Пирр Непобеждённый

Тусклой свечкой в кромешной мгле стоял босоногий старец. Он светился не узорчатой бронзовой бронёй, и не шлемом с козлиными рогами и султаном, - свет сюда не захаживал, и не гляделся в его начищенные латы, - но как-то сам по себе. Глаза его были такими светлыми, такими расплывчатыми, как солнце, испещрённое в каплях дождя на окне, и смотрели вверх, на головокружительно высокий небосвод чертогов Аида. Голова заваливалась за шею, на горле выпирало адамово яблоко.
- Зачем грустишь, Пирр, царь эпирский? – зазвучал голос рядом стоявшего, великого бога, старшего среди трёх.
- Не царь я, знаешь, хранитель, – зашептали Пирровы губы, а душа всё витала где-то там.
- Царь, ты не царь, так кто царь? Агамемнон державный, он – царь? Приам – царь или не царь? – бог ходил вдоль света, по камням своего царства, его шаг звучал как тёплая ночь и летний ветерок. Но Пирр лишь содрогался, унывал и с каждым именем вжимался. Бронза колыхалась на его тщедушном теле.
- А Александр - царь?
- Царь! Хватит, молю… - Пирр обмяк на колени, поножи зазвенели, но гулкое эхо сразу будто утонуло во мраке. Душа царя затрещала, но не рассыпалась, а разлилась меланхоличной грустью. Он замолчал, и мир замолчал. Молчали долго.
- Цари, великие цари, – заговорил Пирр. – Здесь ты прав, почтенный. Много кто царь, я тоже был царь! – тут его поникший голос аномально всколыхнулся.
- Но что с этого? Я - много какой царь, а они все великие, они бороздят наш разум, через ним мы думаем жизнь. Я готовился, можешь послушать? Не отвечай, молю, я не готовился к ответу.
Пирр поднял глаза: тьма, всё та же тьма. Только теперь телесная. Аид выглядел как он себе представлял, пока драл ноги на лестнице в подземное царство. Правдивы все легенды, все изображения, статуя из дворца. Правду пел Гомер, Музы – великие сплетницы. Перед крепким, непоколебимым как мрамор божеством Пирр осознал всего себя как жалкий плотский мешочек, листочек у великого дуба. Осознание разлилось тёплым вином на сердце. Он продолжил упиваться слабостью, такой непозволительное прежде, и слагать свою речь:
- Александр великий царь, он спущен богами на землю, он светоч, он пламя прометеево, не бог, но наш. И мне говорили быть как он, ужасная ноша, ужасная. Я пытался, силился. Но всё в дребезги. Я бился туда, бился сюда, и везде разбивался. Пирр! Великий завоеватель! Новый Александр! Как они меня называли. Даже не новый, тот самый Александр! Переродился, сейчас полмира покорит. А я не покорил, не прославился, теперь здесь сижу, во тьме, забытый.
Под тяжестью шлема поникла Пиррова голова, поникли волнистые, седые как океан на гравюре волосы. Пора, надо молиться. Начинай.
- Я не хочу пить из Леты, я не хочу всё оставить там, наверху, над чёрными сводами, по которым ходят люди. Можешь дать мне второй шанс на славу, великий бог?
- Тебе да, но не царству твоему, и не вопреки твоим врагам.
- Хватит, – сказал Пирр, не думая ни секунды.
- Тогда встань, жаждущий славы, и напейся.
Пирр с трудом обхватил бога руками и встал на ноги, всё не смея поднять лица, ведь знал, что не почтенному Аиду больше молиться, но верному спутнику и блаженному брату смерти медносердечной. Но и этого достаточно. Бог исчез как исчезает с каждым приходом Зари. Пирровы руки упали на каменный кувшин полный чистой, холодной воды. Нежный голос всё звучал в его голове, а лицо медленно погрузилось в сосуд. И Пирр вдохнул, раскрыл глаза. Вокруг всё было в ровной, ясной синеве. Какая светлая ночь, подумал он, какой сон. Вещий? Глупость.
Царь потёрся о приятно прохладные в летний зной одеяла. Не долго проспал он, самую малость. За палаткой, с левого боку хрустело пламя костра, храпели верные войны. Они всегда так храпят, даже удивительно. Пирру вспомнились его компании, в Македонию, глубже в Македонию, через океан, когда всё трескалось и рушилось, и воины вопили, что Посейдон против чтобы они шли на римлян, а Пирр говорил – нет! Идём! Покажем богу моря что мы храбры, ведь боги храбрых любят.
Любят, повторил тогда Пирр, вышел на твёрдый берег, отряхнул водоросли и широко, по-детски, улыбнулся всему свету. И вот уже идёт война, прошла первая битва, первая победа, сейчас уже вторая идёт. Началась слегка неудачно, но завтра, завтра он точно разгромит римлян!
А солдаты всё храпят. Также в Македонии храпели. Где бы ни сражались, как бы ни воевали, везде так храпят… Вскоре звуки начали пропадать, на разум царя медленно наваливался вязкий мрак. Вновь сон берёт его в свои объятья, подумал Пирр, подумал и услышал ласковую, ясную речь.
Кто зовёт, встрепенулся царь и осмотрелся. Среди чёрного конуса палатки он увидел кровать, а на кровати, под светлым занавесом, тёмный силуэт юноши.
- Пирр, - говорил он, – подойди, Пирр.
Пирр встал как заворожённый. Он узнал Великого, конечно же узнал, и разум оставил его, оглушённый трепетом сердца. Жар разлился по царскому лицу, оно сделалось красным как рыжие крапинки в его серой бороде, напоминавшей увядающее пепелище, когда неясно, разгорится оно вновь или потухнет ткни ты в него кочергой. Приблизившись, Пирр увидел каким тщедушным, каким слабым был Александр. Но голос его оставался такой ясности, такой силы, как его имя, где бы ни сказано.
- Я помогу тебе Пирр.
Молвив завоеватель, и у Пирра заскрипели зубы. Такой слабый, такой жалкий, уже мёртвый он поможет ему? Смешно! Смешно Пирр, как обрадовался ты словам больного! Как улыбка всё не может сойти с твоих губ.
- Как ты, царь, сможешь помочь мне? Ведь ты болен!
Не выдержал и спросил Пирр, а сам корил себя, свою слабость, свою жалость. А Александр молчал. Великий с великим трудом приподнялся, мелькнул улыбкой и сел на резвого коня. Ветер отворил ширму. Впереди простиралась бескрайняя пустошь, а среди неё города, люди, моря и океаны. Перед таким простом у Пирра подкосились ноги.
- Одним моим именем.
Ответил Александр. Пирр стал щуриться, ему в глаза посыпался песок. И наконец он проснулся.
Нога с трудом свалилась с другой, по телу завибрировал прохладный затёк. Краешки ресниц выхватывали единственный луч солнца из прорези в палатке, где свет переливался как жидкий янтарь. Всё было чистым и прозрачным в царской голове. Пирр медленно присел на кровать и посмотрел на ноги. Девять пальцев, большого левого нет, будто зачерпнули и вытянули ложкой. Шлем качнулся всё в той же линии света, царь шагнул и открыл занавес своей могучей рукой. Сразу на уши надавил ропот. Самое раннее утро, солнце яркое, но не жаркое. Гоплиты и союзники занято мечутся в полусонной тишине.
Сделано ночное дело? Расставлены воины? Естественно, как мог он их не расставить. Он ведь Пирр, в себя Пирр верил, а особенно верил, что верят в него другие. И веры этой было достаточно, как крылья она вознесёт его имя в вечность. Вот царь возвышается на коне, конь на холме, а отряды его и войска внизу, блещут шлемами и бронёй. Пылают криками и сердцем. Пирру не нужно было слов. Он знал, как все они от него зависят, он помнил, как однажды, когда двойник погиб, а враг поднял отрубленную голову и начал хвалиться, эпирские войска дрогнули. Как у молочных детей затряслись их коленки. Глупый просчёт, но насколько приятно было проехать по рядам, показывая лицо, крича знакомым им, как верным псам, голосом.
Начинается битва, копья несутся в бой как струны чёрной арфы. И всё по его нотам. Давайте, кричите, думает Пирр, и крики звенят, разрываются горла, хлещет кровь. Враг стоит, но и это было предвидено. Пара слов, и вот гремит земля. Гремит Пиррово сердце, от трепета, или предвкушения. Римлян сметают слоны; когда он возьмёт Рим следует маршем провести всех зверей по городу, может тамошние варвары попривыкнут к ним наконец, им ещё предстоит пополнить его армию на пути в Карфаген, а затем и назад, в Македонию. Македония на востоке.
Пирр посмотрел на молочное восточное небо, на пышное облако, на котором лежал слепящий венок лучей. И вдруг дым и чёрная тень нависают за царём, слоны отчаянно трубят, римляне применили пламя.
Значит потом, горько, и совсем чуть-чуть потерянно смеётся Пирр и хлопает коня в бок. Обнажая меч он сам мчится во вражьи ряды при опушке леса. За ним его конный отряд - вместе они клином пересекают поле боя, враг виден уже лицом. Пирр смотрит в глаза рослого римского воина, тот, о славе мечтавший, - его славе! - посмел не сбежать как все остальные, а встал пред царём, и целит в него пращу, замахивается и не успевает, Пирр настигает его, с плеч летит голова. По бокам сразу сыплются другие римляне, все под Пиррово лезвие. Конь сносит шлем с мелкого легионера и неловко бежит не нему как по кочке. Пирр в ясном золоте, солнце вышло из-за туч. Римляне сами несутся под меч. Пишется легенда! Клинок вонзается в особо дерзкий глаз, римлянин насаживается лицом и ещё пару минут трепыхается как кукла под цоканье царского коня пока Пирр не взмахивает рукой и не оставляет его позади. Водянистый звон, окровавленное лезвие ударяется о римский щит. Щитоносец падает на колено, открывает глаза и рвётся бросить копьё в ускользающего Пирра. Но царя нет? Где? Некому ответить, очи легионера озаряет тьма.
А Пирр в десятке метров с глупым удивлением смотрит на вывихнутую руку. Но тут доноситься крик, римлянин хватает его за ногу, и Пирр наклоняется, охватывает его голову, ухабистую блестящие голову, как будто под плёночкой, и сворачивает. Хрустит кость, и всё же царь падает на землю. Приземляется на ноги, отбрасывает труп и перекидывает меч в левую руку. Сразу машет им, отклоняя римское копьё, уверенно ступает вперёд и бьёт кареглазому римлянину локтем в лицо, а затем протыкает его живот, пронзая броню. Лицо мёртвого бурлит как кипячённая вода. Пирр вдруг обжигается и отступает назад. На локте пять зазубрин в форме подковы, глубоко торчит зуб.
Царь осторожно вырывает его, из раны разливается кровавый холмик. Вдруг прерывает дыхание, почти сносит с ног, Пирр оборачивается. Римлянин ударил копьём ему в спину, но острие слетело в сторону. Спешно варвар отходит, но Пирр как тигр наступает быстрее и рубит вертикально. Враг разваливается надвое.
Где ещё, думает Пирр и взгляд его ищет свою кавалерию. Но кавалерии нет, есть только римляне. Опять воют слоны, ещё одно подожгли, понимает Пирр и снова спешит хлестать мечом.
А высоко над ним и многими другими солнце размерено колесило небесную ось, но люди этого не ценили, солдаты и офицеры корили его то за слишком медлительный, то за излишне спешный темп, когда хотели сосватать с пышным облаком. В полдень Сол ответил на все претензии яркой и жаркой улыбкой, ненадолго увлёкся компанией пробегающей тучки, а когда очнулся спешно добежал до небесного края. А за ним и римляне.
К закату, когда румяный диск стал утопать в зелени леса, красный свет прорезался через древесные кроны, и как искусный художник подчеркнул алую, мирную идиллию, - пестрые яйца, лепёшечки-гнёзда, и птицы, осторожно осматривающие свои угодья. Мир внизу, у поляны, напротив стал мрачным как бурая, ещё утренняя кровь. Римляне бежали, оставив за собой тысячи разлагающийся тел и запах гари. Пирр смотрел на обугленные черепки, некогда армейские запасы еды. В пылу сраженья враг знатно напакостил в тылу. Предстояла голодная ночь.
- Если мы одержим еще одну победу над римлянами, то окончательно погибнем.
Мрачно заметил царь стопке выживших офицеров, среди которых не мог выцепить ни одно знакомого лица, охватил взглядом трупные костры и молча проследовал в свежий шатёр.
Римляне слишком крепкие, повторял он себе, уже во тьме палатки. Сейчас с ними нельзя, слишком много потеряю, совсем сил не будет. Нужно в Сицилию, там хаос, туда сами пригласили, приструнить бы этот остров под единой эгидой, а потом и Рим можно сжечь. Или нет, сначала Карфаген, Африка, а потом точно Рим…
Затем Пирр блаженно разложился в своём кресле. Прочуяв слабину заныли раны, но грёзы отогнали боль, и он представил себя старого, на великом мраморном троне, который будут помнить всегда, и четыре отпрыска его, западного, южного, северного и восточного - каждому свою частью Света. А Пирр старый, завязанный в верёвки, стоя на коленях и терпя удары щенячьего меча от неловкого война, который всё не мог перерубить его шею, вспомнил свою молодость. Как бездарно он её провёл! Перед ним всегда был великий лоскутный пирог. Царь смотрел на него, и всё думал, как подступиться. Вгрызался сюда, но зуб спотыкался о твёрдый злак среди теста, и царь, отклоняясь и разжёвывая, выплёвывал и оставлял на потом, а сам брался уже за другой кусочек. Но в этом начинка была слишком вязкой, паточной, и Пирр аккуратно откладывал его в сторону и хватал другой, потом третий. И вот он стар, меч всё рубит и рубит его шею и лицо, а ничего не захвачено, не съедено. Пал очередной эпигон Диадохов. Конец
Пирр посмотрел на собственное тело, на горячего юношу, который будто выжил из ума и всё порол его мечом, послушал рёв своей армии и зашагал по земле. Сперва из города, славного Аргоса, в последний раз взглянув на статую волка и быка, и на орла, гордо присевшего на обоих, затем в холмистую пустошь. Смеркалось, тьма сгустилась сперва на небе, потом на горизонте, а затем растеклась и по земле. Пирр оказался в кромешной черноте.
- Вот оно, царство Аида? – смиренно оглядывался царь.
Но тут в краешке Пиррова глаза отразилась звезда. Царь зацепился за неё, вгляделся, и вокруг проявились другие, тысячи других. Взор Пирра, а главное разум сбросил мрачную вуаль. Его взгляд стал бегать, шея завертелась. Царь утратил небо и землю и смотрел повсюду, и там обязательно всё ярче разгорались точки, уже сочась серебром и собираясь в знакомые созвездия и в эту секунду Пирр всё осознал. Он понял. Он сам блестит как небесная звезда. Другие звёзды улыбнулись Пирру, поприветствовали. Обескураженный царь узрел среди них змееборца, великого Геракла, и Ахиллеса, своего почтенного предка. И где-то там, среди всех них была одна золотая, Великая звёздочка.
Как, как он сюда попал, чем заслужил быть среди них? Пирр обернулся на голубую сферу. Как мячик она держалась на звёздной сетке, обращалась в такт звёздного неба. Все герои когда-то ходили по земле, а теперь не ходят, но земля на них держится, ведь они сотворили самое незабываемое, то, на чём стоит будущее – прошлое. Земное может пропасть, но легенда живёт вечно.
Но что он такое сотворил, чем заслужил приветливые улыбки колоссов истории. Почему он здесь, улыбаясь думал царь, сверкая яркой рыжей бородой, он ведь проиграл?
Для ответа Пирр склонился пред землёй, прислушался. За веком мчался век, а имя его всё не утихало. Пиррова победа! Пиррова победа! Звучит как песня, но какая победа?
И Пирр посмотрел в сердца людей, и вот что он прочёл:
Пирр, царь Эпирского царства. Прославился своей победой над римлянами, где потерял столь много, что победа эта сравни поражению.
И Пирр замер, закостенел. Горячее пламя вдруг выжгло его душу. Свет многих звёзд перестал быть тёплым и своим, начал колоть Пиррово сердце. Победа равносильная пораженью? Вот его легенда, вот его память? Невозможно, Пирр стал копаться, Пирр глядел через века, тысячелетия, но везде одно и тоже, имя его стирается, пески уносят царство Эпирское, тает он сам и только Пиррова победа всё звучит и звучит жестокой насмешкой. Пирр обмяк. За спиной его стояли тысячи звёзд, дожидались, улыбались, так искренне смеялись ему в спину.
- Не заслужил… - прошептал Пирр. – Не заслужил я этого! Забвенье, лучше забвенье чем позор! Это не победа!
Проревел царь и бросился на землю, не смея вновь показывать лица. Пирр хотел ринулся в глубь, закопать себя в самый тартар, но одумался, сбежал по лестницы в царство Аида и сразу склонился пред великим богом, телесным мраком. Почтенный выглядел как он себе представлял, пока драл ноги на лестнице в подземное царство. Правдивы все легенды, все изображения, статуя из дворца. Правду пел Гомер, Музы – великие сплетницы.
- Бог, великий Бог. Дай молвить, пусти меня в своё царство, дай напиться из Леты, позволь мне забыть мой позор!
Взмолился Пирр и прижал лоб к холодному камню. Но бог уже исчез, а перед лицом Пирра забурлила речка, и он приклонил к ней уста, пока над ним простирались мрачные своды царства Аида, и под мрачными сводами Пирр смотрел вверх. Смотрел и бродил, день, два. Тосковал по трону, по славе. Слонялся во тьме туда-сюда, как пламя свечки на ветру. Иногда Пирр замирал, и стоял месяцами на одном месте. И вот однажды царя побеспокоил голос.
- Зачем грустишь, Пирр, царь эпирский?