Я бродил по темной алле, широкими шагами мерил сырую брусчатку. Вилась надо мною, убегая вдаль, сонная нитка гирлянды. Я бродил тут уже многие часы, по всем перекресткам, по всем закоулкам парка.
Бродил под сизым усталым солнцем, бродил среди людей, бродил в немой тишине. Он шел за мной следом, не отставая, по ту сторону водной глади. Шёл совсем не таясь, так что один звук шагов на двоих.
На черном зеркале пруда немые огоньки – прилипшие мушки. И живность уже отступила, жухла зелень, готовясь к зиме.
Под единственным фонарем старый причал, к нему сбегаются желтые бусы. Скрипят половицы, ржавые бортики, застыли черные водоросли на дне. Я подолгу стоять мог здесь, наблюдая. Но колючий холод гонит вновь меня прочь, все дальше и дальше по красным дорожкам, в глубь, туда, где шелестят еще кроны, где колючий кустарник растопырил свои корявые пальцы, к беззубой улыбке забора, за которой кончается город, кончается сам человек.
Сколько раз тут стоял на пороге, на возвышении бордюра, за которым камень оборачивался скользкой грязью. Смотрел на кривые ржавые пики и обшарпанные столбы. Голые, без штукатурки, с щепками битого кирпича под ногами.
Повторяя себе под нос одно и то же.
Дай мне определенности иной, кроме той, что положена. Дай мне всякой определенности.
Что там, по ту сторону изгороди?
Тропа в темноте огибает холмы, спускается плавно к речушке, там спотыкаясь в закутке у поваленного бревна, подходит к самой воде, бежит вверх по течению скрываясь от глаз.
 Где-то там далеко, где нет даже троп живет злобный Гудвин и ждёт.
  Я сижу тут на бревне, мой извечный пост, мой первый привал, а он сидит рядом, в скользящем спокойном токе реки. Говорит что-то мне, я не слышу.
Отсюда хорошо виден перекинутый из города мост. К дорожке по кромке парка, над которой не гаснут никогда фонари. Бегут по ней редкие пешеходы, от входа и до входа, ни сворачивая никуда.
А если дойду?
Вновь лыбится беззубо забор. Сколько не пытаюсь разглядеть что-нибудь в темноте – не могу. Шагнуть и идти, далеко - далеко за край всякой ночи.
Бултыхнулось что-то в пруду, позади, разогнав огоньки.
Не выйдешь.
Ну а все же, если дойду?
Попрошу не видеть, не знать, попрошу коробчёнку поменьше.
Не выйдет.
Уже заходил так далеко, как только мог. И всегда выходил на огни. Старался держаться от них как можно дальше и вновь поворачивал, уходя в чащу в немом исступлении стремясь забраться как можно дальше в сырость и темноту. Ломая ветки, вяз в грязи, сквозь сырую траву, шел подальше от троп, шел до тех пор, пока окончательно не продрог. И вновь выходил на огни.
Не дошёл.
Вывалившись из леса, рядом с какой-нибудь из дорог поворачивал в город. Брел по обочине, под свист пролетающих мимо машин, норовя каждый раз отойти, скатится вниз под откос.
Иногда стоял на эстакаде за городом, подолгу рассматривая поток несущихся внизу машин. Согреваясь чаем и хот-догом с заправки.
Я здесь – раздался голос из чащи – я рядом.
Голос далекий, полноводный и низкий.  Рокочущий, резкий, неразличимый за треском ветвей в набегающем ветре, за шелестом поздних крон.
И я отвечу.
Пойду сквозь чащу. А он пойдет за мной следом, поздней росой, продрогшим паром, лужами на пути. И вновь не дойдя, вернусь побежденный в город, мимо чужих окон, мимо чужих огней. Где спокойные, уставшие люди тянут размеренно быт.
В своей квартире, пустой и слишком большой, постараюсь согреться, включу везде свет. Отгорожусь экраном ноутбука, кружкой чая, тарелкой супа. На окнах в грязных рамах застынут рыжие огни фонарей.
Спрячусь в работе до поздней ночи. И когда уже отяжелеют веки, всё отключу. Замурлычет, обновляясь ноутбук на коленях, и пиликнув замрет.
Вновь один на один. В тишине. Слабая полоска света, пробиваясь сквозь плотные шторы выхватывает из темноты настенные часы. И ничего более не различить за током времени. Буду бродить бесцельно по пустым комнатам, натыкаясь на углы.
Слишком много пространства для меня одного. В такт шагов ходят стрелки, и в мелкой дрожи стёкол буфета напротив я вижу его.
Вновь бултыхнулось что-то позади.
Пропал свет, пропали часы в наваждении. Только беззубый забор ухмылялся мне в чаще.
«Не сегодня», —сказал я вслух и ушел прочь, позади оставив холод реки, путеводную нитку гирлянды, гулкий отзвук шагов по металлу моста.
Мигал светофор. Ни людей, ни машин.  Только скрипучий песок под подошвами да рассыпанные кляксы луж на асфальте. Набегающий злой ветер раскачивал свет над дорогой, раздувая баннеры-паруса.
Баннеры новые, расписные, пахнут ещё, наверное, типографией. Свежей краской.
Я направился к администрации. С торца ее смотрел на меня мозаикой выложенный космонавт. Воздевши руки, растопырив пальцы, смотрел он строго, с упреком. Гранитные брови, черные ониксовые бусины глаз.
Будто колдун нагоняющий ветер.
А под боком у него ютилась маленькая кофейня с пластиковыми цветами на фасаде.
Не того ты хотел братец. Впрочем, как и я.
Дай мне всякой определенности, кроме той, что положена – мелькнула вдруг мысль в моей голове.
Эта глупая мантра, эта глупая формула, которую как вирус я подхватил где-то и никак не мог от нее отделаться. Мне казалось, что во всем виновато место, и я поспешил скорее отсюда убраться. Спустился по широким ступеням вниз к площади.
Там под присмотром черных окон стояла новенькая собранная сцена. С одной стороны, от неё торчали три флагштока достающих до третьего этажа, с тремя разными унылыми флагами на них.
С другой стороны, за оградкой, на газоне колыхались раскрашенные в триколор надувные типы. Компрессора не работали, и они, развалившись на мокрой траве чуть трепыхались. Раздувались, покачивались их пустые головы под нажимами ветра.
В точности, как и моя.
Дай мне – откуда вообще взялась эта фраза?
Подцеплена явно не здесь.  Там в Московской квартире. С ней.
Мне так нравилась ее определенность. Ее гладкое светлое, ухоженное я. В тепле, которого я мог прятаться, в свете которого моей неполноценности было не различить. Как не различить черт лица за слепящем светом.
С ней в квартире все было по размеру. По размеру был бардак. Мятые простыни и скандалы, грязная посуда и полуденный свет, уложенная в сумки одежда, хлопающие двери, не отвечающий телефон.
Даже ее «мне нужно подумать» было по размеру.
После того как этого ее измерения. Или измерения имени её не стало. В квартире осталась только светлая дымка. Будто пар над водой, будто теплый след.
Безжизненный, легкий полуденный свет. Ни живой, ни мертвый. Застывший под потолком, у больших окон за занавесками.
И как бы не грелись лампы, так и не смогли они разогнать его.
Хотелось остаться в этой идеи совместного пребывания. Быть за воротами идеи о нас. Такая идея была мне по плечу. Но после такого пинка, я еще долго бродил по квартире, просыпался среди ночи, слонялся, будто в тумане.  И часами стоял у окна, засматриваясь на то, как внизу, в гуще железнодорожных путей, толкались пузатые ржавобокие вагоны. Сбежал.
Сюда в родной свой N, где за оградкой на газоне раздувается лениво пустая голова.
А он все смотрел на меня по ту сторону черных окон и никуда не спешил уходить.
Площадь закончилась, ступенями сбегая к пруду. В бетонной оправе тротуара, с кованным черным мостом, с кованой крышей, в которой торчали раскрытые зонтики, на другом берегу уходили вверх новенькие панельки в облицовочном кирпичи. Горели над головами их корпусов неоновые нимбы.
«Ты никогда не думал, - говорила она мне, — что люди, когда уходят из поля зрения просто исчезают?
Не думал. – ответил я.
Помню только ее красный ногти, худые руки, родинку на запястье и маленькой колечке бликует на солнце.
«Что они живут, только пока рядом с нами. А потом просто пропадают.»
Эти мысли ее – искорки над костром.
Это не так – говорил я. И это был мой водораздел. Моя линия обороны, моя мантра и главная мысль.
Это не так – говорил я и шлепал по лужам на площади, бубня себе под нос. – Это не так. Это не то, это не работает. И это тоже.
Болванчики кивали мне вдали.
Все ложь. Зачем идти туда, где ложь?
«Ты не думал», —говорила она, и голос ее тонул в шуме проезжающих мимо машин. – Как было бы здорово вернуться в шестнадцать? Где все также просто, также понятно и чисто?
Не думал.
Из пруда бил в небо запоздалый фонтан. Ветер подхватывал, разнося, ледяные брызги.
Иногда из костра вырывался сноп мучительных искр, вился разгоняя темноту, жег меня.
«А ты не думал?» —говорила она и блики играли на ее колечке. Гудели машины в городской духоте.
«Нет.»
Ветер усилился, так и норовя согнать меня с улицы. На другом берегу, на углу, возле КБ кто-то крутился. Тротуар заворачивал, взбегая там вверх, прижатый к подбрюшью панелек откосом дороги. Где-то там, притаился Один Бар.
Редкий свет горел в окнах, на первых этажах застыли вывески. Наверное, меня уже ждут. Отскочить от ее вопросов я не успел, и теперь бегу загнанный в люди.
Я не цеплялся за неё. Она давно уже мне опротивела.
Тогда почему ломая ветки, забиваешься в чащу как можно глубже? Безумие.
Часто думаю о том, как в таком забеге встречу кого-нибудь из знакомых. Грязный, сырой, продрогший с комьями грязи на подошвах. Безумие.
Тот говорил что-то из воды ухмыляясь.
Сама она меня раздражала. Её эти глупости, ее эта чушь. Все эти поступки и скандалы. Но идея о нас. Вот что было главным.
Я двинулся вокруг пруда. Ветер завыл в трубе, куда тот убегал из города шумным потоком.
Дело даже не в ней. В идее о ней. В той определенности нас – зеркало, единственное, в котором я мог рассмотреть себя.
Что я без этой идеи? Крик из глубины комнаты?
Он шел со мной рядом, едва различимый в мутной воде.
Нимбы высоток начали меняться цветами.   Банк, кофейня, прокуратура, Кб. Далее поворот и вверх – чебуречная бар адвокат инженер.
То, что определено – уже закончено. – гласила вывеска над налоговой.
И я давно знал, что конец будем именно таким. Так что ты в каком-то смысле знал как все будет.
Мы хотели сесть в Детерминацию, но она больше не работала. Тогда нам пришлось бродить около получаса по улочкам выискивая кафешку с верандой.
Что это был за день?
День города. В Москве. Помню было душно очень и полно народу. Мы ходили с ней по улицам, выискивая новое кафе. Ее друзья потерялись в толпе, или безнадежно отстали, но меня это не волновало. Мы ходили с ней под руку и смотрел и по сторонам.
Люди перетекали с проспекта на проспект. Воняло потом, шашлыком и пивом. Коптили на огне овощи. Тонкий запах сигарет. Впереди помню прямо перед нами, долгое время шла старуха. Вся в белом, с красной сумочкой. От нее оставался резкий цитрусовый шлейф.
А звуки? Какие были звуки?
Издалека: со стороны площади доносились завывания. У одной из кафешек на улицу выставили колонки, оттуда играла хрипящая ретро попса. Черные ободранные провода от колонок, перевязанные желтой изолентой, скрывались в зеве кафельного коридора, и уходили куда-то на кухню. Я стоял на пороге, пока она рассматривала меню перед прилавком и силой давил перетирал подошвами эти провода об порог.
Зачем?
Не знаю. Не помню. Внутри пахло жаренными грибами, а на прилавки стояли стаканы с компотом. В одном из них плава муха.
Она выбрала что-то?
Вроде бы нет. В воздухе еще царило такое возбуждение знаешь, все вроде как ждали вечера, потому старались рассесться по в округе, чтобы не устать. И выйти на площадь ближе к полуночи.
Чего все ждали?
Мэр обещал показать новую голограмму салюта.
Что еще было в программе?
Показали особенного тиктокера, тиктокера обыкновенного, еще двух престарелых ютуберов, и откопали где-то занудного репера.
Что вы заказали?
Не помню. Помню, что пил пиво. И на столе был какой-то салат. Все столики были заняты, а за нами в углу сидел какой-то тип в панаме, с поясной сумкой и постоянно шмыгал носом.
О чем думала она?
Высокие носки сейчас модно  у всех смотрится конечно неплохо но что он там сидит один ждет наверное бабу свою или нет думаю ждет ой посмотрел на меня надо выпрямиться панамка конечно отстой как жарко и не вкусный такой салат одна зелень интересно о чем он там переписывается может на первом свидании нет так бы не оделся красивые руки сильные руки когда уже будет салют
О чем думал ты?
Мне не хватало кристаллов. Честно говоря, после обновления кристаллы теперь стали нужны для любой постройки, что портило всё.
В чем вы сходились?
Хотели посмотреть голограмму салюта.
В чем расходились?
Во всем остальном.
Показали ли голограмму салюта?
Нет.
Что происходило с утра?
Мы ругались.
Что происходит сейчас?
Я на мосту. Надо мной раскрытые зонтики. Брызги летят мне в лицо. Какая глупость.