FO:E

Над городом N уже несколько дней держалась прекрасная погода. Казалось, ещё миг, и дрогнет пелена облаков, рассыплется серыми осколками, обнажив забытую синеву неба, и грязная, изглоданная радиацией вода, плещущая у полуразрушенного пирса, впитает в себя первые лучи живого солнца. Но время шло, стальная дымка всё так же скрадывала неясный оттиск светила, и постепенно приходило понимание — смутное предчувствие рассыпалось свистом песка, хлещущего в разбитые окна, ветром, который заводил угрюмые песни над пустырями и на покинутых улицах, и крахмальным шелестом волн у побережья. Давным-давно, в ушедшей эпохе, глупые умные пони огнём подписали договор с природой, оставив потомкам лишь прах и безотчётное ожидание перемен, вынуждавшее поколение за поколением всматриваться в непоколебимый свинец небес. Те стыдились прямых взглядов, насылали на землю пылевые бураны и ядовитые стрелы дождя, и пони забывали о вышине, пока неосознанная тоска вновь не поднимала их головы.

День только разгорался, но по первым всполохам легко было определить, что он не прервёт нежданной череды погожих денёчков, когда можно без боязни оставить дома респиратор и брезентовую накидку. Запоздавшие ночные тени жались к остовам полуразрушенных домов, куда их отогнал жидкий предрассветный сумрак. Скоро они окончательно истают, оставив о себе воспоминания в виде едва ощутимого запаха мочи, давно не стиранного тряпья и плохого алкоголя. А на мордочках ранних пташек из числа порядочных граждан застынет кислая гримаса, стоит им почуять зловоние городской изнанки.

Бездомные давно перестали быть бедствием, затапливающим город подобно мыслящему наводнению. Новый мэр, пони молодой и энергичный, пробившийся наверх благодаря собственной находчивости, а не только связям с богатой верхушкой, решил вопрос радикально. Он позволил их отстрел. Вскоре после принятия закона N наполнился салютом выстрелов, пороховым смогом и сдавленными вскриками. Торжествующее глумление победителей стало прощальной песней, под которую бродяги уходили в заброшенные части города. Лишь немногие осмеливались появляться там, где их в любой момент могла ужалить неживая, холодно блестящая оса. Таких в основном подкармливали хозяева баров, требовавшие за дрянную выпивку вещи, которые бездомные находили в развалинах.

Среди этих отбросов нечего было делать порядочному пони. И тем удивительнее было наблюдать, как один из них — поношенная, но относительно чистая одежда почти без заплат, широкополая шляпа, натянутая на глаза, бородка, за которой явно когда-то ухаживали, — крадётся куда-то на рассвете, пытаясь слиться со стенами. Всё портили тени, приглушённо ругающиеся, скрывающиеся в каменном лабиринте, как стайка крыс. Слишком светло, чтобы напасть на безоружного чудака, слишком велик шанс, что это приманка, а где-то невдалеке поджидают охотники с винтовками, чья поеденная ржой сталь истосковалась по предсмертным хрипам.

Испуганный тем, что может привлечь внимание горожан-жаворонков, путник свернул с главной городской улицы, двинулся сырыми, забитыми мусором переулками, где беспрестанно капало на шляпу и господствовал наполненный таинственными мерзкими звуками полумрак. Отвратительный запах нарастал, и, когда пони наткнулся на кучу, где в жужжании мух разлагалось нечто в прошлом живое, он не выдержал, склонился, но изо рта вырвалась лишь тонкая струйка желчи. Его желудок и без того пустовал. Когда живот перестали терзать спазмы, он лихорадочно утёр губы и поскакал галопом, наталкиваясь на подгнившие коробки, мокрые плесневелые тряпки, наступая на фекалии, лишь часть которых принадлежала крысам.

Он не запомнил, как выбрался оттуда. После давящих, враждебных туннелей, где стояла вышибающая слезу вонь, открытое пространство и приемлемый воздух ошеломили его. Но время поджимало, и пони заторопился. К счастью, метания вывели его почти к цели. Он потерял шляпу; оказалось, что под нею скрывался Лайонхарт — единорог, недавно потерявший работу и вместе со своей семьёй стоявший в шаге от окончательного падения. Впрочем, теперь никому не пришло бы в голову приглядываться: грязь и смрад, обретённые им в переулках, делали из него подходящую цель для стрельбы. Большего жители N, известные любители охоты, и не требовали.

Целью Лайонхарта было скособоченное, но на удивление хорошо сохранившееся одноэтажное здание, в которое упиралась улица. Его отличали целые стёкла в створчатых окнах и отлично сохранившаяся штукатурка — проплешины виднелись всего в паре мест. Вывеска над дверью была немногословна: «Ризонабл Оффер, торговец» — но её хватило, чтобы по спине Лайонхарта побежали мурашки. Все знали, чем торгует Оффер, и только большие деньги хранили его обитель от вопросов власть имущих, а отсутствие формального повода — от разорения толпой напуганных горожан. N сохранил в себе остатки традиций, присущих довоенному обществу пони. В нём по-прежнему молились Богиням по воскресеньям, мало пили, а употребление наркотиков считалось чем-то выходящим за грань. Тем страннее было существование этого места — опухоли на теле города, даже говорить о которой негласно запрещалось, а уж того, кого увидели бы входящим в лавку, тотчас изгнали бы, измыслив пустячный предлог.

Дверь с табличкой «Открыто» распахнулась. Где-то в глубине звякнул колокольчик. Лайонхарт шмыгнул внутрь, в светлое помещение, где пахло разлитым клеем, прерывисто тикали круглые часы с потрескавшимся циферблатным стеклом и на многочисленных тумбочках высились стопки документов, чуть припорошенных пылью. У Лайонхарта зачесалось в носу. В кадке у мусорной корзины, заполненной скомканными бумажками, чахло понурое растеньице.

Несмотря на ранний час, за столом у дальней стены сидел жеребец средних лет в идеально сидящем на нём костюме. Он что-то писал, старательно выводя каждую буквы и высунув от усердия кончик розового влажного языка. Увидев клиента, Ризонабл Оффер отложил в сторону ручку и приветливо сказал:

— А, мистер Лайонхарт, проходите, проходите. Я вас ждал.

Его рог замерцал багровым, отодвигая стул напротив. Очки-половинки поймали красный отблеск, на мгновение сделав Оффера похожим на голодного вампира. Впечатление усиливала неестественная для богатого пони худоба: впалые щёки, ввалившиеся глаза, тонкие губы, на которых застыла дружелюбная улыбка змеи.

— Откуда вы знали, что я приду?

— Ну-ну, — со смешливым укором произнёс Оффер. — Разве пристало порядочной фирме раскрывать свои маленькие хитрости? Скажу лишь, что профессия обязывает меня знать всех, кто может нуждаться в моей помощи. Присаживайтесь.

Мгновение Лайонхарт выглядел так, словно вот-вот даст дёру, но он пересилил себя и, шумно сглотнув, уселся на краешек стула. До Оффера, безусловно, дошёл запах потенциального клиента, но он и глазом не моргнул, продолжая профессионально улыбаться. Не отрывая радушного, почти гипнотизирующего взгляда от посетителя, он выдвинул ящик стола и вытащил зеркальце и чистый лист.

— Будьте добры, подышите сюда. Стандартная процедура, власти обязали проверять моих клиентов на наличие посторонних веществ, которые могут повлиять на решение…

Лайонхарт тупо посмотрел на протягиваемое ему зеркальце. В его кристально чистой, гладкой поверхности отражался он — жеребец, за какой-то месяц впавший в отчаяние, потерявший разум от каждодневного зрелища голодных тихих детей, просыпавшийся по ночам от ломкого кашля жены, а кровать была вся в холодном липком поту… Чем-то — кем-то? — придётся пожертвовать, чтобы это истаяло, как кошмар при свете солнца.

Он дыхнул, и зеркальце послушно затуманилось. Оффер мельком глянул на него и, удовлетворённый результатом, отложил в сторону.

— Послушайте, — сказал Лайонхарт отрывисто, — меня бы тут не было, если бы не… Вы же всё знаете, о чём я! А, тартаровы духи, всё равно скажу, так проще. У меня нет работы, на спине висит целая прорва голодных ртов, и мне срочно нужны деньги. Треклятый город не даёт второго шанса. Пустошь не даёт второго шанса. Стоит упасть — и ты никогда не поднимешься, если нет друзей, а в наше время найти их — истинное чудо. Каждый живёт своей жизнью и умирает в одиночестве. Я не хочу видеть, как уходят родные. И то, что я здесь, не значит, что я какой-то там монстр, ясно?! — возвысил он голос. — Если я продам… — он не договорил, отвёл взгляд, коря себя за внезапную откровенность.

— Разумеется. Отчаянные времена требуют особых жертв, — подтвердил Оффер. — Поверьте, вам будет только легче. К тому же товар в любой момент можно выкупить. Если он успеет уйти, его придётся вызывать обратно по цепочке, это обойдётся в дополнительную цену, но катастрофы не произойдёт.

— Это всё временно, верно? — рассмеялся Лайонхарт. — Демоны Тартара, я ещё увижу её, так?

— Несомненно, вы ещё увидите товар, — откликнулся Оффер, — если захотите его выкупить.

— Не товар, её!

— К сожалению, я не имею права отзываться о товаре как-то иначе. Такова политика компании. Но поверьте, всем сердцем я с вами.

— И вы думаете, мне есть до этого какое-то дело? — Лайонхарт некоторое время молчал. — Как вы собираетесь… использовать её?

— Закрытая информация.

Лайонхарт взглянул на часы и спрятал голову в копытах, по его телу прошла дрожь. Он глухо произнёс:

— Договор, сено вас побери. У меня нет времени на разговоры.

Оффер провёл розовым языком по губам, как кровосос, учуявший, что добыча сдалась, и показательно вздохнул:

— Конечно. Поверьте, я сочувствую вашему горю, но потеря части лучше потери целого. А теперь... Прошу, вот образец… Так, дата, подпись… Замечательно! — воскликнул Оффер, когда с формальностями было покончено.

— Деньги. — Лайонхарт отбросил ручку и обмяк, будто из него вытащили все кости. Он был бледен и едва шевелил губами. — Где деньги?

Звонко всхлипнула допотопная касса, и на столе очутился увесистый мешочек, в котором между собой уютно перешёптывались крышечки.

— Не желаете отметить сделку? — спросил Оффер. — У меня есть великолепный бренди, не та дрянь, которой охочи поить честных пони наши бармены.

— Идите в Тартар, сенов ублюдок. Когда это произойдёт?

— Не беспокойтесь, я обо всём позабочусь. Возвращайтесь домой, — не обидевшись, ответил Оффер. — Советую поспешить: вы же не хотите встретиться с кем-то из знакомых… или попасть под дождь?

— Я ещё вернусь, — пообещал на прощание Лайонхарт и вышёл на улицу, сопровождаемый бряцанием сотен крышечек. Он взглянул на небо и увидел, что оно налилось пасмурной чернотой. На его мордочку упала первая капля. Вдалеке ломаная молния расчертила небосвод, как двести лет назад его расчертили духи войны, оставившие после себя руины прежней жизни. Запоздалый раскат грома привёл Лайонхарта в чувство, и он, склонив голову к земле, потрусил к ждущим задворкам.

Оставшись один, Ризонабл Оффер некоторое время не шевелился. Он думал о том, что многие обещали, но никто так и не вернулся. Затем он устало потянулся, открыл один из многочисленных ящиков стола и достал покатую бутылку, на дне которой весело плескалась янтарная жидкость. Сделав глоток, Оффер заметно повеселел: силы возвращались к нему. Он перевернул табличку на двери и опустил ставни на окнах, дав тем самым пищу для будущих пересудов. Горожане знали, что он закрывается либо поздней ночью, либо после того, как примет клиента. Весь день они будут подозрительно коситься друг на друга и со страхом поглядывать в сторону похожего на спящее чудовище здания.

Оффер поднял со стола зеркальце. Белёсый пар на нём не рассеялся, напротив — сгустился, так что миллионы отражений оказались заперты в тонком стекле. Рог торговца засветился, и от зеркала к губам Оффера протянулась тонкая, едва различимая ниточка.

Когда с паром было покончено, торговец, невидяще уставившись в стену, принялся ощупывать стол, пока под копыто не подвернулся недавно заключённый договор. Оффер схватил его магией, поднёс к мордочке и размашисто впечатал в губы. Его начал разбирать смех пополам с кашлем — обычное окончание процедуры.

Сейчас Лайонхарт с трудом узнал бы Оффера — грива того растрепалась, костюм мешком висел на его ссутулившемся от напряжения теле, глаза безумно блестели, а язык то и дело покидал клетку зубов, как ядовитая змея, пробуя на вкус воздух. В экстазе Оффер прогалопировал несколько кругов по комнате, прижимая к себе договор. Изо рта торговца вырывались нечленораздельные вопли. От былой корпоративной сдержанности не осталось и следа: Ризонабл Оффер был счастлив.

Чуть успокоившись, торговец положил договор на стол, поставив на него бутылку. Края бумаги затрепетали, как крылья у пригвождённой бабочки. Он любовался этими судорогами, сияя от восторга.

— Ве-ли-ко-леп-но, — пропел Оффер. — Чудесно, замечательно! Пре-крас-но!

На видимом участке бумаги было написано: «Я… Харт… продавец… в полное вла… с возмож… врата свою душ… за 14… (чет… подписано в мес…»

Торговец затрясся от упоения, смахнул бутылку — звук разбившегося стекла распалил его ещё больше — и накинулся на договор с влажными поцелуями, дегустируя вкус чернил и того, что крылось за ними, проводя розовым языком от одного края договора до другого.

Где-то в переулках города N Лайонхарт запнулся, оступился, схватившись за сердце. Жалобно звякнули крышечки.