ЦЕНА
Учитывая природу современных войн Америки (вдалеке от дома, в целом слабо освещены прессой, которая вместо этого предпочитает обсасывать бесконечный поток Трамповских твитов), легко забыть, что американские солдаты продолжают понемногу гибнуть на Большом Ближнем Востоке, в Сирии, Ираке, Сомали и, почти 16 лет спустя начала американского вторжения, в Афганистане.

Что до меня, время от времени (куда чаще, чем хотелось бы) я ловлю себя на мыслях о рядовом первого класса Андерсоне и о тех из моих парней, кому повезло много меньше: Риосе, Хенсли, Кларке, Хокенберри (с тремя ампутированными конечностями), Фуллере, Бэлсли и Смите. Когда я в силах это вынести, порой я даже думаю о бесчисленных жертвах-афганцах. И в такие моменты мне очень хочется верить, что в наших бесконечных войнах на Большом Ближнем Востоке именно мы были на стороне хороших парней, потому что в этом наш долг перед теми бойцами.

И так же больно мне от того, как американцы бездумно причисляют таких Андерсонов к лику святых, возводят их на такой недосягаемый пьедестал (как это сделал президент во время недавнего обращения к нации, посвященного Афганистану), воздают им вечные почести и таким образом превращают сами их жертвы и героизм в повод для продолжения войн, тогда как большинство из нас даже на секунду не задумывается, за что (и за кого) они на самом деле сражаются.

Если вам когда-нибудь захочется сделать так же, задайте себе один простой вопрос: «А смогу ли я с невозмутимой уверенностью разъяснить чьим-нибудь матерям, за что на самом деле (кроме своих боевых товарищей) погибли их дети?»
Что вы им скажете? Что они отдали свою жизнь за то, чтобы закрепить превосходство саудитов в Персидском заливе? Или чтобы облегчить ИГИЛ восход к власти? А может, за вечное, не знающее конца веселье в Гуантанамо? Или за распространение террористических групп? Или за то, чтобы наплодить еще больше беженцев, которых мы потом так боимся? А, быть может, и вовсе для того, чтобы бомбы продолжали падать на Йемен, гарантируя катастрофический голод?
Вы, может, и смогли бы. А я не мог тогда и не могу сейчас. Больше не могу. Я уже повидал чересчур много матерей, видел слишком много вдов, для которых такие оправдания и яйца выеденного не стоят. И стольких мертвецов — американских, афганских, иракских и всех других прочих, — что рано или поздно я понимаю, что вновь сижу в баре, уставившись на шесть имён, выбитых у меня на браслетах. И эти призраки двух войн глядят на меня оттуда, зная, что я никогда не смогу дать внятного ответа их близким, даже если бы я когда-то и набрался смелости взглянуть им в глаза.

Страх. Вина. Стыд. Такие кресты мне суждено нести, пока война, в которой сражались Андерсон и я, становится все крупнее и, без сомнения, разрушительнее. Мой выбор, мой позор. Без оправданий.
На случай, если вы когда-нибудь на минутку задумаетесь об американских войнах, у меня для вас есть одна истина: в будущем станет только тяжелее смотреть в глаза вдовам и матерям и хоть как-то всё это оправдывать. Может быть, хорошему солдату и незачем понапрасну забивать себе голову такими мыслями... но есть одна вещь, которую я точно понял за это время: я не из их числа.