Игорь

С Игорем мы познакомились, когда нам было восемнадцать и мы проходили плановый паталогоанатомический медосмотр в одной из городских поликлиник. В то время я только-только закончил учиться на художника туманом, а Игорь был календарным. Календарный - это должность, учрежденная Сворой собак - главным органом власти поселка К., в котором жил Игорь. В обязанности календарного входил фонетический разбор всех слов, произносимых в его смену жителями поселка в местах общего посещения. Календарному выдавали магнитофон и подвозили грузовик фарфоровых чашек. Когда календарный слышал слово или фразу, он должен был воспроизвести точную копию ее звуков, разбивая чашки о землю, и не забыть записать все это на кассету для отчетности. Работа невероятно сложная, если учесть, что каждая конкретная чашка заключала в себе неповторимый звук, а свойства земли постоянно менялись: сейчас она твердая, через секунду - ватная, еще через секунду - нейтронная звезда, бросить чашку в которую означало взорвать поселок к чертовой матери. Игорь оставался на работе даже ночью, когда не было видно ни чашки, ни земли, но даже тогда идеально повторял все доносившиеся слова. В общем, он был профессионалом, и я им очень гордился, поэтому, когда я узнал, что за отличную службу Игоря наградят годом отдыха в психиатрической больнице с правом выкупа своей жизни у муниципального образования поселок городского типа К., я невероятно обрадовался. Я не хотел посылать поздравительную открытку, потому что знал: красный цвет у них запрещен, а открытку другого цвета мне как несовершеннолетнему не продадут, поэтому я ждал случая навестить его лично.
Такой случай вскоре представился. В поселковой столовой прорвало горячую трубу, ошпарило много людей, в том числе одну высокопоставленную собаку. Вода залила всю столовую до самых столешниц, и местные власти запросили у региона помощь художников туманами, а поскольку во всем городе им был только я, то меня и послали. Собираясь в поездку, я взял кусок твердого тумана, зажигалку, пачку сигарет, упаковал все это под циферблат наручных часов и отправился на вокзал. Нужный мне двенадцатый катер стоял на рельсах весь в грязи - он только что вернулся из города Т., на пути к которому лежал поселок. Я закинул часы на заднее сиденье и подошел к шоферу. Низкий и коренастый, заросший щетиной, насупившийся шофер оттирал нос катера иголкой.
- Что, сильно поле развезло? - спросил я.
- Ага.
- Курите? - спросил я и протянул ему одну сигарету, надеясь, что он станет чуть более разговорчивым.
Шофер покачал головой, указав на глаза.
- А, глазной табак.
Он кивнул. Глазного табаку у меня не было, потому что я его терпеть не мог: он щипал глаза и плохо действовал на сновидения: заложив на ночь немножко за веко, утром вы просыпались со стоявшим в голове образом мазутного облака, да такого вонючего, что продувать субстрат сновидения нужно было целый день. Впрочем, шоферы никогда не спят - это я знал; они могут засыпать, но заснуть - никогда.
Оставив попытки разузнать что-нибудь о дороге, я сел на место и нацепил на руку часы с поклажей. Когда прозвучал сигнал об отбытии, шофер запрыгнул в катер, и мы выехали.
Первый километр мы довольно комфортно, почти без тряски, проехали по рельсам, но когда вышли за пределы города, условия стали хуже некуда. Все поле, насколько простирался взгляд, было изрыто: комья грязи и груды вспаханной почвы беспорядочно наваливались один на другой, как вспененное и взбешенное земляное море, которое вдруг замерло. Шофер приготовился: включил винт и добавил двигателю оборотов. Едва мы сошли с рельсов, винт глубоко зарылся в землю и корма лодки плотно осела, так что показалось, что мы уже застряли. Однако катер все же продолжал двигаться, вышвыривая позади себя комья земли, и шофер правил туда, где она не была изрыта так сильно и днище в нее не садилось, хотя такого места, наверное, не было. Я не в первый раз пересекаю поле на катере, но таким разбитым его еще не видел. И хотя мы двигались не слишком медленно, я не верил, что в конце-концов мы не застрянем и не перевернемся. Мои опасения еще более усилились, когда далеко впереди я заметил стоявшего на носу лодки мужчину. Приблизившись, мы увидели, что целых два винта его катера забурились в почву и, по всей видимости, там сломались. Корма утонула в земле на добрую половину.
- Подберем его? - спросил я.
- Он уже вызвал спасателей, - явно недовольный вопросом ответил шофер.
- Эй, у вас все хорошо? - окликнул я мужчину, когда мы совсем поравнялись.
- Винты, - крикнул он и развел руками, указывая на зад лодки.
Я осторожным кивком показал ему на место рядом с собой, предлагая перебраться к нам, но он только лениво отмахнулся в ответ. Шофер, кажется, заметил мой жест и прибавил скорости.
- Надеюсь, его спасут до заката, а то он даже замерзнуть не успеет, как земляные лещи его съедят, - сказал я, невольно представив, как такой бронзовый, покрытый ржавыми струпьями жирный лещ выскакивает из-под земли, ударом хвоста сбивает мужчину, и тот падает за борт, где его уже ждет целая стая проголодавшихся рыб.
- Ничего ему не сделается, - сказал шофер.
Хоть я сам совершенно не переживал за мужчину, безразличное отношение шофера к своему коллеге меня удивило, хотя, быть может, все ровно наоборот, и он лучше меня знает, каково застрять посреди поля в наполовину погребенной лодке, а я слишком сентиментальничаю. Тем не менее весь оставшийся путь мы молчали, а когда наконец подъехали к поселку, я с безразличным видом сделал ему на руке, разлинованной шрамами, надрез лезвием бритвы, чтобы по возвращении он мог получить от мэрии причитающуюся ему плату. До того, как ему ампутируют правую руку, осталось шесть-семь порезов - шесть-семь поездок. Почему срок пребывания в профессии водителя земляного катера ограничен санитарными нормами, я никогда не понимал. Впрочем, беспокоиться за его благополучие было глупо: во-первых, у него оставалась еще одна рука, во-вторых, когда ампутируют и ее, государство выделит ему место в доме инвалидов, и что самое забавное, бесплатный проезд вот на таких катерах.
Я протер циферблат часов, покрытый полевой грязью, убедился, что ни туман, ни зажигалка с сигаретами никуда не делись, и временем особо не повреждены, и направился к поселковой столовой, надеясь по дороге найти Игоря.
Я прошагал минут 20 и увидел впереди огромный грузовик, около которого мелькала чья-то фигура. Я был уверен, что это Игорь, который роется в фарфоровых чашках, исполняя свои обязанности календарного, и подойдя ближе, в этом убедился. Игорь сразу заметил меня и помахал рукой. Я помахал в ответ, а когда оказался рядом, знаками дал понять, что я слышал новость и очень рад за него и что мне нужно закончить одно дело, а потом я к нему снова вернусь. Игорь наклонился и выключил магнитофон.
- Куда идешь?
Я поднес руку ко рту и изобразил, как ем ложкой - мне не хотелось его отвлекать своими разговорами, которые он должен был воспроизвести записать.
- В столовую?
Я кивнул.
- Вон там.
Я еще раз кивнул в знак благодарности и пошел. Отойдя на полсотни метров, я обернулся и увидел, как Игорь, вскинув на плечо магнитофон, за ниточку увозит грузовик с чашками - нужно было работать, искать слова и фразы, звучавшие сейчас, быть может, в каком-нибудь углу или подворотне.
Здание столовой возникло как будто из ниоткуда. Я решил не входить, а сначала узнать у какого-нибудь ответственного лица, что именно от меня требуется. Около столовой на задних лапах стояла собака в синей форме и кнутом подстегивала шагавших строем во рву свиней и людей. Собака - лицо ответственное, представитель власти. Я подошел к собаке в фуражке, показал на столовую, потом на себя, поводил пальцем в воздухе, объясняя, что художник прибыл, на что собака скосила глаза, и я прочитал в них, что вода не ушла, а федеральная проверка близко, и мне нужно нарисовать в толще воды благополучную картину, как будто ничего и не произошло.
Я кивнул, затем развел руками, изображая взрыв трубы и вопросительно вздернул голову.
Собака прорычала что-то похожее на слово "рефрижератор". Все стало ясно. Кто-то из посетителей, входя в столовую, забыл закрыть за собой дверь, и ледяной воздух, дующий от холодильников морга, вызвал переохлаждение трубы, отчего горячая вода в ней замерзла, расширилась и разорвала трубу. Несомненно, этот нерадивый человек уже оттоптал свои 500 километров по вырытому рву, но, в самом деле, как можно быть уверенным, что другой недотепа все же прочитает горящую в двери белым огнем надпись "Закрывайте за собой двери"? В любом другом месте я бы не придал значения такому маленькому упущению, но ведь это К. - житница трупов! Морг - градообразующее предприятие, в него съезжаются мертвецы со всей страны, от него круглый год исходит ломающий холод, не зря главной причиной смерти первых поселенцев было как раз обморожение, когда кто-то по недосмотру забывал закрыть дверь или окно. Только однажды, на юбилей, Сворой собак было решено отключить рефрижераторы. Жители первое время радовались теплу, но мертвые тела быстро таяли, и в какой-то момент формалиново-трупный запах огромной рвотной волной накатил на поселок. Это уже был не просто воздух: смрад оседал на языках, смешивался с водой, покрывал волосы и кожу; чтобы оттереть яблоко от покрывшей его жирной пленки, нужно было запастись терпением, а ведь детям нужно ходить в школу и детские сады, как их кормить? Вставали рано, а то и вовсе не ложились. Впрочем, нужно возвращаться к работе.
Я вошел в открытую дверь и сразу очутился в столовой; было сыро. Посреди зала, не доходя до стен где на метр, где на полметра, стояло, как будто высеченное из желе, озеро воды, высотой до груди среднего человека. Я подошел к воде вплотную и попробовал сунуть в нее руку и дотронуться до утопленного стула. Рука легко вошла в прохладное жидкое тело воды, и, прикоснувшись к стулу, я почувствовал, что он ужасно горячий и колючий; очень хорошо, это значит, что вода раздражает реальность, и та возбуждена до предела. Теперь у нее только два выхода: либо она сумеет прорвать погребальное водное покрывало своей тяжеловесной необходимостью, либо уступит и тогда сойдет с ума, отправится в вечное головокружение. Я подошел по очереди к каждому затопленному столу и стулу, проверил их состояние, и убедившись, что все они достигли агонии, разбил циферблат своих часов и выпустил припасенный туман в воду. Я с волнением ждал, какого цвета он станет - от этого зависело, какую картину прошлого я смогу нарисовать, чтобы обмануть федеральных проверяющих. Туман размягчался и пульсировал, цвет его менялся стремительно: уже минул голубой, фиолетовый и красный, и я понимал: работать, скорее всего, придется с дискретными линиями. Туман почти растворился в воде, цвет его был очень темный, почти черный. Я окунул палец в воду и сделал резкое движение в сторону - послышался отчетливый резкий звук, как будто от застрявшего в брусе диска пилы. Значит, туман черный. Что ж, линии так линии, как раз по случаю, однако, ожидал я, честно сказать, другого. Я знал, что справлюсь: прерывистые линейные запилы всегда давались мне легко, видимо, от подсознательной склонности к дисциплине. Само это слово представлялось мне донельзя натянутыми струнами, середину которых угрожало разладить покрытое белой глазурью колебание буквы "л".
Я достал сигарету и зажег ее, затем сделал глубокий вдох, позволяя дыму проникнуть ко дну моих легких, как бы сделать слепок с них, и массивно выдохнул, вытянув в конце губы трубочкой. Урча, как вскипяченный самовар, облако пузыристого дыма вышло из моей груди и я ловким движением закусил его тянувшийся тонкий хвост. Теперь я мог дышать под водой: дым в форме легких парил над водной гладью и отлично продувался окружающим воздухом. Я встал на колени и прополз в воду.
Под водой я пробыл ровно год: сначала я обследовал ее, проверял каждый кубический миллиметр, и если обнаруживал, что кусочек воды тверд, как яичная скорлупа, я разламывал его, и вода вновь обретала свое жидкое состояние. Это было похоже на то, как в зеркале ищешь уплотнения изображения и разглаживаешь их. После того, как вся вода стала однородной, я приступил к насыщению ее туманом, т.е. подготовке фона. Я мысленно представил себе весь объем воды, а затем заставил его почувствовать плотность черного цвета. Вода с готовностью подчинилась и равномерно затекла чернотой. Ощущения были потрясающие: плотный черный цвет, казалось, должен быть прочным, резиновым и медленным, как мазут, но благодаря тому, что туман был первосортный, добытый из каменных спин французских статуй, а вода податливой, в меру прохладной, - каждое прикосновение пальца к нему было легким и рисовать можно было без трения.
Я задумал прорезать четыре уровня линий: не слишком много и не слишком мало, по тону на каждый уровень. Разумеется, все они находились в разных плоскостях, и линии на них обрывались внезапно, таким образом, звуки застрявших пил, тянущиеся вдоль линий, то останавливались, то вламывались вверх, то сламывались вниз. Во всем этом была такая беспринципная строгость школьной доски и официозность делового костюма в полосочку, что благодаря им явная абсурдность организации черного пространства в воде внушительно действовала на плоский разум разного рода чиновников и проверяющих. Звуки застрявших пил нисколько не беспокоили меня; их тоненькие заедающие звуки маленькими штрихами, напротив, приятно щекотали мое сердце.
В последний день я почувствовал затхлый запах собаки снаружи, около моего подвисшего дыхания. По-видимому, наконец, пришла проверка. Я решил спрятаться, чтобы не сорвать ее: переполз, определяя направление по ломоте в костям, в самую плотную часть воды и отщипнул большим и указательным пальцами щепотку черноты. Она была настолько тяжелая и круглая и вместе с тем такая ничтожно маленькая, что я тихо заплакал. Я держал эту необходимость, пока федеральные проверяющие инспектировали располосованную структуру превращенной будто в нефть воды. Я слышал, как скрипели самые низкие отрезки - значит, высокие тона показались им недостаточно строгими. Что ж, для этого их четыре. Интересно, они сами зашли в воду или протыкали ее деревянными баграми? Наверное, баграми, ведь им надо отчитаться перед вышестоящим начальством, а собственный опыт на стол не положишь и в цифрах не отразишь. Определенно баграми, если учесть, как обстоятельно инспектировались все уровни линий. После этого на баграх останутся зазубрины: потолще от низких тонов, поуже от высоких, при этом он залакируется черным - самым официальным доказательством, какое можно представить.
Я не слышал, как они ушли, но дышать вдруг стало гораздо легче, серый запах собаки больше не тер мое дыхание, и я решил, что пора уходить. Подтверждение выполненной работы я запрошу позже, тем более, что вылезти из воды сейчас уже невозможно. Я помнил, что должен встретиться с Игорем, и коль скоро в последний раз он удостоился годового отдыха в психиатрической больнице, разумно было искать его там. Ощупью я нашел сливное отверстие в полу столовой и обвел его пальцами - в нем было около четырех сантиметров ширины. Я прикинул, как мне лучше в него залезть, решил, что полезу головой вперед, прильнул к нему и просунул лоб. Внутри было очень туго и гладко.
Не могу вспомнить, как долго я полз, мне казалось, что я просто лежу в трубе и сплю. Когда я снова проснулся, то увидел два глаза, высящихся над врачебной повязкой. Я был невесом, но судя по тому, как меня взяли, все же имел какую-то форму. Пока медсестра меня крутила и переворачивала, я осмотрелся. Увидев согнутые колени потной некрасивой женщины с широко расставленными глазами, высоким лбом и странной несходящей улыбкой я понял, что очутился в родильном отделении психиатрической больницы. Послышался звук дребезжащих спиц. Врач взял что-то вроде венчика-массажера для головы и провел по голове ребенка. Я зацепился за спицы и перенесся в какой-то сосуд.
- Шизофрению вычеркните. - сказал врач медсестре.
Значит, я - шизофрения, а этот инструмент ее снимает с головы ребенка женщины-дауна, как какую-то паутину или слизь. Впрочем, мне все равно, хотя нет, не все равно: ведь я мог оказаться ребенком, и тогда пришлось бы долго ждать Игоря, а из того факта, что я - шизофрения в психиатрической больнице, я мог многое выиграть. Вскоре я понял, что мне невероятно повезло. Шизофрению в больнице не выкидывали, а нагревали и испаряли. Я почувствовал растущее напряжение, потом вспышка - и я стал духом самих кафельных стен. Мгновенно я нашел Игоря в буфете, он пил кофе. Я почувствовал время: было 17:50 вечера. Час на разговор с Игорем, и можно возвращаться домой. Я сконцентрировался у Игоря всей своей бездушевной массой и сел позади его глаз. Ощутив мое давление, Игорь стремился его выразить в пространстве напротив, выплотняя из него мой образ. Когда я уже практически полностью перешел из давления глаз в давление реальности, Игорь плеснул в меня кофе, и я обрел плоть - свою прежнюю плоть.
- Привет, - сказал я.
- Привет, - ответил Игорь.
- Давно сидишь? - спросил я.
- Да.
- Пить хочу.
- Закажи.
Я подозвал официанта в белой рубашке с длинными рукавами.
- Испанскую войну, - сказал я.
- Секиру, - уткнувшись в сложенные замком руки сказал Игорь.
Официант ушел, и я обратился к Игорю.
- Давно здесь? - вновь спросил я.
- Завтра последний день.
- На выкуп накопил?
- Нет.
- Много запросили?
- Десять квантовых компьютеров.
- А у тебя сколько?
- Откуда мне знать?
- Значит, послезавтра снова заступаешь в календарного?
- Да.
- Может, спрятаться?
- Все равно найдут. Я уже вещи собрал.
- А там уже с концом, да?
- Да.
За стойкой послышался звон колокола, к нам подошел официант.
- Пожалуйста, - он положил на стол испанскую войну и, вручив Игорю секиру, провалился сам в себя, оставив ощущение вмятины в подушке.
- Я смогу помочь, - сказал я, попивая испанскую войну. - Потрясающе. Хочешь попробовать?
- На что похоже? - спросил Игорь, протягивая руку к войне. Сам он сжевал уже добрую часть лезвия секиры.
- Пей с середины, там посочней. Похоже на то, как будто в желудке развернулась гора, где познал влюбленность и страх, как будто, взрываешь мост над прохладным ручьем, а потом как будто конь ломает тебе ногу.
Игорь отпил и задрожал, кожа его покрылась гусиной рябью.
- Ну, как? - спросил я.
- Как будто по озеру в Швейцарию ночью в лодке плывешь, а потом в снегу живешь. Вкус кислой капусты во рту.
- Значит подмешали первой мировой, хитрецы. Эй! - я крикнул бармену - широкоплечему бородатому старику за стойкой, который протирал черные ветвистые рога антилопы. - Кто сочинил этот напиток?
Старика как будто поразило током, он сильно занервничал, стал оглядываться по сторонам, потом вдруг выхватил из-под барной стойки ружье и выстрелил себе в голову.
- Что за идея? - спросил меня Игорь, смотря в пол.
- Поступай в армию. Дослужишься до генерал-калейдоскопа и сможешь начисто вырезать этот свой К.
Игорь покачал головой.
- За день не успею.
- Что за пораженческие настроения?
Я допил испанскую войну, отчего почувствовал, как все мое тело наполняются властью, встал из-за стола и прошел к барной стойке по мягкой лесной тропинке, проложенной меж кафельных плит, в которых лошадиными копытами были вбиты имена усопших в больнице.
На том месте за стойкой, где я ожидал увидеть мертвое тело старика, на волнах покачивался катер с кучей застреленных кубинцев. Я подобрал ружье и направился обратно к столику, где за мной следил Игорь. Я молча взвел курок, нацелил блестящее двойное дуло и встрелил Игоря в ружье.
Выйдя на улицу, я поймал патрульного картографа и приказал ехать в армию. Картограф пригласил меня встать на карту, затем послал воздушный поцелуй, и мы вмиг оказались у ворот армии.
- С вас три спасибо, - сказал картограф.
- Давайте быстрее, я спешу, - сказал я.
- Спасибо, спасибо, спасибо, - отчитался картограф, поклонился и, послав воздушный поцелуй, исчез.
Я перелез через армейские ворота и прошел в будку в виде мельницы. Сидевший там генерал-дневальный лет четырнадцати играл в приставку, но, заметив меня, снял шляпу, поставил игру на паузу и спросил, что мне нужно.
- Принес друга служить. Как нынче дела с карьерным ростом?
- Все в порядке. Если будет хорошо служить, то до следующей подзарядки телефона дослужится до Адмирал-лаборанта.
- Он очень исполнительный. Когда ему можно приступать?
- Да хоть сейчас. А где он?
- Вот здесь, - сказал я, кивая на ружье.
- Джина вас проводит. Джина! - крикнул генерал, и вновь обратился к телевизору.
В мельницу вошла красивая модельной внешности девушка лет двадцати.
- Идемте за мной.
Она шла на каблуках вдоль плаца к дворцам-казармам, а по обе стороны от нас сидели фотографы вперемежку со сварщиками и смотрели лошадиный детский утренник на другой стороне армии.
Я шел за девушкой, не отрывая глаз от покачивавшихся бедер и стройных ног. Мы очутились в казарме.
- Вот ваша кровать и форма, - она указала на одиноко стоящую тумбочку.
- Большое спасибо, - сказал я, - На самом деле это Игорь будет служить, а не я.
- Так вы, значит, свободны? - сказала она, поправив длинные волосы.
Я ощутил приятную сосущую слабость.
- Да. Я вообще художник, а не военный.
Она вновь погладила свои волосы.
- Подходите к воротам, скажем, через 5 минут.
- Непременно, только устрою друга.
Когда девушка ушла, я выстрелил Игоря из ружья в тумбочку.
- Ну, вот и все. Генерал сказал, что до следующей подзарядки можешь взять Адмирал-лаборанта.
- Где кровать и форма? В какую сторону служить? - спросил Игорь.
- Вот твоя кровать и форма, - раздраженно ответил я и показал вытянутой рукой на тумбочку. - Надевай быстрей.
Игорь надел тумбочку, и она пришлась ему как раз в пору.
- Подмышкой углисто и в поясе ребристо, - то ли сообщил, то ли пожаловался он.
- Потерпишь день-то. Все, я побежал.
- Служить-то куда? - крикнул мне вдогонку Игорь.
- Вперед, - крикнул я в ответ.
Когда я наконец добежал до ворот армии, уже начало темнеть. Я попробовал почувствовать массивность часов на башне вокзала, и она надавила так, как давят шесть часов. Никого не было. Разочарованный, я побрел домой, но услышав шум прибоя позади, обернулся. Со стороны ворот ко мне по асфальту подбиралась стройная тень.
"Извините, что опоздала" - послышалось мне в свежем бризе, дунувшем от тени.
- Все в порядке, - сказал я.
- Освободились?
- Да.
- Не хотите куда-нибудь сходить? - спросила тень.
- Конечно. Я знаю много разных интересных мест.
Я повел нас в кафе. Там в узком круге желтого света под фонарным столбом мы заказали вращение колеса и весело поливали его столетними стихами со страниц Пушкина. Затем мы отправились на мост, ожидая увидеть на нем, как всегда в этот час, какую-нибудь постановку миниатюрного театра, но сегодня, как нам объяснили проезжающие водители, театр рассорился, и вместо спектакля на перилах состоялся футбольный матч. Две команды по 11 человек гоняли на импровизированном футбольном поле шириной десять сантиметров, на высоте метра над полотном дороги, мяч, скомканный из последних дней мая. После матча мы еще недолго побродили по городу.
Я запросил массивность в своей груди, чтобы узнать, сколько времени. Было без двадцати одиннадцать.
- Вам пора? - спросила тень девушки.
- Боюсь, что да.
- Я довезу вас до дома.
Мы нашли ближайшие трамвайные пути, тень накрыла их своей тонкой тканью, я встал на нее, и мы поехали к моему дому. Я люблю ездить на трамвайных рельсах. И дело тут не столько в меняющейся скорости, сколько в запахе и цветах, которые ей сопутствуют. Чем медленнее едешь, тем слаще аромат: он похож на розовую сладкую вату. Ускоряешься - и чувствуешь, как вкус во рту смещается в сторону чего-то желтого и кислого, и в конце, если путь был достаточно интересен, голова превращается в праздник.
Я прикончил тень цветочным электричеством, когда мы перешли порог моего дома. Я мог бы просто отпустить ее, но слишком устал для ожидания продолжения. К тому же вечер прошел совсем не так, как я ожидал, и я злился. Первым разочарованием было то, что вместо милой и привлекательной девушки на свидание пришла ее тень. Во-вторых, она не имела права веять свежим бризом, так как была плоть от плоти битумный асфальт; она обволокла рельсы, вместо того, чтобы просто пригласить меня покататься в трамвае; от поездки на рельсах я не ощутил ничего, кроме забирающихся под волосы пальцев ветра.
Уверен, что девушка даже не поняла, что с ней произошло. Зеленые лозы цветочного электричества вдруг возникли из ниоткуда и молнией прорезали ее тело прямо к сердцу, где расцвели прелестными розовыми лепестками, разорвав ее смысл. Бывшие очертания тени подернулись желтой бахромой. В доме приятно запахло грозой. Не закрывая дверей и не раздеваясь, я лег спать.
Наутро я проснулся от бивших в нос запаха типографской краски и сокрушительных дробей отбойного молотка. Повернувшись на бок и открыв глаза, я увидел, что посреди комнаты навалена целая белая гора писем, а из-под них виднеется локоть шахтера.
- Вон! - крикнул я, спешно поднимаясь с кровати. Шахтер угрожал испортить все мои письма. - Пошел вон!
Я обошел гору писем, которую, не отвлекаясь, дробил шахтер и пнул его. Он выключил молоток.
- Какого черта ты делаешь у меня дома? Ка... - тут я увидел, что многие из писем уже вскрыты и буквы валялись отдельно от листов. - Какого черта ты долбишь чужие письма? Проваливай отсюда, пока я тебя не застрелил к чертовой матери!
Шахтер невольно попятился.
- Это моя работа. Где мне еще работать? - спросил он.
- Черт тебя побери, пошел вон отсюда! - не унимаясь, кричал я.
- Я должен работать. Это моя работа, - продолжал шахтер.
- Чертовы письма, как их теперь читать?
- Без работы я не могу, мне надо работать.
Я дернул воздух так, будто перезаряжаю дробовик, и навел воображаемый ствол на шахтера. Моя злость была настолько плотной, что начала облачать образ дробовика тяжелой черной сталью, и уже через несколько секунд он полностью материализовался у меня в руках. Шахтер испугался и побежал прочь. Я бросился к письмам - все они были от Игоря. Ночью их постоянно приносил почтальон, странно, что я не услышал, как он, пожалуй, не меньше тысячи раз заходил ко мне. Я вскрывал письма одно за другим и мигом проглатывал содержащиеся в них короткие новости. Разрушенные шахтером письма находились на самом дне горы, и были самыми ранними. Я не стал и пытаться составить их вновь, несмотря на то, что буквы откалывались не только по одной, но и целыми словами и фразами.
Больше пяти часов я потратил на то, чтобы прочитать все письма Игоря. Вкратце история была такова. Уже через минуту после того, как я убежал, в казармы вернулась рота, и капитан приказал всем построиться. Все стояли в обычной военной форме и только Игорь - в тумбочке. Капитан осмотрел нового солдата, приказал ему стоять смирно, и вызвал метрономов из палаты мер и весов Парижа. Игорь не шевельнулся ни единым мускулом, пока ученые измеряли его. Оказалось, что Игорь надел тумбочку идеально ровно: все измерения показывали прямые углы и параллельные и перпендикулярные линии. За это капитан сразу присвоил Игорю звание Майора. После обеда их вывели на площадку. Занятие проводил товарищ Полковник - настоящая хрустальная корова. Игорь, как старший по званию, построил роту и отдал корове честь. Полковник-корова также отдала ему честь и рассыпалась миллиардом блестящих точек. Игорь собрал хрустальный прах и после ужина положил его в армейский банк под проценты: по рядовому за каждый час, но всего не более генерала. Ночью он спал на тумбочке, вытянувшись по струнке. Одеял не было - вместо них солдат посыпали песком. Поднявшись в 6 утра, Игорь первым делом забрал звание генерала из банка. К завтраку он пришел уже Генерал-майором. После завтрака служба пошла еще более стремительно. Первая военная операция была назначена на 10 часов утра: поглотить эхо поезда с взрывчаткой. Тут-то Игорю и пригодился его опыт календарного. Когда мимо него пронесся поезд и направил в отвесную стену гор свой громоподобный стук, Игорь разбил миллион фарфоровых чашек так, чтобы исходившая от них волна ложилась на отрезонировавшую от скал волну эха гребнем во впадину и погасила ее. За успех Игоря произвели в Адмирал-лаборанта. Затем последовали не менее блестящие операции по вытанцовыванию террористической опасности, закаливанию в горне математики инстинктов львов, лечению светофоров ораторским искусством. Последнее письмо, которое я прочитал, было датировано 17:30 сегодняшнего дня, т.е. на 5 часов позже того, как я начал их читать. В нем Игорь сообщал, что за выдающуюся двухдневную службу удостоился звания Адмирал-генетика и собрал армию для наступления на К., потому что сегодня его последний день в отпуске, а завтра он должен либо возвратиться к работе календарного, либо уничтожить этот поселок. Он приглашал меня запечатлеть его доблесть в тумане, обещая грандиозное зрелище.
Наступление было назначено на час ночи на остановке у К. Окруженный синей тьмой, я пересек на приготовленном специально для меня военном катере поле между нашим городом и К. По дороге я заметил торчавший из земли столб с венком, как раз на том месте, где год назад застрял  таксист.
Высадившись на остановке, где уже стояла армия Игоря - 15 человек, я отправился искать его. Я забрался уже в самый центр К., и только там нашел.
- Что твои бойцы? - спросил я.
- Боятся, - ответил Игорь.
- Пристрели одного для устрашения.
- Я оружие не взял.
- Умно.
- Возьму их хитростью.
- Я думал, ты их уничтожить хочешь, но раз так...
Игорь закопошился в карманах (он уже был не в тумбочке) и достал шипящую рацию - кто-то его вызывал.
- Падре к моргу, - приказал Игорь.
Из рации послышался треск: "Есть".
- Пошли к моргу.
Игорь достал что-то вроде пульта и, нажав несколько раз на кнопку, выбрал нужный вариант планировки поселка. Великое здание морга возникло перед нами внезапно. Мы вошли в его испаряющие мороз и смердящие квадратные двери.
- Иди в зал, - сказал Игорь.
Я отправился искать похоронный зал. Тусклый сине-болотный свет, льющийся плоскостью мне в лицо, вызывал ощущение пустоты. Я зашел в первую попавшуюся дверь и очутился в просторном зале. В его конце высился настоящий трон, а под потолками висели венки и черные ленты. Пока я оглядывался, в дверь вошел священник.
- Займите место, их ведут, и он идет, - сказал священник.
- Что? - спросил я. - Кто идет, кого ведут?
В коридоре послышался топот шагов.
- Встаньте в стороне, - вновь сказал священник и побежал к трону.
Я смотрел на двери, которые на моих глазах растягивались в ширину. Игорь выбил их мощным пинком ноги. Рядом с собой он вел труп девушки. Он толкал ее в околелое поджатое к щеке плечо, и та нехотя передвигала синюшные ноги. Ходячих мертвецов я до этого видел только в кино. Теперь я понял, что все это выдумка: в фильмах эти мертвецы бегают, прыгают, хватают руками, даже что-то говорят - словом, почти что живые. Но на самом деле ходячий мертвец остается мертвецом, единственное, что он может - это ходить. В его теле нет жизни, сердце не бьется, глаза не двигаются, все в нем замерло. И только ходить он может, но много ли в этом толку?
Вслед за Игорем в зал вошли его солдаты, они вели положивших лапы за голову собак, наставив на них сложенные в пистолет пальцы. Игорь с трупом дошли до трона, солдаты с собаками встали поодаль, и в зал один за другим стали заходить скованные цепью мертвецы. Вскоре зал был набит битком. Я попробовал протиснуться туда, где намечалось венчание, но трупы стояли очень плотно  и прочно и не реагировали на мои толчки. Когда я все-таки растолкал трупы впереди себя, моим глазам предстала следующая картина: священник намыливал морды собакам, а Игорь вил из трупа веревку. Священник уже приступил к бритью собачих морд, а Игорь все скручивал и скручивал труп, пока наконец он не превратился в метровую спираль.
- Что ты делаешь? - спросил я Игоря, когда подошел ближе.
- ДНК.
- Зачем?
- Сейчас увидишь.
Священник уже заканчивал бритье.
- Пристрелить, - раздался приказ Игоря.
Нацелившие пальцы на собак солдаты выстрелили. Собаки упали, и из ран полилась кровь; струи стекались, образуя небольшую лужицу.
- Сделай мне звук застрявшей пилы, пожалуйста. - попросил меня Игорь.
Я быстренько выплеснул в воздух немного черного тумана из флакончика, который всегда ношу с собой.
- Как им пользоваться? - спросил Игорь, но сделав движение и услышав последующий звук, все понял.
Тогда он подвинул труп-спираль поближе к облаку тумана и начал резкими движениями, захватывая пальцем звук из облака, резать спираль, от которой отваливались целые куски. Падая в лужу собачьей крови, они загорались.
"Черт возьми, чему только не научат в армии. Недаром Адмирал-генетик", - подумал я.
В пустоте зала стоял мелкозубчатый визг операции Игоря. Когда, он закончил в окнах уже вставало солнце. Игорь жмурился, глядя на свет.
- Я ничего не понял, - сказал я.
- Это был самый красивый труп в морге, который я нашел. - начал Игорь. - Я подумал, что если скрутить его в ДНК и вырезать те ее гадкие куски, которые приросли в К., то взорву морг и превращу его в прелестный сад.
- А собак зачем обрил?
- А просто так. Ни зачем.
- А убил зачем?
- А как же иначе лишить их власти?
- Теперь понятно, но эффект-то где?
- Не знаю, вроде все правильно сделал.
Игорь задумчиво осмотрел спираль. Не похоже, что она как-то способна преобразить это место.
- Если ты хочешь вырастить сад, может, ее надо посадить куда-то?
- Куда ее тут сажать? Тут никогда ничего не росло.
Идея, родившаяся у меня в голове, оставила чувство голода между языком и зубами, слева и справа.
- Посади ее на трон, - сказал я.
Едва Игорь успел сделать это, как на троне поднялся огромный смерч, вызванный тем, что свернутый труп стал очень быстро разворачиваться. Из сердцевины все разрастающегося смерча стали вылетать признаки. Я посмотрел на Игоря. Кажется, мы оба поняли, чем это грозит: если ураган избавляется от признаков, значит, будет расти его объем.
- Бежим! - стараясь пересилить шум, крикнул Игорь.
Но бежать было невозможно: ноги упирались в стену ветра, мощными лоскутами отрезавшего нас от выхода.
Ураган тем временем менял цвет: вверху он голубел, посередине становился прозрачным, внизу зеленел и покрывался разными цветами, и он уже не шумел, как дикий бык - теперь до нас доносились тонкие птичье голоса.
- Он превращается в сад! - крикнул я Игорю.
Игорь завороженно смотрел на то, как издыхает чертов морг, это монструозное, безжалостное градообразующее предприятие его поселка, в котором он жил всю жизнь и который ненавидел всей душой, как толстый прогорклый подкожный жир его стен уступает перед развертывающейся красотой вновь рожденной природы, и не слышал меня.
Что-то больно ударило в мое плечо. Цепь! Конец цепи, что сковывал сердца всех трупов, засасывало в центр смерча. "Другой конец должен быть у входа", - подумал я.
- Игорь!
Игорь повернулся. Увидев повисший в воздухе конец цепи, он вытянул ко мне руку, и я, схватив ее, подтянул Игоря. Перебирая звенья, повиснув в метре от пола, мы поползли сквозь трупы, задерживая дыхание каждый раз, когда проходили сквозь желеобразные мертвые тела. Наверное, мы побывали не меньше, чем в тысяче внутренностей, перед тем как добрались до выхода. Когда мы наконец вышли из морга, я обернулся. Там, где он стоял, теперь раскинулся чудесный сад. Будто угадав мои мысли, Игорь задумчиво сказал:
- Нет, такое не опишешь. С этим нужно просто быть. - Он повернулся ко мне. - Я отсюда никуда не уйду.
- Ты сделал великое дело, Игорь, но властвовать здесь ты не имеешь права.
Игорь не ответил. Он глядел на сад, но я заметил, что его глаза вспыхнули.
- Рано или поздно ты превратишь его в тот же К. - сказал я.
Эти слова взорвали Игоря. Он бросился на меня и повалил на землю.
- Это я был календарным, а не ты! Это я бил грузовики чашек, вторя каждому слову этих мерзавцев. Это за мою жизнь они установили огромный выкуп, зная, что я никогда не накоплю на свободу. Уже сегодня я мог снова бегать с магнитофоном. А теперь, когда я разрушил этот чертов поселок и превратил его в райское место, ты говоришь мне, что я не могу им править? Не могу оберегать от мразей и собак? Не могу заботиться о сохранении этой красоты? А может ты просто хочешь завладеть моим садом, сукин сын?
Пальцы Игоря сжали мое горло.
- Прекрати, - прохрипел я.
- Пошел к черту, - процедил сквозь зубы Игорь.
Игорь душил меня по меньшей мере 12 часов, но все же не выбил сознание, засыпающее за моими глазами. Я чувствовал, как кровь тайной струйкой скользит под сдавленной кожей, как она притворяется буквой ю, чтобы Игорь не почувствовал пульс, как серыми хребтами горбится трахея, как акульей печенью стоит зоб в горле. Показались первые звезды, и хватка Игоря стала ослабевать; я воспользовался этим и оттолкнул его. Игорь отлетел и, поднявшись, отошел немного назад. Мы стояли в двадцати шагах друг от друга и напряженно готовили рыхлую ночную пустоту между нами к сокращению. В концентрирующейся темноте на его плечах блеснули обновленные звездочки Адмирал-садовода.
- Не сдавайся, - злобно сказал Игорь, медленно направляясь ко мне. - Не люблю убивать сдавшихся.
Я так же медленно отходил назад, ощупью пытаясь обнаружить в карманах флакончик с туманом. Наконец я нашел его и угрожающе показал Игорю.
- Я не боюсь твоих скрипящих линий, - крикнул Игорь и тут же засмеялся. - Я женат на трупе!
- Был женат, - ответил я и резко выплеснул вверх перед собой розовое в темноте облако тумана. Я направил все свое желание в движение рук  и выдернул из клубящегося дыма созданный из него лишь моей уверенностью дробовик. Тяжелый и сладкий, он приятно давил на внутреннюю сторону моих ладоней, которыми я держал его. Не теряя времени, я проверил, есть ли в нем патроны, выстрелив рядом с Игорем. Земля взорвалась хилым пыльным гейзером. Я выстрелил в Игоря. Я точно видел, что попал, но пуля прошла ровно в центр буквы "О" в его имени, и не задела его. Тогда я выстрелил еще несколько раз, но пули все время бились об Игоря, не причиняя ему вреда. Звание Адмирала прочно заслоняло его как старшее по званию, а грубый изгиб буквы "Г" в его имени, по-видимому, был другом согнутой поверхности ствольной коробки дробовика.
Игорь злобно улыбнулся.
- Сразу видно, что ты не служил в армии. - сказал он и широкими, мощными, упрямыми шагами пошел навстречу мне.
Мою спину свело от нарастающего хрустящего голода в стволе дробовика. Я знал, чего хочет от меня пустота и что уже ничто не сможет изменить ее голодной воли.
Игорь приближался. По его взгляду было видно, что он совершенно обезумел: он шел не убивать, он шел мстить, самоуверенно полагая, что имеет на это право, будучи Адмирал-садоводом. Мне вдруг вспомнилось, как Игорь тащил на веревочке огромный грузовик с фарфоровыми чашками, отправляясь записывать слова и фразы на улицах К. Двадцать лет он жил в К., подчиняя недовольство принципам порядка, послушания и исполнительности. Армия обозлила его меньше чем за два дня, а виноват в этом был я.
Игорь подошел на расстояние вытянутой руки. Я тяжело вздохнул, пальцы сильно впились в дробовик; Игорь занес руку, готовясь выбить его. Раздался оглушительный в разреженном воздухе взрывообразный треск дробовика, оставив меня одного.
Не оглядываясь на сад, я побрел к поселковой столовой. Черный исстарившийся проем дверей говорил о том, что здание уже несколько десятилетий стоит заброшенным. Это было правдой, несмотря на то, что прошло только два дня с тех пор, как я покинул его. Я вошел внутрь. Посреди столовой, как и прежде, стоял метровой высоты пласт воды, державшей в себе мою черную даже в ночной темноте картину. Я окунул руку - внутри тела воды было все так же прохладно, как год назад. Значит реальность так и не пробила погребальное покрывало. В дальнем углу над гладью парил еле видимый в лунном свете образ моих легких из сигаретного дыма, заменявший мне когда-то грудь. Теперь я уничтожил его, чтобы дышать было невозможно. Впереди - вечное головокружение и дисциплина меж линий. Это конец. Ощущения от подчиняющей строгости нарисованной мной картины раздражали внутреннюю поверхность глаз. Захотелось плакать, но плакать было поздно.
"Разве не этого ты хотел?" - мысленно спросил я и бросил в воду дробовик со встреленным Игорем.