Название

"На, кажется, надрезанном канате
Я - маленький плясун.
Я - тень от чьей-то тени. Я - лунатик
Двух темных лун."

Первым, что я увидел, была расколотая надвое ночь. Глаза отказывались сходиться в одной точке, и передо мной мелькали, накладываясь друг на друга, два тёмных неба, полные неправдоподобно ярких звёзд. В конце концов мне удалось сфокусироваться на одной из них - оранжево-красной, как пылающее око демона, или скорее как спелый грейпфрут. При попытке перевести взгляд на её лимонно-жёлтую соседку небо вновь раздвоилось.

Чувствуя нарастающее головокружение, я попытался потереть лоб рукой и обнаружил, что обездвижен. Что-то вроде тугой, но эластичной смирительной рубашки спеленало всё моё тело, позволяя свободно напрягать и расслаблять мускулы, но лишая малейшей возможности пошевелиться. Лишь кончики пальцев ещё хоть как-то способны были менять своё положение, но я не мог нащупать ими ничего, кроме пустоты. Не мог я также повернуть голову, и - самое страшное и странное - даже просто сомкнуть веки. Мысли с трудом ворочались в мозгу - то ли из-за вертиго, то ли потому, что какой-то специальный рукав этой смирительной рубашки проник через ушное отверстие внутрь моего черепа и спеленал мой разум так же, как и тело. Поэтому оставалось только смотреть в две разверзшиеся надо мной бездны - и ждать.

Спустя несколько бесконечно долгих минут я сумел обрести некий хрупкий контроль над своим зрением. Перемещая взгляд шажками, будто отмеряя отрезки маленьким циркулем, я оглядывал объединившееся небо. Рисунок созвездий был незнакомым; я не находил ни Кассиопеи, ни Большой Медведицы, и потому впервые с момента пробуждения задумался о том, где нахожусь. Судя по всему, в южном полушарии, где-то в горах, где тоньше слой атмосферы между звёздами и поверхностью Земли. Анды? Откуда мне знать, я же не географ.

Головокружение прошло, с ним прошла и начинающаяся уже тошнота. Теперь, когда я вновь обрёл способность мыслить, в голове теснилось множество вопросов. Как я сюда попал? Как долго был без сознания? Я попытался вспомнить события, предшествующие моему похищению - мысль о том, что я был похищен, пришла как-то сама собой и не вызывала существенных возражений. Вспоминать оказалось неожиданно трудно, словно резать ножом вату. Я сдал вахтёру ключ от аудитории, получил в гардеробе шляпу и пальто. Запнулся, проходя через турникет. Шёл домой обычной дорогой. Ворошил палые листья своей ортопедической тростью. Возле цветочного магазина свернул в переулок. Дальше... Дальше ничего.

Раздался тихий шорох, и лишь тогда я понял, какая мёртвая тишина стояла раньше. До боли скосив глаза в направлении звука, я сумел разглядеть на горизонте верхушки деревьев. Они покачивались, словно на ветру, но шелеста ветвей не было слышно. Какое-то время я напряжённо вслушивался в темноту, перебирая в уме всех известных мне южноамериканских зверей и подсчитывая, сколько из них имеют желание и возможность меня сожрать. Однако шорох не повторился, и я закончил свой перебор, так и не решив, представляет ли для меня опасность енот-ракоед.

Кому могло понадобиться похищать скромного преподавателя и везти за тридевять земель, через несколько границ, параллелей и меридианов, чтобы бросить здесь, в темноте, на полпути к звёздам? Я ведь даже не химик, который мог бы понадобиться какому-нибудь колумбийскому наркокартелю для изготовления кокаина, героина или иных товаров народного потребления. Да и будь я химиком, наверняка для этих целей они нашли бы кого-то поближе. Нет, с какой точки зрения меня не рассматривай, нет у меня столь выдающихся достоинств, каковыми не обладал бы ни один человек на южноамериканском континенте. И это плохо, поскольку отпадает одна из возможных причин, по которым похититель мог бы оказаться заинтересован в моей долгой, счастливой жизни.

Есть ли у меня могущественные враги с больным воображением? На этот раз перебор оказался недолгим: в своём тихом академическом существовании я не имел привычки причинять людям неудобства. Была некрасивая история с одной студенткой - давно, ещё в молодости. Возможно, она оказалась злопамятнее, чем я ожидал, однако у неё попросту нет нужных связей. Очнись я в палате травматологического отделения с тупой травмой головы, у меня были бы основания подозревать её последнего партнёра, коротко стриженого молодого человека с угрюмым взглядом и татуировками на пальцах. Пару лет назад у нас с ним состоялся неприятный разговор. Однако переправить бессознательное тело человека через Атлантический океан - это совсем другой уровень.

С каждой попыткой освободится я всё больше убеждался в том, что неведомый метод, которым я был обездвижен, придумали отнюдь не дилетанты. Особое недоумение вызывала невозможность закрыть глаза - в конце концов, не связали же мне веки на затылке? Поразмыслив, я пришёл к выводу, что ощущение смирительной рубашки может быть иллюзией, и мне просто вкололи какой-то хитрый миорелаксант. Казалось, я напрягаю мышцы до такой степени, что вот-вот лопнут сухожилия, но это также может быть обманом чувств. Вполне возможно, на самом деле этого усилия не хватило бы, чтобы поднять пустой спичечный коробок.

Почему-то, несмотря на всю серьёзность положения, я до сих пор так и не сумел по-настоящему испугаться. Происходящее воспринималось как интеллектуальная забава, шарада, причём шарада совершенно паскудного рода, вроде тех, что встречаются в тестах на коэффициент интеллекта. Даны три предмета, подберите к ним четвёртый. Любой мало-мальски умный человек может продолжить ряд десятком различных способов, каждый из которых безупречно обоснован с точки зрения логики. Однако автор имел в виду один конкретный предмет, и выбор, отличный от авторского, будет считаться ошибкой. В загадке "яркие звёзды, незнакомое небо, лишение подвижности" тоже лишь один правильный ответ - но у меня недостаточно данных, чтобы его вывести. И поняв это, я начал скучать.

Вокруг не происходило ничего нового. Звёздный пламень медленно пожирал тёмные небеса. На горизонте моего взгляда продолжал свой безмолвный танец лес. Временами мне казалось, будто я чувствую слабый сырой запах, вроде того, который издают дождевые черви, разрубленные штыком лопаты. Мне не было жарко или холодно, я не страдал от голода и жажды, а также не испытывал обратных к ним потребностей. Не имея возможности действовать, лишённый новой пищи для размышлений, я наконец сделал то единственное, на что ещё был способен. Я задремал.