Пиршество

За границами привычной реальности на вершине древнего горного массива у бесконечной пропасти мироздания на балконе чёрного мрамора стоит девушка. На ней чёрное платье и лёгкие туфли с невысокими каблуками, в волосах заплетены чёрные розы с уходящими под кожу шипами. За её спиной полотнища болезненно-алых штор — цвет, на котором не будет видно пятен человеческой крови. Потоки воздуха доносят из глубины возвышающегося дворца ароматы священного ладана и слегка пряных нектаров.
Отвесная стена вулканического базальта покрыта барельефами танцующих под музыку сладострастных многоруких божеств нимф. Юные создания едва прикрыты лентами замершего в мгновенном времени шёлка, но кое-где узор ткани нарушен, и в просветах нежатся сочных груди и бесстыдные лона дев, чьи лица скрыты масками зверей и птиц. В этих запечатлённых тысячелетними художниками образах пылает золотая энергия почти запретной демонической страсти. Торжество жизни прерывается неизбежной смертью — рядами стекаясь к центральной колонне, там танцовщицы оказываются насаженными на острые пики; там их маски рассыпаются в пыль, открывая наркотические лица, которым чужда агония умирания.
Девушка на балконе смотрит на эти извращённые, злые картины и плачет. Её слёзы стекают по белым щёкам и, отрываясь от подбородка, падают в бездну, чтобы там, в необозримой дали, выпасть льдинками на луга забытой земли. Почему девушка плачет, и что её привело в это странное место? Ответ очевиден. Пройдя тысячи кошмарных сновидений, она оказалась здесь — нашла своё последнее пристанище, чтобы, наконец, обрести покой. Её пылающие жизнью глаза отринули выбор смерти, и теперь она бог. Я знаю это, потому что эта хрупкая девушка — я.
Я не знаю, какова высота этих гор, и что находится за границами изрезанного острыми клиньями вершин горизонта. Весь мой мир сузился до этого величественного зрелища — ледяные купола и башенки, ступени из базальта и гранита с редкими пологими площадками снежной пустоши — всё на фоне чёрного, покрытого звёздами неба. Неба с чужими созвездиями, медленно плывущими по замыкающимся дугам вокруг Врат Мёртвой Звезды.
Боль в висках пульсирует вместе с током крови, но я чувствую её отстранённо и равнодушно. Один раз из-под нанесённых розовыми шипами ран стекает одинокая капля крови — я не без удовольствия слизываю её со щеки. Вечное страдание и невыносимые муки — вот цена бытия богиней. И это же — форма моего парадоксального счастья.
Я скидываю туфли и встаю на снег босыми подошвами. Тонкий слой ледяного холода, покрывающий зеркально-чёрные плиты балкона. Порыв ветра — слишком слабый для этих горных вершин — колышет моё платье, и в отражении на полу я вижу всё, что могу видеть — кроме платья на мне нет ничего.
Всеобъемлющее ощущение совершенной свободы, агония бесконечного отчаяния. Маленький мирок, отрезанный от всего человечества. И здесь звучит музыка. Потому я танцую — тихо кружусь, переступая ступнями по снежной крошке — колкой, морозной, возбуждающей. Всё заканчивается здесь, и это моё последнее пристанище. Последние воспоминания о прежней жизни улетучиваются, обращаясь в сомнамбулический туман — остаюсь только я, настоящая я — здесь и сейчас. Где бы это ни было и когда бы не происходило.
И тогда, танцующая танец изображённых на барельефах танцовщиц я слышу колокольчики. Мои глаза закрыты, а губы сами собой улыбаются. Я знаю, что будет дальше, как если бы прошлое было будущим и наоборот. Незнакомка, с которой мы не виделись миллионы лет, прикасается своим ртом к моему рту, я чувствую её слюну и её язык. Чуть прикусываю — тепло свежей крови наполняет сознание. Она не рвётся, даже не вздрагивает, не разрывает поцелуя; и мы так стоит друг против друга минуту или две.
А потом всё заканчивается — как если бы страница книги была перевёрнута, и только что прочитанный текст оказался недоступен. Но я понимаю, что это начало игры: не просто быть с НЕЮ, но найти ЕЁ самостоятельно. Открываю глаза и осматриваюсь — чёрный балкон, тонкий слой белого снега на нём и наши босые следы. Конечно, она тоже разулась, ведь это именно то, что должно было произойти. Не судьба, но нечто большее, более значительное и куда как загадочное.
Наклонившись, я подбираю туфли — свои и её. Вдыхаю сохранившийся на них запах, а потом, когда обувь становится двумя парами вишен, проглатываю разом — кожуру, мякоть, косточки и обрывки веток. Смоченные слюной вперемешку с кровью, ягоды проскальзывают в горло, задеревеневшие отростки мягко царапают пищевод — и всё заканчивается. Остаётся только отзвук, тень последнего звука — звон колокольчика. Я иду за звоном колокольчика.
Снежный холод, вот уже так долго истязающий мои подошвы, попросту невыносим. Но и снег в местах соприкосновения с горячей, возбуждённой кожей слипся и даже немного подтаял.
Откинув багрянь тотчас пошедших неровными волнами штор, я вхожу в мраморную нишу с единственной лампадой, источающей как раз тот самый ладанный запах. Чтобы согреть ноги, я, взяв лампаду и опустившись на колени, осторожно поливаю порозовевшие от продолжительной пытки холодом пятки горячим воском. Новая боль заставляет меня содрогаться, но я могу её вытерпеть. Потом ногтями соскребаю быстро застывшую жидкость с подошв и повторяю процедуру снова и снова — ещё ровно четыре раза. Хочется плакать. Вновь поднявшись и более не чувствуя холода в ногах (тело и руки странным образом согреваются сами), вешаю лампаду на медный крюк в стене и не могу удержаться, чтобы не лизнуть быстро огонёк ладанной свечи. Снова боль — на этот раз до слёз, настоящих слёз поразительного счастья жизни.
Вниз ведут ступени, их немного — всего восемь, и на каждой золотом изображён грех, признанный человечеством смертельным. На последней картинке показаны старость и смерть. Страшнейший из грехов — это увядание — и с этим я полностью согласна. Возможно, именно эта простая убеждённость и привела меня сюда, в этот горный храм.
И вот я в Зале Ковров, где мои ноги с удовольствием ступают по бархатной поверхности вышитых вручную гобеленов, расстеленных сплошным слоем прямо на полу. Всюду сверкает кровавое золото и трепещет овеществлённая тьма чёрного дерева. Под дисгармоничную музыку встроенных прямо в стены и колонны невероятной формы и чудовищных свойств музыкальных инструментов в легчайших платьях девушки танцуют своё извечный танец жертвенного экстаза, и я среди них — единственная осознающая кошмар происходящего. И, конечно, мне хочется присоединиться, но, главное, за всей этой какофонией звуков и оргазмических вздохов я уже не могу слышать звона моих колокольцев.
Я растеряна и заворожена одновременно. Смотрю по сторонам и делаю робкие шаги в направлении самых беспокойных компаний девушек, некоторым из которых, кажется, нет и четырнадцати. Но я знаю одно: все они здесь по собственной воли и по собственному выбору — пожелавшие принять такой конец в мгновение своего абсолютного цветения. Я могла бы искать ЕЁ по босым ступням, но едва не задыхаюсь от сознания того, что все эти сотни юных нимф босы. Захватывающее и одновременно пугающее до ужаса зрелище.
Пролетающие мимо нимфы — все как одна в масках животных и птиц — касаются моих обнажённых рук и плеч пальцами, развратно гладят лицо и даже проводят ладонями по губам. Я не замечаю, как в моём рту оказывается ягода винограда, а потом я уже пью сладкое фруктовое вино из огромного, слишком большего бокала. Безумие, карнавал эйфории! — и я не хочу из него вырваться ни на мгновение.
Когда голова кружится до потери сознания собственного существования, а мои волосы облизываются языками дюжины мимолётных поклонниц, я как будто замечаю лицо без маски — спокойное, внимательное, наблюдающее из-под прикрытия бесконечных содрогающихся в танце тел. Я рвусь навстречу, но спотыкаюсь и падаю — меня подхватывают объятия многих девушек, их руки бесстыдно гладят мои бёдра вверх к животу и забираются под платье на груди. Готовая быть мучительно изнасилованной, я закрываю глаза и отдаюсь потоку наркотической страсти, но на меня просто надевают маску — простую чёрную повязку на оба глаза, из-под которой теперь я вижу только бархатную тьму. Чувствую, как моё ставшее практически безвольным тело опускают на ноги у колонны и, заставив поднять руки над головой, опутывают меня в таком беззащитном положении шёлковыми лентами.
На этом празднике извращённой страсти я главное угощение. И меня это вполне устраивает. Лишь шепчу снова и снова: «Смотри, смотри на меня — та, кого единственную я люблю!» — и я знаю, что она смотрит и будет смотреть так столько, сколько понадобится. От начала и до конца.
Музыка замолкает, и в полной тишине я коротко стону, когда пальцы девушек касаются моих оголённых подмышек. Просьбы о пощаде бессмысленны — это понимают и они, и я. Просто ближайшие несколько часов меня будут пытать щекоткой, и я не смогу этого выдержать. Я и не собираюсь терпеть, сдерживаться, как-либо себя ограничивать. Просто моё тело замирает, охваченное болезненным возбуждением — оно сковывает каждую мышцу, саму возможность двигаться. Я не буду кричать, смеяться, визжать — как не буду и рваться из, наверное, не таких уж крепких пут. Такова в этом ирреальном мире моя реакция на щекотку, и я не в силах как-либо на неё повлиять. Остаётся только наслаждаться происходящим.
Наслаждение приходит вместе с прикосновениями, но тогда же приходит и страдание. Порочный круг доведённой до предела сексуальности, который моё тело не желает разрывать. Сюрреалистическая мастурбация подмышек, от которой больнее всего соскам и клитору. Моя откинутая голова и лицо, выражающее бессилие. Я просто хочу, чтобы кто-нибудь ущипнул меня за груди — этого будет достаточно для окончательного падения в экстаз. Но этого не будет — с потрясающе чётким осознанием ужаса я догадываюсь о настоящей, самой страшной и невероятно жестокой особенности всего происходящего пиршества: каждая секунда щекотки делает меня всё чувствительнее, восприимчивее, но сколько бы времени это не продолжалось, я не достигну оргазма, пока кто-то мне в этом не поможет! Такова цена наслаждения щекоткой — у неё нет конца, нет завершения — а ещё к ней невозможно привыкнуть.
И всё же в моём состоянии остаётся место постороннему чувству, блику потерянной мозгом мысли — ОНА смотрит, и я должна постараться хотя бы ради неё. Чувствуя влагу в своём влагалище, я тщетно пытаюсь тереть внутренними сторонами бёдер друг о друга — от этого становится только хуже. Мои мучительницы, девушки в масках, замечают мои движения и награждают мои подмышки короткими поцелуями, затем приступив к ещё более сводящим с ума ласкам этих же самых мест моего и так слишком разгорячённого тела чем-то другим — быть может, жёсткими птичьими перьями или художественными кистями.
Снова минуты становятся часами, а часы обращаются в дни. Этому нет конца и нет предела. На вершинах блаженства я наблюдаю образы, порождённые теневой стороной подсознания. Горные вершины обращаются снежными великанами с тысячью глаз, Зал Ковров становится гнездом мёртвой керамической птицы, а эти ненасытные в своём тёмном желании девушки, для которых я и божество, и жертва одновременно, — все они до одной предстают в моём сузившимся до тьмы надетой на глаза повязки мире птенцами, родившимися от инцеста птицы с глазастыми великанами. И только кружащееся вокруг Врат Мёртвой Звезды звёздное небо, только ОНА остаются в этом искажённом мира собой — чистыми образами истиной реальности. Мне кажется: я протягиваю руку, и в ответ слышу голос с подсказкой. Какой простой выход, только моё безумие в непрекращающейся щекотке и не смогло само найти его! Но теперь я знаю, что должна делать.
Вздохнув полной грудью, я с силой прикусываю язык. Боль высвобождает запертый пыткой экстаз, он вырывается наружу и мгновением позже наполняет каждую клеточку моего тела. И время замирает, а я становлюсь богом. Как будто сами собой спавшие путы позволяют мне опустить руки, прикоснуться пальцами к повязке и снять её стаей чернокрылых бабочек. Также лишившиеся своих масок девушки вокруг смотрят на меня застывшими лицами, полными страха. Но я не буду обращать на них внимания — только не сейчас, когда вижу прямо перед собой ЕЁ, ту единственную, к которой я шла всё это время через мириады кошмаров. Наши пальцы сплетаются, и в этот бесконечный момент я понимаю всё.
…За сновидением неизбежно следует пробуждение, но только не сегодня, только не сейчас. У нас вечность, у нас все тайны Вселенной, двое первых и последних из живущих в Забвении.
Ступая босыми ногами по мрачным, кровавым гобеленам, мы следуем прочь из Зала Ковров — мимо почти потухшей ладановой лампады на балкон. Я подношу лицо к её лицу и дышу в унисон с её дыханием. Снова почувствовав знакомый болезненный холод подошвами, я улыбаюсь очерченной кровью из раненого языка улыбкой. Девушка облизывает алые капли с моих губ — и мы снова целуемся. Опершись локтями о мраморные перила, смотрим на горы, но видим больше, чем лёд, камень и тоску длинною в миллионы лет.
Над нашими головами бегут кривыми дорожками звёзды, мир Забвения совершает очередной оборот, в зените раскачивается тревожный силуэт Врат Мёртвой Звезды. Шорох снега за нашими спинами выдаёт присутствие девушек. Одновременно напуганные и тянущиеся к нам, они даже не замечают ледяного снега под своими босыми подошвами. Но они точно знают, что Пиршество ещё только начинается…