Все окна  Дворца Правосудия Гонсуэльяса были открыты.  Длинные  как паруса белоснежные занавеси  пустующих   кабинетов  министерских  и даже президентского трепетали  на мощном океанском ветру   как флаги, признавая капитуляцию от  временной столицы Народного Правительства,  не так давно объявленной открытым городом.
 Иначе бы и быть не могло  -  будь они закрыты,  стекла огромных  окон  уже давно обрушились бы  на булыжник набережной Свободы тысячью брызг непонятной, твердой воды, полопавшись от  резонирующих в любой нише вибраций мощных двигателей, рассекая по пути поднятые флаги Союза и Республики, раня собравшихся.
Сотрясая балкон  с которого  генерал  и  русский военный советник, приветствовали  войска,  - и само вещество огромного здания, холодный камень  глубоких подвалов,  белоснежный мрамор  стен -  до самого купола,  сиявшего в  лучах сегодняшнего нестерпимо жаркого солнца так ярко, что казалось будто  он вот-вот  хлынет потоком  расплавленного золота и венчавшей его пустотелой литой статуи на шпиле,   шли ТГ-1.
 Всего месяц назад  эти машины сошли  с аппарелей огромных   танковозов. Этих монстров невозможно выгрузить в обычном порту -  и  турбины корабля нагнетают  воздух под днище, чтобы уменьшить  океанскую осадку транспортных судов.  И с рёвом, по одному, танкодесантные амфибии, чья палуба выше самых  высоких пальм, как   доисторические  плезиозавры, выползают прямо на пляж, раскрывая пасти высадочных  порталов...

- Вам не следует  идти дальше  объявленной линии Вильямарка - Хосе- Ортегас. Согласитесь на переговоры  с Республикой. Североамериканские Штаты  уже заявляли  в ООН об угрозе мирному судоходству через Канал  и продвигает вопрос  о введении ограниченного контингента.

 Коженёвский продолжает говорить, стоя   позади генерала, приветствующего танки.

 -  Слышите меня,  де Ланда? Каждый джон уэйн  к северу от Панамы сможет с полным правом шагнуть к югу  от Панамы.  Тихоокеанский флот САСШ начнёт блокаду и  даже то, что  “Лас Умбрас” перешёл на сторону Фронта Освобождения вам не поможет.  Один крейсер  английской  довоенной постройки  - против пяти десятков современных кораблей…

- Коженьевски, -  перебивает его генерал,  -  Даже сегодня вы не можете не надоедать.

- А что изменилось - сегодня, - генерал? - спрашивает его  русский

Указывая рукой, казалось бы , на проходящие мимо тысячетонные громады, де Ланда задаёт вопрос:

-  Что  вы видите, советник?

Его открыты рот  закрывается.  Коженёвский  забывает о чём хотел  говорить дальше. Но берет себя в руки  и отвечает на мой вопрос:

- Танки.

Грохот похожий  на  горный обвал или звук рушащихся зданий. Коженёвский почти кричит разговаривая со мной.

- Я вижу танки,  генерал де Ланда!   Ваши танки...

- Коженьвски, вы мне нравитесь, - отвечает он ему. Точно также, на ухо, -  Поэтому дам ещё одну попытку!

Он пожимает плечами. Ему надоело. В этом самый большой недостаток Коженёвского -он скучен:

-Я не знаю как ответить на этот вопрос, -   говорит он.

Тысячетонники прошли и стало возможно разговаривать  не повышая голоса.  Мимо Дворца Правосудия, грузовики “Джи- Эм-Си” волокут  огромные   210-мм пушки. Колёса, высотой в человеческий рост на которых покоятся огромные стволы шипят как разбуженные змеи, давя наметенный с пляжа океанским ветром  песок.

    -  Армию? Вашу силу? Море? Вы  хотите указать на то, что  порт     Гонсуэльяса,  способный пропускать через себя миллионы тонн грузов,  теперь принадлежит Фронту Освобождения?  Я не знаю.   Скажите сами, генерал.

-   Коженьевски, вы дурак! - кричит де Ланда и ударяет со всей силы по вздрогнувшим перилам. Военный советник аж вздрагивает. Это приносит генералу некоторое удовольствие. Он улыбается,-  Вы замечательный человек, комиссар,  но не видите того,что находится прямо перед вашими глазами.  И оно куда больше любого из ваших тысячетонников!

Тот  виновато разводит руками, явно не понимая на что  ему указывают:

- Это же Королевская Дорога! Эта улица- часть Королевской Дороги! Гонсуэльяс лежит  на Королевской Дороге!  Вы ведь не знаете что это такое, Коженьевски?

Лицо русского скупо на реакцию. Нет, он не знает и ему всё равно.

- Её начал строить ещё Старый Кортец, Коженьевски!  Конечно, он не смог  пройти её всю  до конца, но эта тропа,  каменная, широкая как скоростное шоссе - это   его дорога. Дорога Кортеца...

- Как  римские? - отвечает он, - Мне не довелось их видеть вживую. Буду хоть знать как выглядят  -отвечает он, ничуть не впечатленный,  смотря на ползущие мимо пушки,- Спасибо, генерал.

Никогда не понятно по его  мимике, когда он серьезен, а когда  смеётся.

- Коженьевски, -терпеливо продолжает генерал, -Когда вы уже поймёте? Королевская Дорога идёт от  через всю Новую Испанию, от Мехико до Санта-Фе,  -   лежащие на гладком дереве балконной ограды руки  сжимаются в кулаки, - Все бывшие владения испанского  короля...

Скрип кожи перчаток, словно бы будит русского советника.

- Я знаю, что вы ездили в Мехико, Коженьевски, -он  вздрагивает,-  Это хорошо. Значит, вы знаете,где этот город.И вы  видели Королевскую Дорогу.  Но знаете ли вы   где находится Санта-Фе?

- Не мучьтесь. Я вам скажу.  Санта-Фе  находится в Северной Америке. В Штатах.

Русский вздрагивает.

- Чем вы меня пугаете?  Тем, что янки начнут войну? Они опоздали - я её уже начал!  Вы говорите,что  поставок морем не будет из-за блокады? Я буду воевать оставшимся. Коженьевски, я соберу всё золото, все картины, все,  по самой высокой ставке,  я обменяю их на китайские пушки и французские ракеты... Наконец, когда я перейду Вильямарке - Хосе-Ортегас,  они сами принесут мне  оружие. Своё, американское. Что там ещё ты мне говорил? Вчера или позавчера?  Пугал  радиоактивными «Талосами», да?  Как огненные двухтонные  ракеты рухнут на пляжи и портовые  кварталы Гонсуэльяса?  Отлично, они сами  не смогут пользоваться этим портом.  Леса  не сгорят и гор много.  Людей - ещё больше. Я просто оттащу батареи подальше, только и всего. И у нас есть ваши огромные серые танки.    Пока от атомного огня не прогорит их серая броня -  они не дадут высадить десант ...

Глаза генерала полыхают  синим огнём.

- Но зачем...

- Что - «зачем»?  - Генерал вроде бы  даже  удивился бессмысленности вопроса.


- Зачем вам всё это? Все вооружённые силы окончательно  перешли на сторону Фронта Освобождения.  Эта  страна - тоже ваша.  Гонсуэльяс, бывшая столица. Вся промышленность, полезные ископаемые,  железные дороги - тоже ваши. Республика   представляет теперь собой всего лишь несколько pueblos на юго-западе,  защищаемые остатками  президентской гвардии, окопавшимися на перевалах.  Что вам ещё надо? Власть?  Из  Дворца Правосудия вы можете править  всей страной по телефону. Женщин? Стоит вам щёлкнуть пальцем - и  ваши бойцы вырвут из толпы приглянувшуюся вам одалиску.

Де Ланда с интересом глядит на него. Коженёвский сглатывает слюну, но продолжает:

-Щёлкните ещё раз - и они убьют того, кто  посмеет заступиться - вам даже не понадобиться доставать свой автоматический пистолет. А если уж вам так захочется застрелить дерзкого дурака лично, то и тут вам даже не надо излишне напрягаться - под ствольной коробкой есть отличный рычажок, удобно ложащийся в ладонь. Что же вам ещё надо, де Ланда?

-  Коженьевски,- спрашивает генерал, -  А  вас-то что не устраивает? Хорошо, я смирился, что  Союз  оставит меня. Но почему вы-то, сами,  пытаетесь переубедить меня -да ещё с  таким жаром? Боитесь умереть?  Думаете, что я вас убью? Не отпущу? - генерал резко оборачивается,  взмахивает рукой, как бы указывая куда-то на юго-восток, -   Пожалуйста! Аргентина до сих пор нейтральна. Я дам вам самолёт, я дам вам бензин. Хоть у меня мало топлива - но я дам! Поверьте ! Я даже прекращу на этот день  стрельбу и отведу войска от южных границ - чтобы они точно не сбили вашу  "Дакоту". Вы долетите, Коженьевски, не сомневайтесь. Сможете даже убежище попросить. Или советского консула найдете… Хотите? Я устрою!

 - Не хочу, - твердо и четко произнес военный советник, -  Не надо, генерал.

Генерал рассмеялся:

-Что вам за всего до этого дело, комиссар?  Ну  вот придут янки…  Вас-то, вас - давно здесь не будет!

-За эту войну я несу такую же ответственность, как и вы, де Ланда, - Я помог её  вам начать, - Он, как и другие,  и другие  советские офицеры, появились здесь одновременно с  этими танками, тысячетонными  ТГ-1 , -  И останусь  здесь до конца. Но и вы останетесь.  Без  поддержки, в торговой блокаде - потому что их корабли уже появились в море.   Да и у Политбюро желания отправлять вам помощь всё меньше и меньше. И для всего мира вы  уже давно из борца превратились в преступника. В каждом газетном киоске, на каждом перекрестке  -  одни и те же фото с  плохо закопанными ямами  и раздробленными черепами.

- Всех на нож, - бормочет командующий. Парад заканчивается. От праздничного настроения по случаю взятия портовой конурбации без боя - не осталось и следа.  Чёртов Коженёвский.

- Кто вы  в России? - звучит вопрос из-под козырька  низко опустившейся  фуражки

- Простите, генерал, я не понял вопроса -пожимает плечами русский военный советник. Он  непонимающе глядит на золотого орла, сжимающего в когтях змею.

- Кто вы в России? Что вы делаете дома, Коженьевски? - повторяет вопрос генерал по-русски.

- Дома я делаю кормушки для птиц,-    неужели в голосе этого истукана слышно раздражение? Это радует генерала, - И гуляю с дочкой. Но дома я бываю редко.  Я - подполковник вооруженных сил Советского Союза, генерал.

-Всего лишь подполковник! - генерал позволил себе едва заметно рассмеяться. Он отлично говорит по-русски. Даже акцент не особенно заметен, - Коженьевски, да вам же давно пора быть генералом!

Советник  никак не отвечает  на слова болезненный укол де Ланды.

- Скучно живёте, Фердинанд Франциевич, - де Ланда вдруг произнес его имя правильно,  без акцента, - И  человек вы скучный. Впрочем, это ваше дело.  Поезжайте к себе. Предоставьте этот континент самому себе.  Ваше дело здесь выполнено. Вы  ведь коммунист?- Коженёвский послушно  кивает, -Так радуйтесь, что здесь убивают  капиталистов, янки….  Всех на нож, Коженьевски! Всех на нож…


Советский подполковник вздрагивает  и от  нового удара кулаком по перилам, и от тона которым произнесены эти слова.

-   Генерал, может вам это  покажется смешным, но для меня  слова, которые произносят с высоких трибун, - говорит в белую спину шинели Коженёвский, - о борьбе за мир. Они для меня….- Ему становится  тяжело говорить. Он не хочет вспоминать закопченные и засыпанные обломками  зданий улицы Варшавы. Вернее даже не улицы, а заваленные строительным мусором пустыри заместо  улиц, - Они для меня имеют  весьма большое значение.

 - Вы правы.

Военный советник не ждал такого быстрого триумфа.

- Вы правы,  - соглашается де Ланда,-  Мне покажется это смешным.

Поскольку,Коженёвский молчит де Ланда уточняет свою позицию:

-Коженёвский, скажите мне ещё, что вы верите в Бога! - он резко оборачивается к к напуганному ,в само деле, напуганному полковнику, - Ну, давай, скажи, Коженёвский!

 Холодный пот проступает на лбу военного советника- несмотря на жару и веселье де Ланды.  Он слишком хорошо знает цену такому веселью  генерала. Цена измеряется в количестве стреляных гильз его  автоматического  пистолета.

-А вы !? -  голос Коженёвскийа срывается в истерику.

 Если  де Ланда опять, как  у Мехико, вздумал  разносить ударами своего оружия аппараты связи, а после -  стрелять по всем, кто окажется рядом.


У генерала очень хорошо поставленный красивый музыкальный баритон.  Как у  оперного  Мефистофеля.

"Тот кумир,
Всех сильней богов
Волю неба презирает,
Насмехаясь изменяет
Он небес закон святой!"


 А  дальше  - поётся  про тяжелый испанский меч в руке генерала.  По прямому лезвию катились огромные  и вязкие, как мазутные слезы из  ржавой портовой цистерны тёмно-багровые  капли.    И смятая, деформированная так, словно состоит из глины и в ней  нет костей голова со страшно выпученным кровавым глазом. Вся щека - черное, хрустящее от  песка пятно и  налипшие, свалившиеся в черные  морковки, длинные волосы.  И из разрубленных одним страшным косым ударом  каких-то белых трубочек которой льется что-то чёрное, поганя белизну  его кавалерийских штанов с красной, выцветшей полосой лампаса… Голова с закатившимися белками,  которую  он держит за волосы, наступив на тело радиста, тёмно-зелёная форма которого, от  несуществующей шеи, от плеч  - пропитана чем-то  чёрным. Он пытался убежать  от своего  страшного, гневного господина...

- Совееетник!

Это совершенно неподходящий костюм для  роли очаровательного беса-соблазнителя.

- Коженьееевски! - отрубленная голова связиста, брошенная им,  шлёпается  на мокрую землю как  плевок кровавой чахоточной мокроты, -  Немирооович! Клянусь кровью, текущей из дырки между ног Богоматери - я извёл на этого дуракаа последний патрон!”

Но, что бесы рядом с ним есть -это точно. Потому что  если бесы есть -то, значит, должны быть и грохочущие громами, разгоняющие маленьких поганцев молниями Небеса. Такое есть правило. Должно быть…
Так и с де Ландой.  Рядом с де Ландой невозможно не верить  в Бога.
Ведь должна быть противоположность де Ланде.  Должно  кто-то или что-то однажды остановить де Ланду.
Есть же граница, которую не в силах пересечь его мерзости.  А кто  может  положить эту грань, быть этой самой границей и силой,  если не…
 Широкие, мясистые, как ладони богача,  колючие зелёные листья нопалей отвешивали пощёчины убегающему военному советнику.

- Мой поляаак! - дышавший яблочным духом   кактусовой водки  и кислым гнилым запахом перегоревшего внутри  алкоголя, - Коженьеееевски!

Он ведь  не вышел к звавшему его генералу.  Он ждал целые сутки, скрываясь от него в какой-то  яме полной мутной белёсой воды и пиявок - прежде чем услышал  гортанные и даже веселые голоса солдат. Тогда он  вышел.  Выполз, весь в желтой глине.  Она быстро высохла, даже в здешнем воздухе который даже
   Пусть и потерявший своё оружие -он  не боялся.   Солдаты  смеялись и были веселы. И солдаты, чьи  угодно -  это не де Ланда.
Что к этому моменту   прошло ровно двадцать три часа  и тринадцать минут - он знал точно. Потому что  читал,  без конца читал,  про себя “Отче наш”. В том числе и  для того, чтобы знать  сколько времени  прошло.   Но, на самом деле, ему хотелось хоть чем-то занять мозг, чтобы   не вздрагивать от каждого звука. Ведь кто знает?  Может, пума - здешний опасный  ночной  хищник. Они  и в мирное время таскали   индейских детей и мулов. А сейчас и вовсе осмелели- отожравшись на вкусно и железно пахнущей человечине. Или это хуже пумы…   Генерал - пришедший и  за его головой?

Или он  срежет с него  кожу?  Натянет,еще влажную,  не отмездрённую, и будет носить вместо одежды - чтобы бы никто не заподозрил,что он умер. Или просто сделает себе кожаные штаны - подражая здешним каменным богам, чьи отрубленные Кортецем головы валяются тут и там по джунглям?

 Мысли - одна страшней другой, -  рассыпались искрами  осветительных ракет в во влажной темноте ночи.

- А вы!? Неужели - нет?!

Генерал оглядывает советского  военного советника сверху до низу, прежде чем ответить. У Коженёвского создается впечатление, будто он стоит в строю  перед училищем. Кто-то большой, страшный,заметил непорядок, грязь. И в ответе будет  именно он.
Он так же смотрел, когда его привели.   И даже извинился за свою выходку.
И подарил ему… Да, часы. Вот эти вот золотые часы.  Не побрезговал взять его руку. Холодную и бледную, всю в липкой глине - и, сняв со своей руки, нацепить тяжёлые как золотой слиток…
И похвастался, что Мехико теперь  принадлежит им. Последний очаг сопротивления,  выдавленных к холму Тапейак республиканцев, уничтожен  "этими вашими превосходными советскими  canones. Они мне сберегли много жизней моих солдат при штурме. Я очень обязан вашей стране и нашей социалистической партии за помощь в борьбе за Свободу, Коженьевски…"

Советник тогда почти поверил ему.
Что был  штурм Тапейак был.
Что было никак не пробиться. Что с небес сыпались пахнущие серой и огнем    тухлые стальные яйца мортирных  бомб, а из  церковных зданий, царапая сошками каменные полы, били пулемёты  Браунинга.
Что солдаты Фронта  Освобождения не выдежали минометного огня и обреченных  контратак - яростных,  как у обложенных версальскими мясниками парижских коммунаров. Не выдержали - и откатились.  Возможно,  республиканцы даже смогли бы пробиться к  аэропорту -  у них оставалась лёгкая бронетехника… И именно потому генерал бил двенадцатидюймовыми гранатами, не разбирая где свои, а где чужие, превращая ударами  полутонных снарядов прокаленную глину, брусчатку, людей в горячий, пахнущий мясом, полужидкий суп. Мерзкое варево, как живое, стекавшие вниз,  поглощая брошенные позиции, оружие и куски человеческих тел.
У де Ланды было лицо стареющего ангела, приятный голос,который можно слушать вечность, а говорить убедительно он умел всегда.

 Де Ланда  отводит взгляд:

-Нет, - цедит он  сквозь зубы и сплёвывает, - Нет никаких  богов.  Мир, Коженьевски… Это всего лишь камешек на дороге. Пнуть его - и пусть летит… Туда куда его пнули. И так далеко -насколько хватило сил у придавшего ему движение. Вот и всё. И живёт он - только пока летит.

- Тапейак  - тоже был всего лишь камушком?!

Де Ланда хмурится.

 -Не   могу вспомнить. Коженьевски, здесь много мест с названиями из  науатль.... И сотен других индейских языков!  Почему я должен помнить это место  лучше всех остальных?    Вы не можете представить себе, Коженёвский,  но даже у ручья из  которого когда-то напоили  трёх деревенских коз есть название. И его приходилось запомнить -если  там видели хотя бы с трёх республиканцев... Месяц пути, от  Мехико до Гонсуэльяса. Даже с вашими пушками и  машинами, был нелёгок. Я услышал много индейских  названий, даже таких о которых не знал раньше….


- Это и было в Мехико, - прервал  словоизлияния триумфатора Коженёвский, - Холм. Господствующая над городом высота…


-  Вы, в самом деле,  убили эти тысячи - что попросили убежища на Тапейак? Просто так? Там  были мирные…! Рабочие! Женщины. Бедняки из  предместий!  Индейцы…  Вы говорили перед  камерами, что боретесь за их права…  А в «Паризьен»  публикуют  размытое телефото расплющенных   гусеницами наших танков тел.   Ваши солдаты их бросали - чтобы не копать могил. А в лужи  крови  кидали всё, что вынесли из  базилики.

Генерал  усмехается. Это  было не совсем так. Но  пусть он думает, что  всё было так,как придумали  французские журналисты. Это полезно. Когда о нём думают лишнее.  Когда на  Тапейак отступали …  Бежали остатки республиканских войск, президентская гвардия, прикрываясь, смешивась с  толпами рабочих,  банковских  служащих  и крестьян из окрестных деревень, они тоже думали, что он ни за что  его двенадцатидюймовые  не откроют  огонь по  жилищу Девы.


Впрочем,в  это не верили даже его собственные войска.

Вера...

Смешное слово.

Все верили, что  нет иного пути кроме, как  через  охраняемые республиканской гвардией перевалы. Что он разобъёт головы о  форты на спуске.

А он пошел через высоты Писбы!

Через высоты, где само время плавилось под  ядерным огнём непобедимого солнца. И вязкий, стеклянный воздух, похожий  расплавленный хрусталь мешал двигаться ногам. Глаза не видели почти ничего,  ноги облипал  мокрый  снег, ступни скользили по “живым” камням, но генерал молча, напрягая стальные, будто изготовленные  как детали для паровой машины -и доставшиеся живому человеку по ошибке, мускулы спины, наваливался на тросы волокуши на которой лежали отливающие медью поясов огромные, в обхват рук, снаряды.


	Одни такие деревянные сани , спешно сбитые из снарядных ящиков  и разломанных бортов грузовиков, должны были тащить восемь человек, но генерал не спорил и не просил.
 Просто  молча шёл вперёд, через снежную мглу, поскальзываясь и разбивая лицо. От холода из ран уже не текла кровь-а он шёл.
  Восемь  человек должны тащить сани, которые  тащил генерал в одиночку.
  И он тащил. Упирался.  Тянул. Шаг за шагом.
 Чем выше они поднимались, тем меньше оставалось у него людей.  Да и те  скорее походили на привидения. Он мог  тащить эти  деревянные сани с двумя снарядами - он и тянул эти проклятые тросы.  Значит,   ему не нужны остальные семь. Только и всего.
Все тягачи, все тракторы, все грузовики пришлось бросить уже  на двух тысячах метров  -  из двигателей пошёл  предательский белый парок. Вода  выкипала быстрее, чем внизу и  мощности  не хватало -  особенно в  метелях.
Снег через маленькие крышечки в радиаторы натолкать было нельзя -и де Ланда оставил  их там, где они пали, измученные, дышащие белыми струйками пара.    И   медно-зеленые болванки посыпались в снег из кузовов…
Лошади, мулы и люди  легче артиллерийских тягачей и  тракторов переносили  такой подъём. Особенно , если давать им отдохнуть. По крайней мере, у  де Ланды их было больше.
 Треть  всех солдат и всех отнятых у индейцев мулов, он оставил вмороженными во льды Анд ,  но, обойдя ожидавшие его республиканские войска и рванув вперёд, по хлипким высокогорным мостам,  с налёта взял плохо охраняемую, удерживаему всего лишь полуротой,  Тунху, лично разнеся  из автоматического пистолета череп  полусонному от жары и текилы  жирному  неогренадинскому  капитану -  и  получив в своё распоряжение  тыловые склады республиканцев.

И, что важнее, дальнобойности его тяжёлой артиллерии, особенно, в разреженным горном воздухе, теперь  хватило, чтобы достать до перевалов - где засели ожидавшие его войска - последние резервы Боготы....

Его не ожидали так быстро, не ожидали, что он пройдет так высоко - а он уже выпустил все снаряды, что у него были,  они уже грохотали в ущельях. Даже  падая рядом,  разрывы двухсотфунтовых болванок ворчали и грызлись  как  огромные железные звери, запертые в тесной каменном ущелье,   спуская на головы засевших в земляных укреплениях, вражеских солдат лавины из снега и камней.
 А через неделю он уже был в Мельдине!
Который, он опять,  громил теми самыми орудиями - к которым смог подвезти  все имевшиеся у него заряды.
Благодаря захваченным  республиканским запасам, он смог в первую очередь перебросить именно снаряды к своим, калибра восемь с четвертью дюйма, дальнобойным.

И в Мельдине  и Боготе не верили - никак нельзя было протащить ни пушки , ни столько снарядов через высотные льды на трёх тысячах метров… Ни пройти мимо готовой встретить у подошвы гор и на перевалах  гвардии. Не мог генерал проломить своим лбом эту оборону.


В Боготе верили, что его движения определяются высотой и удобством перевалов.

Мириады проклятий возносились в штабах Неогренады и церквях Боготы.

 Ни снег, ни лёд, ни  слабость моторов, ни  пустые сотрясания эфира не остановили его в Андах.

На Тапейак верили, что  движения мира определяются верой в Деву.

Тысячи, миллионы молитв били  тонкими, как у бабочки  воздушными крылами между землёй и небом.
 Ни одна не остановила, даже не замедлила, не задержала, даже  на мгновение, полёта морской фугасной гранаты.



- Понтифик, доселе лишь призывавший к примирению сторон, объявил вас  лишенным рая и ада анафемой - когда ему   принесли газетные снимки, на которых   ваши  солдаты были с каким-то изгвазданным в крови  полотном. Генерал...



- Дон  Коженьевски, -  закрывает глаза Де Ланда , -  Почему вас не радует то,  что вы беседуете не с одним из здешних фанатиков-  а с  человеком вполне близким вам по духу?  Просто поверьте мне на слово. Всем, кто пожелал спрятаться от  моих орудий под юбкой Девы -я позволил это сделать.  Они до сих пор там прячутся… - хохотнул он

 Видение гигантского  храма, превращенного в костницу мелькает как кадр на быстро проматываемой  киноплёнке.  Развороченные,  начинающие гнить тела, сотни трупов и  костей, собранных солдатами Народного Фронта.  Было необходимо очистить улицы Мехико от мертвой плоти - пока не начались болезни.  И так  велел сам де Ланда- спеша превратить город в витрину для репортеров. Но додуматься превратить из разбитого храма, гигантский купол, астрономических  размеров которого разбило  касательным ударом двенадцатидюймового снаряда, в самую настоящую секционную, аккуратно усадив   покойников на  разбитые скамьи в макабрической пародии на  католическую мессу - это была уже  инициатива его молодчиков.
 Впрочем, их  высокопревосходительство, увидев сие гнилое собрание( Вонь на жаре стояла просто невозможная, будто из вскрытого скотомогильника), изволили много смеяться. Он даже повелел собрать нотные листы(Собрали все, что нашлось в городе. Коженёвский видел на трупной мессе и Вагнера, и Листа… Костяная рука одного из собравшихся здесь  скелетов придерживала запачканную, все время переворачиваемую ветром страничку с "Марсельезой" - ну никак не уместной ни в какой церкви)разложить их на колени трупов… Какая, в самом деле,  какая рождественская служба - без возможности петь  псалмы и гимны - вслед за священиком? Генерал прав….

Самое интересное, что де Ланда очень точно попал своими вопросами.
Гимназиста  Коженёвского, даже розгами, не смогли убедить в царствии небесном. Наверное, это самый неудобный инструмент для убеждения…
Даже  на военной службе он, манкировал церковными службами -как мог, - получая за это положенные часы под ружьем.   Он даже бравировал этим.
Но сейчас он не хотел, ни в чем не хотел быть -  даже на самую малую песчинку,-  таким же как де Ланда!
Наконец, он чувствовал, просто чувствовал - что хоть кто-то на всем Юкатане   и Перу, должен просить у Небес прощения за творимое генералом.
Но, о Боже, он  же был слишком стар, слишком стар - чтобы отправляться  за тридевять земель. Почему  он…


- Напомните мне когда-нибудь, - пожал плечами де Ланда, - Когда-нибудь…рассказать вам, комиссар, что кровь очень нравится юкатанским  святым.  И я досыта напоил Деву….

 “Какую,к чёрту, Деву!?”

- «Когда-нибудь» -это когда,  господин главнокомандующий?


- Когда-нибудь-  значит,  “когда-нибудь”. А сейчас -извините, господин военный советник, - генерал распрямляется, -  Мне надо продолжать...