волнуясь, когда натыкался на статьи о любимых играх.
	Алина забылась сразу после Нового года — они обменялись сухими поздравлениями и потерялись.
	Так и шли его подростковые годы — в кресле перед монитором и заранее проигранной борьбе с угловатой, уродской внешностью и учёбой.


	11
	В девятом классе шли толки о том, что школу-то можно закончить. Это говорила бабка, вторили учителя, пока, наконец, эта простая мысль не пробила пузырь вокруг тепличного мирка Степана и не ошарашила его. Как это можно школу-то закончить, думал он. Казалось — конец школы далеко-далеко, впереди годы и годы, а тут — вон как…
	Загвоздка была в том, что Степан не представлял разницы ни между средним и высшим образованиями, ни тем, что вообще бывает с людьми после школы. Он видел вокруг женщин и мужчин, стариков и старух за работой, но смотрел на это, как на рыб в аквариуме — любопытно, но знать о подробностях незачем.
	Одним днём поздней осени Степан и Саша ехали в трамвае на вокзал. Они собирались рвануть на автобусе в загородный дом к Саше и честно напиться — ещё за две недели Саша припрятал увесистую бутылку водки и пять банок пива. Трамвай гнал быстро, раскачиваясь и грохоча, и приходилось склонять ухо к плечу, дабы услышать друга.
	— Мне что папа сказал, — говорил Саша. — Можно в колледж пойти. На оператора поста. Папа как сказал — сидишь в кресле за пультом и всё.
	— Здорово, — кивнул Степан. — Но что-то я не знаю…
— Да я ничего! — перебил Саша. — Просто! В одиннадцатом сложно-то будет. Ты вот куда пойдешь?
— Не знаю.
— Вот! Потому интересно… Интересно?
Степан сменил тему.
Он ещё не знал, что это не последний разговор о ПТУ. Саша начинал его внезапно и пылко растолковывал о прелестях заводской жизни — от солидной по меркам города заработной платы до почётного статуса рабочего. Степан поначалу слушал, потом интересовался темой, участвовал в обсуждении, расспрашивая друга, но потом ему надоело пересыпание из пустого в порожнее, он отворачивался от друга или переводил тему. Да и тема эта — уход из школы, новая жизнь — вызывала тянущее, сосущее чувство.
Отгремела зима, из останков её вытекла грязная уральская весна. До конца года оставалось всего ничего. Степан шагал домой, огибал грязно-серое полотнище луж и крепко думал после очередного разговора друга о колледже. Почему-то в тот день толки о ПТУ задели его больнее обычного — Саша сменил тактику.
	— Послушай… — он повернул тогда Стёпу к себе за плечо. — Я не понимаю. Ты не слушаешь… Просто мне интересно это самому, а ты ничего не говоришь… Я хочу твоё мнение услышать.
	Степан посмотрел на друга коровьими глазами.
	— Так что? — переспросил Саша.
	— Да, — механически сказал Степан. — Здорово было бы...
	Домой идти не хотелось, хотелось выстрадать ответ. Степан сел на лавочку у подъезда — ту самую, где его в последний раз ждала Алина. В лавочке не хватало пары досок. Включился фонарь, мягкий свет стеклянно обтянул грязную, пористую глыбу снега в палисаднике.
	Можно и правда в колледж, пронеслось у него в голове.
	Большего измученный терзаниями разум выдать не мог. Всё, что можно было положить на чаши весов, это рассказы Саши и его фантазии.
	Подросток выдохнул паром. Дышки՛ развлекли его на пару минут. Задницу застудило, хотелось домой, поесть горячего и поиграть в компьютер, но где-то глубоко внутри сидел крючок. Можно было отмахнуться от запущенных прыщей, сальных волос, кривой спины, жёлтых зубов и слабых глаз. От этого вопроса — не получалось, как Степан ни бился.
	В кармане щекотно бжикнул телефон.

	Александр
	18:22
	Ты идешь?

	Степан поплёлся домой. В пропахшем котлетами и сигаретной вонью подъезде мелькнула вдруг успокаивающая мысль:
	“А что? Ну, в колледж, да и всё.”
	С этого вечера он всем говорил, что пойдет на завод оператором и потому готовится к поступлению в колледж. Саша с того дня посветлел, сыпал шутками и любил толковать о будущем, где они жили вместе, сутками играли в компьютер и могли себе позволить всё что захотело. Степана перестала глодать нерешительность, он понял вдруг, что его друг до чёртиков боялся уйти из школы один. Даже родители стали относиться к нему уважительнее, как к взрослому.
	Только один человек обеспокоился. На перемене к нему подошел директор, сжал предплечье подростка и, виновато улыбаясь, натужно-бодро сказал:
	— А, слышал, слышал, Щенков… Ну, что же — не всем. Может, и правильное решение — завод, верное… С богом!

	12
	Ранней, ветреной весной друзья сходили в колледж на день открытых дверей. Они мало что поняли, запомнились только переполненные подростками коридоры и актовый зал с чудовищно большой люстрой. На сцене мельтешил человечек в пепельном костюме и рубашке в малиновую клетку — он разглагольствовал о стипендиях, развитии промышленности, что в колледж толпами едут иностранцы, столовая кормит на убой, полно кружков, есть настольный теннис, тренажерный зал, своя газета и ежегодные ремонты.
Потом на сцене отплясывали крашеные до атласного блеска девушки в коротких юбках. Идущий следом номер квнщиков вызвал у Степана приступ жгучего стыда. После выступления он беспомощно бродил между столиками, где рассказывали про факультеты, направления… АСУ ТП, ОМД, ММБ, МО… аббревиатуры путались в голове навевали скуку.
	В начале июня Степан съездил в приёмную комиссию, заполнил бумаги и сдал скан аттестата. Первую неделю после подачи документов он вскакивал засветло, с колотящимся сердцем, проверял колхозно сделанный сайт — не выложены ли списки?
После жевал завтрак и мучался, возьмут ли его. В голове подростка шагали интеллигентного вида юноши с толстыми очками на надменных лицах. Они показывали человечку в пепельном костюме пятёрки по математике, садились за парты, а Степану в чистом кабинете с высокими потолками места не находилось — извините, приходите на следующий год…
	Как можно всерьёз рассуждать о свободе воли если Степан, человек, пропитанный неприязнью к точным наукам, подал документы на техническую специальность?
	На третьей неделе Степан реже и реже проверял списки.
Несмотря на все тревоги лето удалось. Они с Сашей прожигали время в популярной в то время онлайн-игре. Бабка за “крепкость во взглядах в выборе профессии” регулярно давала внуку карманных денег. Степан накупал газировки и чипсов и всю ночь тратил на игры, то сипло хохоча, то матерясь бешеным шёпотом.
От густого, спёртого воздуха липла к коже одежда, и Степан снимал влажную футболку, бросал под ноги, к упаковками из под чипсов. Распахнутое настежь окно не помогало — стояло безветрие, лицо покрывала тонкая маслянистая плёнка пота, всё свербило, и Степан, забываясь, чесал спину, сдирая размякшие от духоты прыщи…
	Списки выложили в августе. Степан значился в таблице первым на приём, с наивысшим баллом, а Саша не прошёл вообще. Но, оказывается, он перестраховался — подал документы в разные колледжи. И прошёл в одном из них на машиниста тепловоза…
	— Это тоже лафа, еще лучше оператора, — сказал Саша.
	Друзья сидели на чугунном столе для тенниса в тени тополей и пили холодный лимонад. В другом углу квартала выбивали пыль из ковра с резкими хлопками-выстрелами. Степан проследил, как из подъезда вышел старик в мешковатой рубашке картофельного цвета и пропал в проезде между хрущёвками.
	— Лафа?
	— Изич! — кивнул Саша. — Сидишь, поезд себе ведёшь. Мне папа говорил…
	— Папа твой, — злобно сказал Степан.
	Саша пристально посмотрел на друга.
	— Ты чего?
	Степан отковырнул пластинку заскорузлой краски от стола.
	— Боишься? — удивился Саша.
	— Лучше было бы вместе.
	— Ну не получилось. Или боишься? Не надо. Это как школа, только хочешь — ходи на пары, хочешь — не ходи. И домашки меньше. И оператором…
	— Мы не вместе будем ходить…
	Саша помрачнел — кажется, он тоже об этом думал.
	— Будем играть зато. И гулять на каникулах и после пар.
	Он сокрушенно вздохнул. Степан понял, что Саша результатами тяготился — всё-таки, друзья решили идти в один колледж вместе, а не прошёл именно Саша.
	— Ты прав, — ненатурально улыбнулся Степан. — Я и забыл… Двадцать первый век как-никак, а?
	— Ну да…
	— Ага! Буду тебя дальше гнобить воином.
	— В следующем патче, — насмешливо сказал Саша. — Если повезет.
	Колледж и конец лета были далеко впереди, а экзамены и поступление позади. Жизнь в последний раз стала чуточку проще.


	13
	Первое сентября в колледже напоминало линейку в школе — толпы людей, хриплые колонки, красные ленты с узорчатыми золотыми буквами.
У ступеней стояла низенькая женщина с мощными руками и широким истеричным лицом. Она держала в руках картонку с надписью “МО-12-2”. Это была группа Степана. После девяти лет в форме ему было неловко в серой кофте и мешковатых джинсах, он казался себе нелепым и смешным.
	— Ты кто? — резко спросила женщина.
	— Щенков.
	Она отметила его в журнале.
	— Тут стой, — сказала она строго, будто Степан в чём-то провинился.
	После они слушали речи учителей. В этом году ПТУ отходил под крыло местному вузу, и студентов повели к главному кампусу, на открытие поставленной в честь события статуи студента и студентки. Статуи из бронзы казались пластмассовыми куклами, слишком гладкими и дутыми.
	В толпе парень перед Степаном отступил назад и отдавил ему ногу. Юноша повернулся и почему-то вопросительно взглянул на Степана.
	 — Извините, — сказал тот, как будто это была его вина.
	На следующий день преподаватель математики раздал листочки с примерами — проверить уровень студентов. К собственному удивлению Степан справился с примерами на раз-два. Он почти закончил, как случилось непредвиденное.
	—Эй! Пст!
	Степан окаменел. Он понял, что звали его, но не подал вида.
	— Ты! Эй!
	Юноша развернулся. Сзади сидел плотный детина с массивными бровями и бритым, покатым как автобус лбом. Толстые щёки его нежно горели, как у девушки, шишковатые кулаки сжимали обкусанную ручку.
	— Меня зовут Стёпа, — набычился Степан.
	— Да, Стёпа…  — детина смущённо лыбился, но в голосе его слышались превосходство и требование. — Ты какой вариант?
	— Второй.
	Детина перечеркнул свой листок.
	— А я тоже! Чо в первом примере? Как там решать?
	Степан задохнулся. Казалось, взгляды всего класса обратились к нему и решалась судьба следующих четырех лет обучения.
	— Через икс, — сказал Степан твёрдо.
	— А… а во втором?
	— Тоже через икс, — отвечал Степан с раздражением в голосе, ясно давая понять, что он не такой.
	И отвернулся.
	Больше его не беспокоили ни детина, ни другие студенты, ни учителя. Жизнь Степана потонула во вневременной липкой жиже в этом холодном, блеклом месте. Учёба после суровой школьной муштры была лёгкой, юноша даже вернул к себе уважение бабки.
	Все обещания оказались бессовестной ложью. Иностранцев он так и не увидел, макароны в столовой походили на слипшуюся волглую бумагу, настольный теннис и зал был доступен только избранным, ремонт он видел только в кабинетах завучей и ректора, а на переменах справлял нужду в пропахших мочой и насваем туалетах с серым кафелем прямиком из прошлого века… Даже знания, казалось, давали прогнившие и трухлявые, ничего общего не имеющие с реальным производством.
	С Сашей они играли после пар, но друг его приходил всё позже и позже, временами пропадал совсем, отправляя короткие сообщения-оправдания. Только на выходных они отрывались как в старые добрые, но настал конец и этому — Саша не пришёл и даже не написал, в чём дело.
Это обозлило Степана и он пошёл прямиком к другу. Стояла жаркая суббота, осень. Степан взбежал по ступеням в прохладном подъезде и затарабанил в дверь друга. Саша вышел открыл дверь и зевнул, обдав друга кислым запахом похмелья.
	— Ну ты даёшь…
	— Тише! — шикнул Саша, оборачиваясь назад, в коридор.
	— Родители спят?
	— Не родители… — Саша ухмыльнулся. — Девушка. Родители мне квартиру дали, пока учусь. Они сейчас в загородном.
	— А-а… — Степан неприятно улыбнулся. — Ну поздравляю.
	Он заметил, что друг не приглашает его внутрь и стоит в проходе.
	— Я бы позвал, но там срач… и Катя… мы тут вчера.
	— Ты и в прошлую субботу не пришёл, — напомнил Степан.
	— Так посвят был. Сорян.
	— Ну да…
	— Да! В общем, сегодня я наврятли смогу… — Саша уткнул глаза в пол. — Но завтра! Ты мне напиши.
	Степан написал. Ответ пришёл через два часа:

	Александр
	13:09
	Сорян. Мы с Катей выбираем шторы, старые мне не нравятся.

	Степан почесал голову и сел за компьютер.
	На следующий день шторы так и не были выбраны, и на послеследующий, пока Степан не начал писать через день, два, неделю… Раз он взбеленился и позвонил.
	— Да?! — испуганно спросил Саша. — Чего ты?
	— Шторы выбираешь? Или окна?
	— Дурак ты… — почему-то прошептал Саша. — Подожди, я ща перезвоню.
	Не перезвонил.
	Перед новогодними каникулами Степан сидел в кресле и пялился в густой снегопад. На коленях лежала открытая зачётка с четырьмя автоматами. Газоны и деревья припорошило, на дороге пушистые хлопья таяли, делая дорогу похожей на кожу угря.
	Юноша ощупал живот и грудь, пытаясь найти источник давящей сухой боли, столь схожей с той что он чувствовал когда смотрел на осенний закат, после того как прочитал сообщение Алины. В жизни так не бывает, думал он, если расковыряешь новую болячку, старая-то не должна болеть. Фантомные боли какие-то получаются...
	Тут телефон пискнул. Степан схватил телефон и обмяк.

	Алина
	14:33
	Привет! Я приехала в гости к бабушке. Ты как?

	14
	Степан открыл страницу девушки. На огненной осенней листве лежала Алина — взрослая и красивая. Лицо смотрело в камеру и хитро улыбалось, обнажая ровные зубы. Волосы разметались по земле.

	Степан
	14:32
	Ого. Привет. Я учусь в колледже, все хорошо.

	Алина
	14:34
	Давай встретимся?

	В горле поднялась радость.

Степан
	14:35
	Давай! Завтра, на курантах в 13:00.

	Алина
	14:37
	Ок.

	Степан отложил телефон и открыл страницу девушки с компьютера. Он жадно рассматривал фотографии — чёрные джинсы, бежевое пальтишко поверх лиловой вязаной кофты.
Девушек он избегал, боялся иррационально, не задумываясь о причинах, как в сотый раз некоторые люди перепроверяют, закрыли ли дверь на замок. Степан не понимал, что Алина была совершенно обычной, даже в чём-то некрасивой, но долго не мог успокоить сердце… Проскочило пару фотографий на узких, ломаных европейских улочках. Она ездила за границу, значит… Почему-то этот факт уколол Степана.
Какое открытое и честное лицо у неё — лицо человека бесстрашного, гордо показывающего себя миру. А что у меня, подумал он. Картинка из интернета. Это позор, бравирование ветхим плащом в заплатках, попытка убедить мир, что внешность, облик вторичны, не нужны, что это удел их, чьи ценности мелки и вторичны и пусты… И что, Алина — одна из них? Он не знал, помнил только, что когда-то они просто были, безо всяких разделений…
	Степан отлип от экрана и посмотрел на время. 3:12. Ого. В висках противно колотило. Это столько-то у неё фотографий? Нет, фотографий всего (или, чёрт, не всего, много или мало это, мать твою) шестьдесят две — просто он каждую рассматривал до мелочей, до последнего пикселя, а зачем, зачем, зачем… Она изменилась, как она изменилась!
	Степан откинулся на спинку кресла и чуть съехал вниз, скрипя лопатками по обивке из заменителя кожи. Как давно он её проводил? Экран погас и в чёрном стекле Степан увидел своё отражение. Корка прыщей, масляные усики и набухшие веки…
	Юноша бросился к зеркалу и стащил футболку. Белёсая кожа обтягивала изломанное годами игр… нет, поправил он себя, не игр, задротства! тело, на плечах мерзко цвели прыщи. Позвоночник торчал. Вокруг квёлых сосков щетинились волоски. А чёрные точки? А рытвины? Не рытвины это вовсе, а траншеи, мать их!
	Степан налил чая и понял, что не только не выглядит приемлемо, но и в голове его пусто. О чём говорить? Общее прошлое? Летний мир догонялок и мороженого казался осколком мозаики, застывшего в слюде, студёной и тусклой. О чём, о чём с ней говорить?
	Даже открыть рот с кривыми зубами казалось большим, страшным делом. Он представил, как они идут по улице — высокая девушка со стройными ногами и горбатый, косноязычный карлик.
	Это же… нет, это же она, я, это не мы, это другие люди, я чужой, чужой человек со-вер-ше-нно… Степан глотком выпил чай, ошпарив язык, и рухнул на кровать. Долго ворочался... не заснуть... Какая вязкая духота… Свариться можно...
Провалился в дрёму. Приснился садовник в коричневой шляпе. Перед садовником стоял саженец в вазе, с прямым, здоровым стволом, но хилый. Садовник схватил прут и принялся сечь деревце, ломать ветви, заливать в землю где растут корни ржавую воду из мятого ведра.
	— Стой! — заорал Степан. — Что делаешь, гадина?! Испортишь!
	Ноги увязли. Юноша посмотрел вниз — там блестела куча битого стекла. Степан поднял осколок и всмотрелся в него — там отразилось его лицо, детское, с курчавыми белокурыми волосами…
	Степан проснулся с сухостью в горле. Голова раскалывалась. Он обвёл глазами комнату — компьютер, кресло, шкаф, окно, заметённое снегом. Как печёт-то… Топят свои батареи, подумал юноша с ненавистью и приоткрыл пластиковое окно. На кухне он с наслаждением выпил два стакана ледяной воды и посмотрел на часы — 9:03. Он вспомнил вчерашний вечер и вздрогнул.
	Юноша позавтракал бутербродами и скрылся в ванной. Долго отмокал в горячей воде, тёр локти мочалкой. Неумело сбрил усики, порезался даже. Залил лицо салициловым спиртом. Мимо зеркала проскочил не глядя, достал из шкафа одежду, которую считал лучшей — чёрный свитер с Дартом Вейдером и мешковатые джинсы. Волосы не причесал — уже год как брился под 0.3.
	После, затаив дыхание, Степан подошёл к зеркалу. Кулаки сжались от бессилия — прыщи никуда не делись, даже ярче будто горели на маленьком уродливом лице. Баран, подумал он. Кто же исправляет годы минутами?.. Только дурак!
	Юноша взвыл, сорвал с себя одежду и сел за компьютер в одних трусах. Тело послушно, привычно сгорбилось — даже с удовольствием.
Степан написал:

Степан
12:43
Я не пойду.


Алина
12:44
То есть?

Степан
12:44
Я не смогу.

Алина
12:45
Смеешься?

	Степан отложил телефон и запустил любимую игру, но взмахи меча не развлекали его. Девушка строчила сообщения один за другим. Экран телефона вспыхивал, заставляя Степана морщиться как от зубной боли. Тогда он забросил девушку в чёрный список… Отпустило… вытащил занозу, подумал он.
	Спустя полчаса зазвонил домофон.
Юноша нахмурился. Кто это мог быть? Точно не бабка… Степан подкрался к трубке, словно та могла укусить, и немного подождал. Он подспудно чувствовал, кто это… Пусть себе звонит. Пусть.
	Степан ушёл на кухню и начал поздний завтрак. Домофон пропел ещё раз и ещё, но юноша не реагировал, механически прожёвывая пищу. Вкуса он не чувствовал, всё сознание сфокусировалось на трелях домофона. Наконец он заткнулся — тогда Степан вернулся в свою комнату и сел за компьютер опустошённый. Мерзко намокли подмышки...
	Громкий стук разорвал тишину.
	Тук. Тук. Тук.
	Юноша подкрался ко входной двери.
	Тут. Тук. Тук.
	Он прислонил ухо к холодному металлу.
	Тук. Тук. Тук.
	Степан медленно сдвинул крышечку глазка, облизнул обкусанные до крови губы и прильнул к выпуклому стеклу.
	В коридоре стояла Алина — в длинном пуховике цвета охры и голубой шапке с бубенчиком. Она смотрела в глазок и держала перед собой указательный палец.
	— Я знала! — сказала она строго, но радостно. — Что ты дома!
	Степан трясся и почти не понимал её слов. Он любовался гладким, чистым лицом девушки, сгорая от счастья и злобной тоски.
	— Выходи давай. Я же вижу — в глазке темно было, потом светло…
	Юноша оторвался от глазка и осмотрел своё костлявое тело. Ну почему он такой жёлтый? Из воска он, что ли?
	— Стёпа! Ну… ты дурак? Что ты там делаешь? Дурак...
	У юноши в мозгу промелькнуло, как он обнял девочку тогда, пять лет назад. Костисто застучали зубы.
	— Несмешно! — кипятилась Алина и оторопела, всё поняв. — Ты что, серьёзно?.. То есть… реально?.. Я в шоке.
	Что сказать? Я — урод? Странно это. Глупо… Пожалуйста, уйди!
	— Уйти? — обиделась Алина.
	Я что это, вслух? Степан покрылся потом. Он ненавидел свой тонкий как волос голосок.
	— Я уйду… Ты хочешь, чтобы я ушла? А помнишь мы… — Алина нервно хихикнула. — Нет, я не могу так. Комедия это тебе?.. Не откроешь — уйду. До пяти считаю! Раз! Два!
	Стёпа отошёл к стене, прислонился к ней и съехал на обувь.
	— Три!
	Юноша схватился за лицо руками и больно сжал.
	— Четыре!... — Алина тянула каждый слог.
	Повисла тишина Юноша вспрыгнул, потянув спину, схватился за ключ в замке, но ничего не делал, только дрожал и таращился на латунное кольцо:
	— Пять!
	Стёпа услышал вздох и затихающие шаги, припечатанные грохотом подъездной двери. Полутёмный коридор размылся и куда-то поплыл — Стёпа провёл по глазам и понял, что там стояли слёзы облегчения.

	15
	Зимой две тысячи девятнадцатого года Степан вышел из второй проходной цеха горячего цинкования. Он харкнул на тропинку, посыпанную похожим на сухую горчицу песком, прошёл к стоянке, завёл старую девятку и щёточкой счистил снег с лобового стекла.
	Тело его зудело от радости — на карточку капнул аванс, рот полнился вязкой слюной — дома ждало холодное пиво, а по дороге он заберёт заранее заказанные бургеры и крылышки в остром соусе. А как сладко он будет пыхтеть кальяном!.. Разляжется в старом продавленном кресле, включит фильм… Нет, сначала Степан пожрёт, играя в компьютер, а кальян и фильм — после, когда мысли разжижатся и ничего из них нельзя будет выудить, кроме сигналов вкусно поесть и сладко поспать... Разбитые двенадцатичасовой сменой мышцы ожидающе заныли.
	— Ну что там, Степыч? — прервал его мысли толстяк в дублёнке. — Я задуб к едрене фене.
	— Скоро, — сказал Степан. — Долго греется, сука.
	Толстяка он завозил домой после каждой смены. Мужчина не особо любил его компанию — тот без конца тарахтел о работе, а работу Степан ненавидел. Если о работе сказать было нечего, толстяк костерил домочадцев и жаловался на детей, варикоз и политиков. Наконец Степан высадил надоедливого толстяка, забрал бумажный пакет с бургерами и крылышками и отправился домой. Гнал быстро, на светофорах нервно посасывал пальцы и мычал мотив старого шлягера.
	Машину Степан оставил под окнами квартиры. В пахнущем тушёной капустой подъезде проверил почтовый ящик, нашёл стопку рекламных карточек компьютерного мастера и выругался. У двери долго не попадал ключом в замок — лампочка перегорела, а сменить никто не удосужился. А может и к лучшему — краска отбита, стены разрисованы, у щитка ком оплавленных проводов в извёстке. Ну её к чёрту, эту лампочку…
	Жил Степан один — бабка умерла, мать съехала к мужчине. Степан поставил пакет с бургерами на кухонный стол, включил свет и поморщился — в раковине высилась куча тарелок. Ошмётки еды забили слив и в раковине стояла вонючая вода… Степан достал пиво из холодильника и поскорее пошёл к компьютеру, единственной вещи в доме, что менялась со временем — а мебель, обои в хрустящих пузырях, скрипящий пол и выцветший линолеум были всё те же… Те же, что и всегда…
	Как обычно после работы, Степан тупил — смотрел в чёрный экран, в памяти всплывали эпизоды смены — напряжение в мышцах, лёгкий как пёрышко порез на пальце — неудачно потрогал кромку металлического листа — крик начальника цеха, гулко терявшийся под крышей — стёртые до серого нутра кнопки на панели…  Наконец оторопь сошла и Степан включил компьютер.

	“Александр Носков добавил новую фотографию.”

	Толстощёкий кабан с пушистыми ресницами стоял у огромного джипа со своими родителями. Лица их не поменялись, только чуть опустились уголки губ. Уйди с глаз моих!.. Степан брезгливо приподнял верхнюю губу и закрыл вкладку с социальной сетью.
	Пока запускалась игра, он вспомнил жалобы толстяка. Смешно!.. Какие могут быть жалобы? Это всё — из головы, головой контролируется! Степан достал бургер, посильнее сжал — по пальцам и предплечью побежал горячий густой сок…  Мужчина откусил шмат побольше. Жирное соленое мясо приятно скользнуло по языку, стрельнуло в нёбо…  Толку о проблеме жалеть, если её не решить? Толку о проблеме жалеть, если её можно решить?.. Простые истины.
Вот и у меня нет проблем, удовлетворённо подумал Степан. Он пшикнул пивом и сделал хороший глоток. Глоток пробрал щекотливой дрожью до глаз, выбил слёзы. Х-хорошо…
	На экране сидели друг напротив друга интервьюер и какой-то певец.
	— Два миллиона, — застенчиво сказал певец.
	— Пи-ор, — сказал Степан с набитым ртом.
	— Ты как думаешь, в чём твоё предназначение?
	— Я думаю… — певец вдохновенно посмотрел на потолок и накрутил длинную прядь на белый пальчик. — Сказать свое слово, может, сделать мир лучше, понимаешь?
	Степан хрюкнул, поперхнулся и захохотал, изо рта вылетали влажные комочки еды… Гогот оборвался сухим, трескучим кашлем в груди. Он сплюнул в переполненное салфетками ведро, взял крылышко и оторвал от кости сочный кусок.
	Боль пронзила зуб и впилась в десну. Степан охнул и онемел, мышцы сжались… Он подождал немного. Боль утихла. Он хлебнул ещё пива. Такие бургеры они любили есть с Сашей, будь он проклят со своим джипом.
	Потекли воспоминания… Колледж он кончил неплохо, но за годы учёбы ещё сильнее сгорбился, зубы пожелтели. Ходил короткостриженным, как уголовник, свободное время сливал на компьютер, пристрастился курить кальян и сосать пиво до тошнотворного гула в голове. Одежду носил серую или чёрную, на жалобы коллег смотрел презрительно. Работа оператором на заводе оказалась грязной, по собачьему тяжелой, и Степан гордился своей терпеливостью, за это считал себя примерным работником.
	Смены проводил в телефоне или за чтением порнорассказов, выслушвал крики начальства за проблемы, в которых виноват не был. Костлявость не ушла — но вылезло волосатое брюшко, очки стали толще…
	Ел он бургеры, когда деньги кончались, то варил картошку, заливал её килькой в томате и съедал с хлебом. Простыни не стирал месяцами, шторы душисто пахли пылью и нафталином…
	Если пиво не брало его, то могла напасть странная тоска — кровоточили шрамы — там, где крепились когда-то те самые связи, но, к счастью, это случалось редко — во-первых, меру пива Степан свою крепко выучил, а во-вторых, философский взгляд на жизнь его служил щитом от шрамов новых.
	После ужина он садился в кресло, раскуривал кальян, долго и со вкусом сосал приторный дым, смотря в телевизор, куда выводилось изображение с компьютера. К полуночи усталость совсем разъедала, голова тяжелела, клонилась к пастозной груди, мундштук кальяна выскальзывал из мозолистой, жёлтой руки…
В густом как кисель табачном дыме храпел человек с истерзанным телом и гладкой как у ребёнка душой.