К полудню Копатыч, возившийся в огороде с раннего утра, почти кончил устраивать вторую грядку для моркови - оставалось только подбить ее плоской деревянной лопатой, чтобы она не осыпалась, да подрезать в широких местах - и можно было приступать к посадке. Гряда выходила диво как хороша: раскидистая, пышная, ровная, красивая, влажная земля мягкая и легкая, как пух; Копатыч даже распереживался, не утонут ли в ней семена, прогревавшиеся рядом в неглубоком блюдечке на солнце. Ни одной сорной былинки, ни единого комка земли нельзя было найти в возделанной Копатычем грядке: он заботливо выбрал из нее все корешки дерна и одуванчика, раскрошил мощными лапами все засохшие комья, а те, что не поддавались, отбросил к забору, чтобы после засыпать ими колеи разбитой дороги.
Нелегко было Копатычу; тяжелый труд и жаркое солнце сильно утомили его: пот ручьями стекал по его лицу, ноги подкашивались от слабости, в глазах помутилось. Но хуже всего пришлось затекшей пояснице: разогнувшись впервые за долгие часы работы, Копатыч не просто охнул, а заревел от боли, как угодивший в капкан дикий зверь.
Однако хотя члены Копатыча чуть ли не отваливались, в душе он был неподдельно счастлив. Копатыч уважал садоводство, любил свой огород и боготворил природу. Каждый вечер, укладываясь спать, он благодарил судьбу за то, что она дала ему еще один день, который можно было посвятить труду на любимой земле. Вот почему, опершись на лопату, созерцая подернутым поволокой взглядом вскопанную грядку, Копатыч чувствовал себя самым счастливым медведем на свете. Казалось, ничто остальное не существовало для него в этот момент.
Поэтому-то, видимо, он и не заметил брошенного в него камня, который просвистел у самого его уха и глухо приземлился в подсолнухах. Копатыч не услышал ни звука поломанных стеблей, ни шума взметнувшихся птиц, и только раздавшийся вслед за этим звон разбившегося блюдца и упавший у ног камень заставили его очнуться.
- Ёлки-иголки, опять промазал! - донесся знакомый голос.
У забора, при входе в огород, стояли двое: Кролик в нахлобученной меж синих ушей черной фуражке СС, с лакированным, блестящим козырьком,  и робот Адольф, последняя разработка инженерно-фашистской мысли пингвина Пина.
- Ну. Ты. И. Ко-сой. - по складам произнес Адольф.
Замечание задело Кролика, он обиделся.
- Да? А вот ты сам попробуй попади с первого раза!
Робот подобрал с земли несколько выброшенных Копатычем комьев, засыпал их в открывшееся в своем плече отверстие и прицелился; механическая рука была наведена точно на бедного медведя, который в это время что-то бормотал в адрес хулиганов и грозил им пальцем.
Огонь начался без предупреждения. Один за другим тяжелые, острые куски окаменелой земли, вылетавшие из руки Адольфа как из винтовки, врезались в Копатыча, повалившегося наземь после первого же попадания. Он пытался уползти, спрятаться за грядой, но снаряды все равно пробивали ее насквозь, потому очень уж она была мягкой, так что пришлось Копатычу отведать все десять камней. Они кстати, так и не рассыпались.
- Аим!! Волхак!! Нечестно!! Нечестно!! - возмущался Кролик.
Кадавр, кончив стрелять, повернул к нему голову и все тем же бездушным голосом коротко произнес:
- Со-си.

Мех, в местах, где шкура была пробита,
Зато второй снаряд попал точно в пушистую цель.


В его изможденном, изможденном, читалось все-таки  счастливым. Как завороженный смотрел он на свой огород и только что возведенную им грядку.

семена которой прогревались на солнышке в неглубоком блюдечке подле него.
Получалось она у него очень хорошо: ровная, аккуратная, почва мягкая-мягкая

Она была почти готова для высадки семян, почва была мягкая оставалось только