Простая история

Синдром отмены или же по-простому ломка ставит тебя перед фактом и не оставляет выбора: снять ломку или выполнить обещание? Вопрос весьма и весьма риторический. Дрожащими руками я готовлю раствор…
Нервишки-струйки слишком хрупки
Это не землетрясение, это трясутся руки
Всегда ненавидел барыг. Эти сукины дети обманут даже мать родную, поддав вместо корвалола феназепам, чтобы ещё раз попросила. Он знал, что я залетный с опытом, но все равно продал мне хуйню!
-Думал, что я не смогу различить героин от голимой синтетики?! Мудила! Сука! Найду, выебу!
Я кричу в пустой квартире. Стягиваю жгутом вену. В шприце мой наркоз. Мое избавление.  Два куба. Я понимаю, что это много. Я понимаю, что в предыдущей дозе всё-таки был героин, хуевый, бадяжный, но героин. И я не знаю сколько. Есть риск передоза. Но меня ломает, блять! Я знаю, что, если вколю мне скорее всего пизда. Я знаю, что должен сегодня помочь одной хорошей девочке…Но меня ломает, сука! Я снова кричу. От ярости и от бессильной злобы… Этот бой давно проигран: не вколю сейчас, то воя в потолок от ломки вколю потом. Но мне надо идти, надо помочь. Она так замечательно рисует. Но есть риск передоза, но с ломкой...
-Ебанный сукин сын!
И снова проклятья и угрозы в адрес барыги. Черт надо, что-то делать! Может вколоть меньше? Только ломку сниму и не будет передоза... Жму на клапан и с нарастающим ужасом, смотрю как раствор уходит из шприца. Медленно, очень медленно и очень много! Я паникую.
«Мне же не хватит!»
Проскакивает истеричная мысль и я колюсь. Сам того не замечаю, колю. Мне казалось, что я выплеснул много. А по факту, чуть меньше четверти куба или того меньше.
Ну, когда же это всё закончится?
Никогда это не закончится!
Правильно Серёга, правильно. Никогда это не закончится, а если и закончится, то только одним исходом. Уже поздно просить маму родить меня обратно, этот этап давно пройден...
Я выключил музыку. Но она все ещё звучит в ушах. Меня кроет, хотя давно уже крыть не должно… С трудом закрыл дверь. Кое-как добрался до лифта. Сознание размывается, вижу, мутно. С каждой секундой все хуже.
«Передоз»
С ужасом пролетает мысль. И тут же гаснет. Я не рассчитал должным образом и вколол слишком много. Три может, все пять? Мне страшно, неподдельно страшно, как будто чистый не разбавленный ужас распространяется по венам. На улицу я вышел в полуобмороке. Мороз я не почувствовал. Я вообще ничего не чувствую.
-Боже, мне хуево, хуево. Я передознулся. Надо присесть…. На лавку…. Чуть… чуть…. Отдохну….
Я понимаю, что это конец и неотвратимая неизбежность, но теплота судорогой распространяется по телу.  Уходит страх, как будто нет самой смерти.  Только теплота и спокойствие.
Темнота сжирает все и когда в ней не остаётся даже тусклого ореола света, я умираю...

Туннеля не было. Как и света в конце. Пустота и всё. Вскоре она рассеялась, и я вижу судейскую трибуну. Она давно потеряла свой лоск, и свежая краска не дело не поправит. Сквозь неё, все равно проглядывается старое дерево всё в трещинах и царапинах.
По бокам от трибуны стоят два стола из темного и светлого дерева. Не знаю какому гению в голову пришла эта идея, но светлый стол это адвокатский, а темный, конечно, прокурорский. Осужденные, да и просто простые обыватели оценили эту иронию по достоинству - здание суда назвали “Страшным”, а клетку заключённых “Лимбом”.
 -Суд идёт.
Голос сотряс стены, кажется, он исходил отовсюду, из каждой частички помещения.Открылась ранее не замеченная дверь и Суд вошел. Судья, Демон и Мой Ангел-Хранитель. Судья, прокурор и адвокат соответственно.
Мое сознание или правильнее сказать человеческое понимание, рисовало Страшный Суд моей души, как нечто земное. Но мне страшно. Чертовски страшно. Я стою в оцепенение и просто таращусь на пришедших.
Прокурор выглядит как одна мразь из моей жизни. Он ради карьеры десятками отправлял людей на зону. Его рыло один в один, но вот только... Кокарда мерцает адским пламенем, из-за фуражки видны рога, на роже шерсть. Взгляд налит кровью, его распирает от нетерпения и жажды наживы. Отправить в ад одного грешника и тут же перейти к другому.  Он образцовый прокурор – властитель душ человеческих.
Ангел же... И мне захотелось рыдать. Это Леся... Мы снова встретились. Моя первая и единственная любовь. Прекрасна, изумительна. В кристально голубых глазах видно летнее небо. Лицо светиться теплым солнечным светом. От золотистых волос исходит едва заметно свечение, а за плечами видно два белоснежных крыла. Она сострадание и милосердие, но мне от этого на сердце больно. Она защищает меня, а я её предал.
 Судью - Идеала - я не смог увидеть. При взгляде на него, мне хочется тут же его отвести. Он Страшен, Он Могущественен, Он Совершенен. Представить Его в человеческой обличье, я не могу. Потому, я вижу его в виде нестерпимо сияющего пучка света, формой напоминающего крест. .
-Не бойся. Все будет хорошо.
Сказал мне Адвокат и улыбнулась. Это могло прозвучать как издевка, но от её слов стало легче. Мне по-прежнему страшно, но не до оцепенения.
-Подсудимый, у вас есть вопросы или ходайства к Суду?
-Нет, ваша Честь.
-Если нет вопросов, процесс начать.
Я думал, что на меня обрушится град вопросов, но вместо это, Судья обратился к членам суда.
-Прокурор, Адвокат, вам слово.
- Наконец-то. Подсудимый совершил много злых дел…
- Однако у защиты будет, что возразить.
-Ну, мы это ещё посмотрим, милочка…
Прокурор со смехом достал из стола толстую папку и швырнул её на стол. Достал и Адвокат, папку тоньше. Добрые и плохие дела моей жизни. Я не считал себя хорошим человеком, но толщина папки Прокурора ужасает. Однако несмотря на отчаянное положение, Адвокат настроен решительно. Она внушает надежду, ведь она сделает все, чтобы, Спасти меня.
-Так. Начнем сначала. С детства!
Прокурор открыл папку и меня начало уносить куда-то далеко из зала, в моё детство...

Я родился начале девяностых. Когда Союз распался, вскоре был закрыт завод, где мой отец трудился и работал долгие пятнадцать лет.  Он пытался восстановить справедливость, стучась во все инстанции, а получил лишь берцом по башке, после того как наорал на чинушу. Две недели в больнице с двумя переломами, но хуже всего, что-то сломалось в душе.
Его поглотило отчаяние, гнев и бессильная злоба. И чтобы заглушить их он начал пить.
Мать же была глупой. Пока отец горбатился на заводе, она сидела дома и гордо называла себя домохозяйкой. И даже когда ситуация изменилась, она не пошла навстречу мужу, так и осталась сидеть дома, якобы присматривать за мной.
Деньги кончались и вместе с ней еда в холодильнике. Я часто голодал, но отец старался из последних сил. Он менял работу за работой, старался не терять духа, но все больше пил. Его голос становился более усталым и злым, а раздражённость он и вовсе не скрывал.  Масло в огонь подливала мама, своим бездействием.
Отец долго терпел, но однажды он вернулся домой поздно вечером. По его лицу было видно, что больше всего желал он забыться в тяжелом алкогольном сне. Но на пороге его ждала моя недалекая мама. Она начала ныть и причитать.
-Ну, вот ты опять купил во...
Договорить она не успела. Отец молча врезал ей в челюсть. Я понял, что отец взорвался. Терпение лопнуло. В его глазах было видна лишь одна ненависть и злость. Он замахнулся её раз, но остановился. После помог матери, и они вместе долго говорили на кухне за закрытой дверью.
После этого случая, опасаясь гнева мужа, она пошла работать, затаив глубокую обиду.

Тем не менее жизнь продолжалась. Отец смирился с положением дел и потихоньку рубец в его душе стал затягиваться. Он нашел стабильную работу и дела потихоньку шли в гору, но отец успел пристраститься к водке и пил каждую неделю. Работала и мама, скрипя зубами.
Воспитывали меня по-разному. Отец строго, по-советски, как воспитали его. Порол он меня нещадно. Мама же... Для неё я, скорее всего, был аксессуаром, куклой. Но как бы они не пытались их воспитать, своими действиями они противоречили своим словам. Каждодневное нытье мамы по телефону, пятничные отцовские запои перечеркивали напрочь их воспитание. Я им не верил. Потому, был непослушным ребёнком, получая нагоняй от обоих.
Все же любил своих родителей. Я ненавидел отца за попойки, но, когда отец не был пьяным, он часто брал меня с собой гулять. Мне нравилось его общество. От него, сильного и большого, я узнавал много интересного и нового. Он вложил в меня, то немногое, что делало из меня человека.
Мама мало повлияла на меня, но благодаря ей от неё у меня передалась тяга к прекрасному и привила любовь к рисованию.
Отец пытался вновь сблизиться с мамой. Он её по-прежнему любил... Но быстро оставил эти попытки и махнул рукой. Мамина обида, глубоко пустившая корни в душе, не давала и полшанса на прощение. Она хотела, чтобы всё было как раньше - она сидит дома, а муж балует, обожает и любит. Она изнывала от обиды ей хотелось как-то напортачить. Сделать пакость назло отцу. И она стала изменять с директором магазина, в котором работала. Будучи красивой женщиной, она первая проявила инициативу. Флирт, легкие заигрывания, пара свиданий и вот она получает повышение. Раскрыв павлиний хвост, она курицей красовалась везде, где только можно. Она делала это специально, чтобы отец заметил её. Поползли слухи. Но отец отказывался в это верить до последнего, пока мама перестала ночевать дома.
Снова стресс, снова нервы. А антидепрессант один...  Накануне, я поговорил с папой и взял с него обещание, что он бросит пить. Он продержался две недели и напился. И он сорвался, как тогда. Со мной он не разговаривал, даже не замечал. Я хотел его разговорить, но испугался. Отец допил бутылку водки без закуски, сказал мне “оставайся дома” и куда-то поспешно ушел. В следующий раз, я увидел его в зале суда...

Далее дни пошли как в тумане. Я жил у тяти Марии, сестры брата. Как выяснилось отец разбил нос любовнику. Он напролом зашёл в кабинет директора, где и застал их. Но дело до секса не дошло — мама все же боялась переступить эту черту.  И вроде ничего необычного, но на него повесили совершенно другие статьи: кражу и разбой. Два висяка, которые надо было закрыть в этом квартале. А вишенкой на этом торте правосудия стало “домашнее насилие”. Но отец поднял руку на свою жену, всего один раз в жизни.
Судили его в “Страшном суде”. И это был Чеховский суд во всей красе. Унылые серо-зелёные стены, от которых веет тошнотой и безнадежностью; адвокат, подыхающий от скуки и думающий, только о обеде; серые лица присяжных, которые не понимают зачем они тут; судья с лицом лягушки и полным безразличием к происходящему. Только у прокурора было хорошее настроение.
Отца осудили на двенадцать лет колонии общего поселения. Двенадцать ебанных лет невиновному человеку. Это был полный пиздец. Охренела и мама. Она открывала рот как рыба и стояла ошарашенная с лицом побитой собаки. Отец ничего не сказал в свою защиту. Он промолчал. И суд завершился.

Перед отправкой в колонию я встретился с папой.
-Больше всего, я хотел, чтобы ты бы счастлив. Извини меня пожалуйста, Ванюша за то, что бил, пил и мало уделял тебе времени. Ты вырастишь хорошим мальчиком, я верю в это...
После он заплакал. Плакал и я. В тот момент я простил отца за всё. У меня не было на него зла или обиды. Но попрощаться с отцом пришла и мать. Она была заплакана и печальна, лепетала слова прощения. Они коротко поговорили и к моему удивлению... Отец её простил. Я нет. Она хотела забрать меня себе, даже любовника бросила, но я наотрез отказался. Даже истерил и плевался в её сторону. И тогда... Она отказалась от родительских прав. Меня к себе взяла Марина.
С отцом я переписывался полгода. Его письма сквозили оптимизмом. У него была цель, была мечта — вновь увидеть меня. Но боги любят шутить. Отец заболел пневмонией. Из-за того, что его до последнего не хотели переводить в больницу, он умер от осложнений. За телом пришлось ехать через всю страну. Хоронили его скромно. Маленький участок, самый дешевый гроб, без торжественной церемонии. Когда засыпали могилу, из меня в тот момент, как будто вырвали кусок души. Маленькую ранку быстро заполнила горечь обиды с ненавистью на всех причастных к смерти отца. В первую очередь на мою мать...
О ней же, я долго ничего не слышал. Мне было наплевать на неё и когда с опозданием пришла новость, что она мертва, я не расстроился. Мне казалось, вот она карма. Но от неё смерти я не получил удовлетворения или покоя. Наоборот. Меня грызло чувство вины. Это меня раздражало, ведь я ненавидел её. Но я ещё не скоро понял, что моя ненависть подобна маминой детской обиде. Я обиделся на неё так же, как она на отца. И не смог простить...
Позже я понял, что мама не была виновата в сломе отца и в его пьянках. Так сложились обстоятельства и уже поздно искать виноватых. Но человеку требуется козёл отпущения. И не каждый способен опустить веревку и взглянуть на проблему трезво. Я не смог.


-Подсудимый, вы думали примириться с собой и простить свою маму?
-Да, Ваша Честь. Я часто думал об этом, но...
-Но?
- Я хотел простить. Даже один раз пришел на могилу с мыслью выговориться. Но могиле не скажешь “прости” и я... Не смог перебороть ту обиду. Меня передёрнуло от одной только мысли, что я сейчас буду унижаться перед надгробием и я... Меня это взбесило до чертиков. Я плюнул на могилу и ушёл. Позже я об этом много раз жалел и даже хотел вернуться. Но это желание быстро прошло.
-Понятно. Ваши показания будут рассмотрены. Продолжаем.
В глазах стояли слезы. Но поздно раскаиваться. Из зала суда я возвращаюсь во времена юности.

Школа серый этап моей жизни. Учился средне, в меру послушный. Меня не трогали хулиганы и я никого не задевал. У меня не было друзей. И я что был, что не был. У меня было всего одно увлечение - рисование. Я рисовал много, рисовал часами. Как-то раз в средних классах это заметил учитель, когда я от скуки, на уроке рисовал в тетради. Меня не отругали, но тетрадь забрали. Позже меня вызвали к директору. Прочитали нудную нотацию, и после записали в кружок рисования. И как оказалось не зря. Это в полной мере раскрыло мой талант. Я рисовал для всех стенгазет, для всех конкурсов и мероприятий.
Всё свое свободное время, я ходил с мольбертом и рисовал всё, что приглянется глазу. . Это было моей страстью, моей манией, моей отдушиной.... На холст я выносил всё из себя, все свои страдания, обиды и страхи. Если обычному человеку, чтобы выпустить пар, нужно покричать или кого-то поколотить, то я шёл рисовать.
 Я участвовал и выигрывал во многих творческих конкурсах. Комната заполнялась различными грамотами, медалями, наградами. Ох... Это было самое счастливое и беззаботное время. Но, потом, я встретил её.
Эта был сентябрь. Я перешёл в одиннадцатый класс, хотя мог уйти и после девятого. Но для поступления в Мухино, требовалось ЕГЭ и потому, скрипя зубами я досиживал два класса. Взрослая жизнь уже была видна через порог и мне не терпелось переступить его. Будущее казалось безоблачным и светлым. Но...
-Э... Извините. З-здесь кружок рисования?
Я был занят над очередной работой, рисовал какой-то натюрморт. Я обернулся и замолчал...
Вошедшая девушка поразила меня наповал своей красотой. Небесно-голубые глаза, золотистые волосы цвета пшена, пропорции тела недалеки от моих идеалов, а рост чуть ниже моего. Красота простая и не затейлива, но мне показалось, что ко мне спустилась сама Венера.
Девушка, видя мой ступор, засмущалась и румянец, подобно огню, вспыхнул на её щеках. Мы стояли и смотрели друг на друга смущенные и потерянные, пока она не вывела меня транса вопросом:
— Это ваша картина?
-Нет. То есть да! Это моя картина, я.... Тут рисую, и я вроде главный. Вы записаться хотели?
-Да. Это я у вас... Прости, у тебя надо записаться?
-Да. Фамилию, имя и по желанию покажи, что умеешь...
-А, это обязательно?
-Нет, конечно. Но, как заведующий кружка, я должен знать, на что ты способна.
-Ну... Я не особо хорошо рисую... Так, средненько...
Стесняясь и принижая саму себя, она, чуть дрожа, показала мне свои рисунки. Поражен, я был не меньше, чем её красотой. Её рисунок походил на мангу или аниме, но со своей стилизацией. Так, лица были более овальными, глаза чуть меньше, но поражала в первую проработка рисунка. Каждую черточку, ямочку, локон волос усердно выводили, и я как, почти художник, понимал это.
-Красиво... Это аниме?
-Да.
Запинаясь, ответила она и чуть съёжилась. Я увидел это и широко улыбнулся.
-Очень красивые рисунки. Я к аниме отношусь нейтрально, не переживай. Сам, как видишь, рисую в более традиционном стиле.
-Вижу...
-Правда, я ещё её не закончил. Но тут висит много моих законченных картин. Одну, ты могла видеть в вестибюле.
-Олень на водопое?
-Да. Но я её по-другому назвал “Трудовик после запоя”.
Мы оба рассмеялись, а после я достал журнал посещений.
-Как тебя зовут?
-Леся.

С той встречи начались наши отношения. Перевод в новую школу, да ещё в последнем классе дался для Леси тяжело. Старые подруги и друзья остались позади, а в новой она была чужачкой. Но к нашему счастью, я был таким же чужаком, но уже среди своих. Мы часто виделись в художественном кружке, что сблизило нас. А потом, я и вовсе стал единственным для неё другом. За любым советом и помощью Леся обращалась ко мне. По своему характеру она была кроткой овечкой, что мирно пасется в стороне от основного стада. И мне нравилось пастись рядом с ней. Наши интересы совпадали, нами двигала одна страсть и мне было с ней мирно и спокойно.  Но, как сказал один великий классик: дружбы между мужчиной и женщиной не бывает. Я в неё влюбился.

 Но признаться ей, я не спешил. Не помню почему, то ли из-за того, чтоб боялся отказа, то ли, потому что не знал, как это сделать. Мужского совета и наставления, как нужно обращаться с дамами у меня не было.
А тем временем время подходило к новому году.  И я решил признаться Лесе в любви. Повод был подходящий, да и романтики хоть отбавляй: признаться в любви под бой курантов на дворцовой площади, в самом сердце Петербурга.... Внутренний эстет таял от одной этой мысли. Я уже пригласил свою пассию и не с терпением ждал этого знаменательного вечера.
Но не вышло и мы встретились на следующий день, вечером, второго января. Отгремели салюты и вся страна, как удав переваривала салаты и прочие новогодние яства. На улице было тихо, ни души.  К тому же пошёл снег и казалось, что сам воздух пропитан новогодней романтикой. Мы прогулялись по парку, болтая о том и сём. Я тогда, думал, что вот он момент и надо признаться... Но я всё никак не мог решиться. И наверное бы так и не решился, если бы она первая не сделала этот шаг.
Под теплым светом фонаря, она вдруг остановилась и вся красная от смущения, запинаясь, не зная, как подобрать слова, мямлила.
-Я… Я…эм. Л...
-Я тебя люблю.
Внезапно выпалил сам, ужасаясь от себя же. Мне хотелось провалиться сквозь землю, я сгорал от стыда. Но... В ответ я услышал заветное:
-Я тоже люблю тебя.
Тихо хрустнул под ногами снег. Она стала на носочки, и мы поцеловались.
Неспешна шёл снег, светил фонарь.  А я понял, что счастлив.

-Подсудимый, что такое?
-У меня есть просьба
-Слушаю.
-Прошу не надо дальше, Ваша Честь. Умоляю! Я не хочу! Пожалуйста!
 Луч Света чуть задрожал. Судья нахмурился.
-Отказано. Чтобы завершить процесс нужно рассмотреть всё дело.
-Нет! Лучше сразу в...
Я осекся.
-Лучше, куда?
Ядовито поинтересовался прокурор.
-Не важно. Продолжайте.
Со слезами на глазах, я посмотрел на Адвоката. Она печально улыбалась. И в её глазах тоже стоят слёзы. Меня снова уносит из зала суда, но я уже в аду...

Та зима была лучшей в моей жизни. Всё свободное время, я проводил с Лесей.  Наша любовь была чисто платонической, но бурлящие гормоны хотели другого. Мы оба это понимали, но решили отложить до её совершеннолетия в марте, когда будет можно.
В школе мы не скрывали, но и не показывали наших отношений. Мы нежно любили друг друга, где-то на обочине школьной жизни. Рисовали друг друга, дурачились, были вместе. Нас никто не трогал, и никто нам не мешал. Но, в тихой гавани, всю жизнь не отсидишься. И вскоре грянул шторм.
Слухи это как метастазы. Распространяются быстро гнилыми языками рака и бьют прямо в цель. Про наши отношения узнала семья Леси. Она скрывала наши отношения, так как боялась. Её семья держала Лесю в строгости. Чтобы встретиться со мной в тот вечер, она соврала родителям, что пошла к подруге. И всё это вылезло наружу.

В начале весны Леся неделю не появлялась в школе. На звонки не отвечала, а в классе сказала, что она заболела. Время подходило к её дню рождению, и я волновался всё больше. Были мысли прийти к ней домой, но я побоялся. Так в тревожном ожидании, наступила заветная дата. Я уже несколько месяцев жил один, в отцовской квартире. Сидел дома и рисовал тревогу, как в дверь позвонили. На пороге стояла Леся. Вид её был растрепанный, а сама она шумно дышала.
-О, я...
Она схватила меня за воротник и заткнула рот поцелуем.
-Ни слова, слышишь?
Она прошипела мне на ухо. Я никогда не видел, её такой. Маленькая, кроткая Леся была разгневанной, страстной фурией. И меня это не на шутку завело. Целуясь, мы срывали с друг друга вещи, пытаясь добраться до кровати. Но я запнулся и упал. В сантиметре от дивана. Встать мне не дали. Сверху нависла Леся, она страстно целовала меня везде куда доставали губы. Она боролось с тугой пряжкой ремня и я, проявив наконец инициативу, перевернул её на спину. Она уже была готова и наконец избавившись от нижнего белья, я на миг замешкался. Я был без защиты... Но она поддалась бедрами вперёд, и мы слились в одно целое.
Она отдалась мне любимому человеку, назло родителям. Маленькой кроткой девочке надоело терпеть, и она пошла всем наперекор.

Леся сама сказала о нашей ночи родителям. Казалось, что ей конец. Но... Родители, видя её решимость, пошли ей навстречу. Мне пришлось с ними познакомится. Мне хватило мужества сказать о своих чувствах. Решили, что пока не стоит, торопить события. Встречаться не запретили, но попросили подождать до окончания экзаменов. Это была победа. Но... Боги любят шутить.

Это было на выпускном. Наш класс решил оторваться без родителей по полной. Для этого решили собраться в школе, благо трудовик за бутыль одолжил ключи. Я не особо горел желанием туда идти, я не с кем из класса не дружил, но Леся настояла. В последний раз же. И мы пошли.
На этот праздник блядства, кто-то помимо алкоголя, принёс наркоту. Я понял, что надо валить. Но направляясь к Лесе, что говорила с одноклассницами, мне на плечо положили тяжёлую руку. Это был мой одноклассник, я даже не знал его имени. Он повёл меня к столу, где остальные уже были в хламину.
-Садись, что как не родный?
Мне надо было убрать его руку, послать нахер и уйти отсюда скорее, но видя рожу под кайфом, я струсил. И сел.
-Столько, лет вместе учились... Тебя, кстати, как зовут?
-Ваня.
-А, Ванёк... Меня Глебом звать, если чё. Видел твои рисунки. Охуено рисуешь. Слушай Ван-нёк, выпей-ка с нами.
 -Да, я не пьющий…
-Тут, чисто коньячок. Давай за нас, за дружный 11А.
Леся неодобрительно на меня посмотрела. Чёрт! Надо было ей намекнуть, сказать, что я не хочу. Она бы вывела, она бы смогла. Но я лишь пожал плечами “мол, всё хорошо”. Побоялся разозлить пьяных придурков.
Леся кивнула и решила присоединиться к нам.
 Я выпил. Пить я не умел и алкоголь сразу ударил в мозг. И я согласился еще на пару минут, которые переросли в пять, в десять, пятнадцать.
Выпил еще одну рюмку, третью. Но после третьей рюмки, я уже не встал. Сукин сын соврал. В алкоголе разбавили экстази...
Меня начало крыть. Цвета становились ярче и насыщеннее, а звуке громче.  Я понимал, что что-то не то, но настроение стремительно поднималось вверх, пока не накрыло волной кайфа. Все были теплыми и добрыми, хорошими. Я разговорился и уже всех обнимал. Я поцеловал Лесю прилюдно, а потом всем рассказал о наших отношениях. Прогремело пьяное “горько” и я поцеловал её ещё раз. Она тоже немного выпила и думала, что я такой от коньяка. Она решила меня увести, но я её остановил. Пригласил на танец, и она согласилась.
-Последний танец и мы уходим.
-Хорооошо, дорогая!
Но после я снова пошёл к столу.
-Ещё немного, дорогая! Я выпью напоследок!
-Последняя рюмка, иначе поколочу.
Она улыбнулась и погрозила пальцем.
-Слушай. Твоя девушка какая-то напряженная... У меня есть одно средство, что её расслабит.
И он протянул мне косяк.
— Это травка. Там надо затянуться и ей полегчает.
За столом пронёсся смешок.
-Ничего опасного.
И снова смешок.
-Не, она не будет.
-Да, ладно тебе. Ничего страшного не будет. Всего одна затяжка. Как сигарета.
-Ну, не знаю...
-Давай, не ссы. Видишь всё на мази
Он показал на окурков, что курили похожие косяки. Я успокоился и поверил. Взял косяк и попросил Лесю покурить. Она засомневалась, но все всецело доверяя мне, Леся взяла самокрутку в руку. Зажигалки не было и мне с услужливой улыбкой принёс её Глеб. Я зажёг самокрутку. Она поднесла ко рту.
-Вы, чё, ебу дали!? Это же спайс!
Крикнул кто-то сзади более трезвый. Сквозь пики удовольствие меня пробрал ужас. Я знал, что такое спайс. Я много слышал истории, как взрослые мужики от одной затяжки сходили с ума. И даже под кайфом, я понимал, что будет с Лесей. Мне надо было выбить эту дрянь из её рук. Я уже дернулся, но... На плечо мне вновь положили руку. Глеб угрожающее прошипел:
-Выебу, блять.
Я остановился. Страх парализовал меня. Я побоялся перечить и побоялся быть избитым.
Я не сделал шаг вперед, даже ничего не сказал. Я не остановил. И Леся затянулась...
-Красава!
-Так держать!
 Я продолжал таращиться как баран, стоя на месте. Глеб похлопал меня по спине и отошёл к столу смеясь. Я кинулся к ней. Она кашляла, но вроде всё было в порядке.
“Да, это травка была...”
Проскочила мысль, и Леся истошно закричала...

Для шакалья это был праздник. Она кричала, на её лице ужас и страх, глаза мутные. Меня она не слушала и не понимала. Я пытался её успокоить, чем, только раззадорил толпу.
-Ты её еще раз в засос поцелуй, отпустит!
Кто-то уже стоял с телефонами. Глумленье, шутки и только один парень кинулся помочь мне. Вместе с ним мы пытались привести Лесю в чувство под смех толпы. Но веселье, кончилось, когда Леся перестала дышать.
-ЕБЛАНЫ, БЛЯТЬ! СКОРУЮ ВЫЗЫВАЙ!  СКОРУЮ ВЫЗЫВАЙ, ОНА БЛЯТЬ НЕ ДЫШИТ! СКОРУЮ!
Меня еще держал кайф, но происходящее, я понимал слишком отчетливо. Я стоял в стороне и смотрел, как подбежавший парень, кричал и пытался реанимировать Лесю. Я был шокирован и не знал, что делать. Мир замер, время остановилось. Я стоял и смотрел.  А потом меня вырвало.

 Два дня я ночевал в больнице, возле отделения реанимации. Леся не пришла в себя, после того как её увезла в скорую. На третий день, мне сказали, что она в коме...

Я побил все зеркала. Я не мог видеть свою рожу, настолько она ничтожной и отвратительной казалась. Я ненавидел себя, ненавидел свой класс, ненавидел весь мир. Меня рвало на части, а душу острой бритвой вины резало на лоскуты. Мне было плохо и всех послав, замкнулся в себе. Я считал, что это моя боль и моя вина. Но я с ней не справился. Чаша переполнилась, порванная душа сквозила пустотой. Мне нужен был человек, который бы помог залатать душу. Но я не пошёл к тяте. Я пошёл в ларек за водкой и ушел в запой. Во время запоя, я дрожащей рукой в потёмках, я нашёл поводок своего козла отпущения. Самокрутку мне дал Глеб...

Узнать его адрес не составило труда, и я, чуть выпив для смелости, полный мщения пошёл к нему. Это было накануне первого экзамена ЕГЭ. Теплый майский вечер. Глеб сидел во дворе. Его не мучала совесть как меня. Я молча подошёл со спины и наотмашь врезал Глебу по голове. Он упал на землю, но сознание не потерял. Не давая ему прийти в себя, я, громко крича стал избивать его монтировкой. Бил его по ногам и рукам. Хотел, чтобы он дольше мучался...

-Подсудимый Иван Алексеев Владимирович на основание судебного следствия, приговаривается к двум годам лишения свободы, в колонии общего режима, без конфискации личного имущества, по статье 113 УК РФ. Так же суд взыскивает моральную компенсацию в пользу пострадавшему Глебу Петрову Викторовичу в размере ста тысяч рублей, ноль копеек. Приговор окончателен и обжалованию не подлежит.

В тюрьме, я поначалу был одиночкой. Меня никто не трогал, и я никого не трогал. Пока, кто-то не заметил мои рисунки.  Мне надо было просто молча показать и всё. Но я с раздражением нагрубил.  По камере пронёсся слушок, что я педик и вот уже пять человек пиздят меня ногами. Потом, меня заставили нарисовать тату. Но я не имел опыта с шилом и человеческой кожей, а после избиения рука предательски дрожала. Я случайно ранил сокамерника и меня чуть не убили, благо вмешалась охрана.  Блокнот у меня изъяли, и я оказался у начальника тюрьмы. Тот захотел, чтобы я нарисовал ему портрет. И мне пришлось это сделать. А потом ещё один, но уже ему другу. Я хотел рисовать цветы в одиночестве, но вместо это рисовал портреты и картины на заказ. Меня использовали против моей воли, и я это возненавидел. Я рисовал и меня тошнило. Перечить начальнику или отказать, я не мог. Либо рисую, либо карцер, пытки, допросы. Любимое дело было мне в проклятье, оно стало рутиной. Я рисовал из-под палки, боясь последствий. Я был на грани срыва и готов был взорваться, но услужливые сокамерники переломали мне все пальцы на правой руке. Ибо нехер ментам картины рисовать.
Рука заживала месяц. За это время, я даже не пытался рисовать, хотя мог левой. Моё творчество стало мне противным. Каждый раз мысль о рисование, вызывала отторжение и тошноту. Я думал, что это пройдет, что это из-за начальника и сокамерника, но я сам более не желал творить. Мне больше не хотелось рисовать. И последний светлый огонёк моей души погас.

-Ух! Да тут пахнет крупным сроком!
Прокурор радовался, как будто сорвал куш.
-Прекратите глумиться, мы же на Суде.
-Ой... Суд, Хую...
-Тихо!
-Простите, Ваша Честь... Я хотел сказать, что тут уже и так всё понятно. Можно оформлять.
-Нет. У защиты есть оправдание.
-Милочка, никакое оправдание его не спасёт. Он уже наш!
-Тем не менее Суд, должен быть завершен до конца.
Дело движется к развязке, но уже было понятно, куда я попаду после Суда.

Из тюрьмы вышла биомасса, живой мертвец, оболочка без души. Из меня вытравили всё. Осталось ничего. Кроме звенящей пожирающей саму себя пустоты. Но человек не может быть пустым. Эту брешь, надо чем-то было заткнуть. Я хотел покончить с собой, но из-за тяти Марины решил отсрочить это. Слишком много горя, я ей принёс, а она столько для меня сделала. Я не хотел её довести до срыва. Но душа, желала быть заполненной. И это средство быстро нашлось. Наркотики...

Мне никогда не удавалось справляться с проблемами, всегда прогибался под обстоятельства. Ни разу в своей жизни, я не сделал шаг вперёд самостоятельно. Либо шагал следом, либо мне помогали шагнуть. Но хуже всего, что я винил других в своих неудачах. У каждой проблемы свой козёл отпущения. Когда его не стало, то в зеркале во время трипа ЛСД, козлом стал я. И я съел козла. Но подавился.
Мои переживания не ушли. Я всё так же обижен на маму, люблю Лесю и ненавижу себя, но наркотики подари мне смирение. Я примирился с собой, хотя меня не осталось сил или желания, что-то изменить. Ни цели, ни смысла. Только забыться ещё раз хочется... Я принимал наркотики, как пил мой отец. Яблоня от яблони.
 Я катился все дальше, пока не дошёл до героина. Король всех наркотиков. Все наркоманы рано или поздно доходят до него. Финита ля комедия. Но боги любят шутить.

Я уже плотно сидел на героине, но в самые ебеня общества, ещё не скатился. У меня была работа, уборщик в макдаке. Там знали, что я наркоман, хотя старался не палиться. Но руки с глазами все выдавали. Не говоря уже о том, что я приходил на работу обычно, после отходняка.
-Эй, что тебя так подгрузило?
Я внутри себя кричу «отъебись мудила!». И так каждый день. Но, ничего. Скоро ребята с колес пересядут на более тяжелое дерьмо, тогда смеяться буду я. Если доживу, конечно.
После смены, я пошёл к барыге. Мне ещё хватало, но я всегда брал про запас. Ломка дрянь жуткая. Лучше, предостеречь. В собственных думах, я шел по парку, как услышал тонкий девичий голосок.
-Дядя, купите картину.
Я обернулся и увидел, как девочка лет тринадцати, устроила на скамье выставку. Картинами назвать, конечно, сложно, но нарисовано неплохо.
-Твои рисунки?
-Да.
-Почем продаешь?
-Десять рублей.
-Дешево для такой красоты. А зачем продаешь?
-Мама болеет.
Я бегло осмотрел её. Одета она бедно, от одежды слегка пахнет спиртом, сама худая. Но глаза живые, с огоньком, настрой позитивный. Волосы русые, личико округлое, детское. Довольно милая девочка.
-Ну, ладно. Давай, я тогда куплю… Вот эту кошечку.
Я показал на ближайший ко мне рисунок.
-Отлично, хороший выбор! С вас десять рублей!
-Пожалуйста.
Я дал девочке десять рублей и не глядя на рисунок, сложил его в карман. А девочка пусть порадуется.
Дома, вколов дозу, я вспомнил девочку и достал посмотреть её рисунок. Там была нарисована простая трёхцветная кошка. Но в глаза бросилась текстура. Каждую шерстку кошки аккуратно вывели и прорисовали. Девочка старалась. Но к тому же рисунок, мне показался знакомым. Чертовски знакомым. Я достал свой старый альбом, что долгое время пылился на антресоли и нашел похожий рисунок. И он был один в один. Я рисовал так же в её возрасте.
-У девочки определенно талант. Далеко пойдет.
Подумал я, пока не вспомнил, что девочка продавала свои рисунки из-за болеющей мамы. Только чем именно болеет мама? Чуйка подсказывала мне, что её мать пьющая. Одежда девочки слегка отдавала спиртом. Я решил спросить её об этом завтра

Мой интерес и беспокойство об этой девочке удивляли меня самого. Мне давно уже на всех насрать, но меня держало стойкое чувство дежавю. Это девочка, чем-то напомнила меня своими рисунками. У неё определенно есть талант, и я это понимал. И какая-то часть меня желала, чтобы она развивала его дальше, чтобы она не загубила его как я. Это было странно... Мне казалось, что всё человеческое из меня вытравлено. Оказалось, что ещё не все...
Однако, скамейка-выставка пустела. Пустела она и на следующий день. Я искал её по всему парку, но так и не нашёл. Я решил, что не судьба. Но на третий день, она наконец объявилась.
На улице было ещё не холодно, но девочка была укутана шарфом по нижнюю губы. Из-за этого она бубнила, но шарф не сняла.
-О, привет. Снова несешь свет в массы?
-Ага.
На этот она не была, такой весёлой. Да и картин было гораздо меньше. Все в серых, печальных тонах.
-Что-то случилось?
-Ничего. Просто настроение плохое. Картины брать будете?
-Да, конечно. Кстати, говоря ты рисовала, кошку обычным карандашом?
-Обычным, какой нашла. А что?
-Ничего, рисунок замечательный, но не хватает мягкости. Местами сильно давишь, из-за этого шерсть кажется жесткой. Я бы посоветовал взять карандаш с мягким грифелем.
-Где, же я такой возьму?
-В любом канцелярном магазине. Чуть дороже обычного стоит.
-У меня нет денег.Я всё отдаю маме. Она болеет.
-А чем она болеет?
-Всем. Ей просто плохо.
-Твоя мама пьёт?
-Сильно заметно?
-Не особо.
Девочка съежилась. Её поникший вид меня совершенно не радовал. И осмотревшись по сторонам, я не придумал ничего лучше, чем купить ей сахарной ваты. Девочка хотела отказаться, но голодные глаза выдали её с головой. Она взяла вату. И мы разговорились.

Зовут её Надя. Среда, в котором растёт этот цветок крайне токсичная. Такое случается, сплошь и рядом, но мне не захотелось бросать девчонку. В ней я видел молодого себя. Я решил помочь. Меня поддерживали в моем стремлении все, но её никто. И сам того не замечая, стал для неё опорой. Даже взял в руки карандаш, когда учил её рисовать.
 И мне показалось, что среди чернильной темноты, проблескивает лучик надежды. Может ещё не всё потеряно? И я смогу вернуться в общество? Научусь заново для себя рисовать. Найду Лесю. Но наивные детские мечтания вдребезги разбила ломка. Я наркоман. Мне одна дорога - в ад.
Перед тем, как я передознулся, Надя попросила о помощи. В её доме мамин собутыльник домогался её. Трогал там, где не следовало трогать, но и дураку понятно, что это прелюдия. Родная мать продаст ублюдку тринадцатилетнюю дочь и вопрос с деньгами решится. Девочку надо было спасать, но я лежу мертвый на лавке.

-Подсудимый вам слово.
Я промолчал, не чего было сказать. Грянул гром и Суд завершился. Адвокат отвернулся и тихо заплакал. А прокурор, потирая руками вызвал наряд. Ад ждёт, и я сам его создал.