Разные дороги

Наше дело правое! Победа будет за нами!
Мелкий холодный дождь немилосердно бил в лица заключённых-каналоармейцев: их силами равняли с землёй замок канувшего в лету князька. Область недавно вошла в состав советского государства, а потому пережитки царизма попадались с завидной регулярностью… На небольшой веранде дачного домика, укрывавшей от непогоды надзирателей и их верного помощника из числа самоохраны, уже сложно было дышать от табачного дыма. Сквозь рукотворные сизые облака прозвучал гнусавый прокуренный баритон:
—  Анатолий, ты б сходил, проверил восьмой отряд. Кажись, скучать начинают. Вон, песню не поют, как будто и не рады труду на благо советской родины.
— Так точно, Григорий Афанасьевич, будет сделано.
— А на обратном пути вишни захвати, вон с того дерева.
Полноватый субъект с залысинами кивнул, закинул на плечо винтовку и бодрым маршем направился в сторону восьмого отряда. Встал перед ними на возвышенности, обложил шестиэтажным матом, пригрозив расстрелом тунеядцам, да поспешил обратно, дабы сильно не мокнуть. У вишни задержался, принялся старательно обдирать созревшие плоды для своего начальника: Григорий Афанасьевич НКВДшник бывалый, ему угождать каждый день надо, иначе обратно в ряды обычных зэков вернёт. А те “бывших”, как называли тех, кто до ареста служил в следственных органах, и без этого не любили, за сотрудничество же с “вертухаями” и добровольное участие в самоохране могли и “на перо взять” по тёмному делу. Хочешь жить — умей вертеться…
В небе пролетел самолёт, тёмного цвета и с крестами. Анатолий даже отвлёкся от сбора ягод и проводил его взглядом: летательный аппарат сделал крюк над постройками деревушки и улетел восвояси. Мужчина закончил обдирать вишнёвое дерево и поспешил обратно. Офицер НКВД кивком поблагодарил и принялся с сослуживцами уплетать вишни, стреляя косточками “кто дальше”. Анатолий не стерпел и обратился к начальству:
— Видели самолёт, Григорий Афанасьевич? Красивый. Кажись, не наш вовсе, кресты какие-то на борту. И летит ещё так низко-низко.
— Ага. Это, увалень ты этакий, немцы. Наши хорошие друзья. Товарищи Молотов и Риббентроп договорились, и теперь мы с ними всей Европе по щам надаём. Вон, белополякам уже показали, где раки зимуют. Скоро на Балканы пойдём. И будешь ты вот так вот материть да прикладом погонять уже не просто контру всякую, а врагов нашей прекрасной родины, кто затаился в империалистических странах. Ну, как тебе идея?
— Прекрасно, товарищ начукрепрайона! От таких перспектив, чёрт меня побери, аж дух захватывает. Слава товарищу Сталину!
НКВДшники заулыбались и чокнулись самогоном. Начукрепрайона посмотрел на своего помощника, подозвал его к столу и тоже налил. Ещё раз чокнулись и выпили, на этот раз за процветание трудового народа. Григорий Афанасьевич пристально посмотрел на Анатолия:
— А напомни-ка мне, Толя, ты за что сидишь?
— Статья сто девять, Григорий Афанасьевич. Злоупотребление служебным положением в корыстных целях. Спалился на присвоении имущества врагов народа — жена, лярва такая, свела с истинного пути, о чём деятельно раскаиваюсь и стараюсь любой ценой искупить свою вину перед трудовым советским народом.
— Ага, десятка, значит. Это хорошо, на твой век врагов народа хватит, нам ещё белых недобитков по Европе этой травить и травить. А там, глядишь, и отсидишь своё да в строй вернут. Советская власть — она справедливая и милосердная, всё для народа. Сможешь снова верой и правдой товарищу Сталину. Ну, за советскую власть!
Нквдшники снова чокнулись и выпили. Один из них, крупный грузин, разомлел от выпитого и затянул национальную песню. Никто не понимал ни слова, но все подпевали. Вдруг со стороны злополучного восьмого отряда раздался выкрик: “Петухи!” Пение сразу смолкло, офицеры НКВД переглянулись. Начукрепрайона поднялся и пошёл в сторону зэков, сказав Анатолию следовать за ним. Когда надзиратель встал на возвышенность, охранник приказал отряду построиться и навёл на них винтовку, ожидая реакции начальства. Григорий Афанасьевич обвёл заключённых мутным от выпитого взглядом, неторопливо закурил папиросу и, прикрывая лицо рукой от секущего дождя, начал:
— И кто из вас, собак недорезанных, посмел тут рот открыть? Я спрашиваю, контра ссаная, кто осмелился мешать работать офицерам НКВД, элите советского государства и трудового народа? Что, все в расход захотели за бунт?
Повисла звенящая тишина, которую нарушал лишь мерный стук капель о дуло винтовки Анатолия да козырёк НКВДшника. Вдруг, показавшись неожиданно громким, над головами пронёсся самолёт с крестами, от которого отделились несколько предметов и стали со свистом приближаться. Прежде, чем кто бы то ни было успел среагировать, раздался мощный взрыв за спинами надзирателя и его помощника…

Начукрепрайона пришёл в себя от мощного тычка по почкам. Перевернулся на спину, протёр глаза и присмотрелся к окружавшим его четырём зэкам. Осознав ситуацию, Григорий дёрнулся рукой к кобуре — пальцы ушли в пустоту, заставив одного из заключённых осклабиться:
— Хана тебе, вертухай!
— Я сотрудник НКВД, начальник укрепрайона номер…
Оплеуха не дала договорить офицеру. Один из зэков, видимо, главный, взял НКВДшника за воротник и отряхнул:
— Жить хочешь, сволочь?
— Что…
— Если жить хочешь — жопу в щепотку и за нами в лес драпать, пока немцы не нагрянули. Что думаешь?
Начукрепрайона осмотрел склонившиеся над ним лица, кивнул. Поднялся на ноги, думая рвануть к веранде и позвать своих. Но вместо домика зияла дымящаяся воронка, в то время как в руках старшего сидельца был табельный пистолет офицера НКВД. Прикинув шансы, НКВДшник обратился к вооружённому мужчине:
— И зачем в лес?
— А ты не скумекал ещё, дебил? Это война, а мы теперь на линии фронта. Немцы провели разведку, где вы пили, нанесли тактический авиаудар, а сейчас пойдут цепью пехоты с техникой зачищать остатки так называемого укрепрайона. Так что жопу в щепотку, молиться и драпать, что есть мочи.
— Войны не начинают просто так, без объявления. Да и наши части…
Заключённые рассмеялись. Один из них, заросший щетиной уголовник, чьи руки синели от наколок, с улыбкой вытащил из-за пояса заточку и поводил ею у шеи офицера:
— Может, тебя порешить прям тут, вертухай?
— Знай место, сявка, и дай старшему говорить. Как будто я ваши уголовные порядки не знаю.
— А старший уже нам всё пояснил. Испанец у нас умный, военную академию окончил, в командировках бывал. Он это дело знает, сразу скумекал, когда ховаться. Да и ствол при нём. Так что лучше слушайся его, а не кукарекай про “наши части”. Или ты, дядя, думаешь, что только по вашему клоповнику бомбой дали? Наши части танками трамбуют и пушками, пока мы тут лясы точим.
Григорий задумался, что смысл в словах зэка был. Протянул руку старшему, кого называли “Испанец”, но тот не ответил:
— Хорошо, я с вами. Наши действия?
— По лесу до райцентра, там ты скажешь, что мы не драпанули куда, а тебе жизнь спасли и помогли к своим выйти. И бывай, ты налево — мы направо. Вопросы?
— Нет. Пошли.
Группа бегом направилась в ближайший бор. На опушке их остановила протяжная пулемётная очередь где-то вдали. НКВДшник обернулся к старшему:
— Это же пулемёт, да?
— Он самый. Тридцать четвёртый сдвоенный, танковый. Хана нашим.
Беглецы ускорили темп. Лишь к концу дня сделали привал, попили дождевой воды из луж и съели сырыми несколько грибов, опознанных как неядовитые. Бывший начукрепрайона подошёл к предводителю группы, прокашлялся и снова протянул руку:
— Раз уж мы теперь вместе… Григорий. Можно “на ты”.
— Испанец. “На ты”, так “на ты”.
— Политический?
Зэк кивнул. Некоторое время мужчины помолчали, наблюдая зарево от пожаров на западе. Григорий продолжил:
— Воевал в Испании?
— И там тоже.
— Дальше что? Мы ведь по сути дела нарушили приказ и все дезертиры с укрепрайона.
Испанец пристально посмотрел на офицера:
— К своим выйдем — там решим. На войне солдаты нужны, авось, не спишут у первой стенки.
— Думаешь?
— Надеюсь.
К ним подошёл уголовник в наколках, которого все звали просто “Жека”, и сказал, что можно идти дальше. Испанец кивнул, и группа побежала дальше, на восток…

К райцентру вышли на следующий вечер. Город горел, на центральной площади стояло несколько бронемашин со свастикой. Перед ними у стены выстроили сильно потрёпанную роту местного гарнизона. Полный седой офицер в серой форме неторопливо прохаживался перед пленными, что-то объясняя на своём. За ним семенил Анатолий, кивал каждому слову и переводил с немецкого своим согражданам.
По завершении речи на призыв немецкого офицера никто не отозвался. Тот постоял пару минут, заложив руки за спину, после обратился к переводчику. Анатолий закивал и стал указывать пальцем то на одного, то на другого в толпе. Их тут же выводили из строя рядовые и ставили отдельно. Пузатый отдал короткий приказ, и всех, на кого указал перебежчик, расстреляли. Он довольно похлопал по плечу своего помощника и направился к дому, видимо, служившему штабом.
— Ну и что теперь, Испанец?
— Дерьмо… Так, по-тихому вглубь леса и попробуем спрятаться там. Немцы тут частей много не оставят, они будут колоннами наступать на крупные города. Авось пересидим.
НКВДшник и заключённые двинулись вглубь чащи. Минут через семь продвижения вышли на троих советских солдат, прятавшихся за деревом. Один из них, смуглый азиат, направил на группу “мосинку”:
— Вы немцы?
— Винтовку опусти, дурак.
Парень выдохнул и закинул оружие на плечо. С улыбкой протянул руку Испанцу:
— Я Улугбек. Это Васька и Тимоха. А вы из НКВД, да? Вон, форма…
— Да, из НКВД с нами человек. А мы… его охрана, из добровольцев. Улугбек, ещё есть наши?
— Не знаю. Мы с Васькой по ягоды ходили, а там раз, бах-бабах. Выбежали на опушку, глядь: над городом дым, техника и солдаты чужие, наших бьют. От города к нам Тимка прибежал. Говорит, немцы, война. Вот мы и решили своих тут подождать в ночь, а наутро двинуть.
Испанец обвёл взглядом троих солдат: все новобранцы, страха полные штаны. С ним НКВДшник, стрелявший только в тире, уголовник да два бывших гражданских, попавших под каток машины Ежова. Да уж…
— Простите, а как к вам обращаться? Звание, или по имени можно…
— Зови меня просто “Испанец”.
— Хорошо… Товарищ Испанец, а что нам дальше делать? Мы тут пару недель как, сборов полевых ещё не было. У меня восемь классов, я воевать не умею. Как быть?
Политзэк улыбнулся. Снял у Улугбека винтовку с плеча, передёрнул затвор и вручил ему обратно в руки.
— Ну что, товарищи, каждому своё. Партизанить будем…
Синенький падал платочек…
Было чертовски холодно. Улугбек, дозорный в ночь, притоптывал на месте и мурлыкал песню. Названия и даже слов он точно не помнил, но песенка запала в душу — ему в детстве всегда напевала мама перед сном в солнечном Ташкенте. Как же давно это было…
С хрустом заиндевевших веток из кустов показались Жека и Степаныч. Подгоняя винтовкой, они вели парня со связанными руками и парашютом за спиной. Дозорный указал подбородком на пленного:
— Шпион?
— Брешит, что наш, из ставки.
— Испанец разберётся.
Жека кивнул и повёл пленного в чащу. Где-то через полчаса подошёл к заметённому снегом бурелому, постучал три раза в ствол с дуплом. Ветки сползли с открываемой изнутри двери и пропустили парня и конвоиров внутрь. У входа их встретил здоровяк с ППШ. Кивнул, пропустил вглубь и вышел наружу закрыть дверь и замаскировать убежище.
Внутри главной комнаты землянки тускло светили несколько керосинок. За столом сидели невысокий брюнет лет тридцати со шрамом на щеке и средних лет шатен с многодневной щетиной, оба в ватниках и с трофейными “шмайссерами”. Степаныч остался снаружи, Жека провёл пленника к столу, усадил на ящик от снарядов и встал за его спиной. Партизан с щетиной посмотрел исподлобья на конвоира:
— И кто к нам с неба свалился?
— Утверждает, что из ставки, с важной информацией.
— Посмотрим.
Мужчина вгляделся в лицо пленного, слегка улыбнулся:
— Ну что… Где-когда родился?
— Чего?
— Год и место рождения.
Парашютист удивлённо заозирался по сторонам, встряхнул волосами:
— Тысяча девятьсот двадцать первого года рождения. Посёлок Ленинаван, Азово-Черноморский край, нонче Ростовская область РСФСР.
— Где служил?
— В Новочеркасске, часть…
Жека похлопал парня по плечу:
— Дом Советов за Ермаком видел, как в тридцать девятом открывали на годовщину Революции?
— Так нет там никакого Дома, вы что? Площадь только и храм бывший.
— Свой это, Испанец. Немец бы спалился.
Мужчина со шрамом кивнул Жеке — тот срезал верёвки с пленника. Брюнет протянул руку парашютисту, после крепкого рукопожатия предложил чаю и представился:
— Командующий партизанским отрядом. Звать просто “Испанец”.
— Лейтенант Борис Зибель. У меня для вас хорошая информация и важное донесение из штаба.
— Слушаю.
Лейтенант оглянулся на Жеку, затем перевёл взгляд на заросшего щетиной партизана. Испанец улыбнулся:
— Это мои замы. Григорий Афанасьевич из НКВД, а конвоир — “Жека”, он эти места особливо хорошо знает. У меня от них секретов нет.
— Ясно… Начну с приятных известий: наши разгромили фрицев под Сталинградом, начинаем наступление по всему Югу. Пару недель — и Ростов освободим, а там дальше и сюда пойдём, и до самого Берлина!
— Ну наконец! А то с прошлого года вестей не было, мы всё переживали.
Григорий от избытка чувств даже приобнял информатора. Тот слегка смутился и продолжил:
— Теперь вести из штаба. У меня приказ усилить по возможности вашу группу как наиболее боеспособную другими, более мелкими отрядами. В условную точку через сорок восемь часов сбросят ещё оружия и боеприпасов. Задача следующая: постараться нарушить подвоз свежих частей и техники на Миус-фронт и по возможности оттянуть на себя силы противника, тем самым ослабив его перед нашим наступлением.
— Выполним. Мы давно тут с тремя отрядами атаки координируем, если всех в ружьё и объединиться по полной — сотни две бойцов будет… Точка сброса далеко?
— Километров сорок от места моего десантирования к Ворошиловграду.
Испанец кивнул: там у них самих был схрон в заброшенной штольне, место выбрано грамотно.
В этот момент в землянку забежали бородатый детина с ППШ и Улугбек. Последний затараторил:
— Немцы! Километрах в четырёх-пяти. Цепью чешут, с собаками.
— Уходим. Живо!
Партизаны действовали чётко: каждый схватил то оружие, что полагалось, бородач подхватил ящик с гранатами — и все поспешили за Испанцем вглубь землянки. Вышли с другой стороны в овраге, побежали по руслу реки в чащобу. На опушке предводитель остановил группу:
— Гриша, уводи наших и Бориса, за него головой отвечаешь.
— А ты? Как же мы…
— Мы с Улугбеком чутка задержимся и догоним… Встречаемся завтра после заката на кладбище.
Григорий выжидательно посмотрел на своего командира, кивнул. Подошёл, стиснул руку и пожелал удачи, после быстро скрылся с отрядом. Улугбек обратился к командиру:
— Товарищ Испанец, чего делать будем?
— Пошли на пригорок. Немцы как-то быстро нас искать стали в нужном месте. Подозрительно быстро…
— Думаете, кто сдал?
Испанец ничего не ответил…

Рота СС растянулась цепью и медленно прочёсывала лес. Солдаты ворчали: было так холодно, что подвывали даже служебные собаки. Один из младших офицеров подошёл к своему командиру:
— Герр Фрид! Прочесали уже два километра, а никаких партизан.
— Дальше ищите. Должны быть тут.
— Вы уверены?
Старший по званию офицер скосился на своего помощника из коллаборационистов:
— Полицай-вахмистр, вы уверены в своём информаторе?
— Так точно, герр Фрид! Я вас ещё ни разу не подводил!
— Ну смотрите.
Анатолий вытянулся по струнке смирно и взял под козырёк. После подозвал к себе русого парня лет двадцати в ватнике и ушанке:
— Ванёк, ты уверен?
— Да, Анатолий Петрович. Тут наша землянка, километр от силы вперёд и в буреломе будет, вход замаскирован.
— Смотри у меня: головой отвечаешь.
Парень сглотнул…

— Что видишь, Улугбек?
— Немцы землянку нашли. Указал им кто-то, сразу в бурелом пошли.
— Найди старшего офицера. Ищи по погонам и аксельбантам.
Узбек порыскал биноклем по отряду, улыбнулся:
— Вот он, Испанец. Стоит под елью, распекает полицая… Погодите-ка… Чёрт, вот же сучара!
— Что такое?
— С ними Ванька Сазонов. Он, падла, сдал! А мы думали, за “языком” пошёл, утром вернётся… Как так можно, а? Своих заложить!
Испанец ничего не ответил, лишь подкрутил оптику на винтовке и стал следить за рукой фашистского офицера. Герр Фрид закончил ругаться на немецком, подозвал к себе предателя. Достал “маузер” из кобуры, выстрелил тому в лоб…
— Ловко вы его, прям одновременно!
— Давно надо было. Каждому своё, как говорится… А теперь ползком назад и быстро драпаем. Они пока в растерянности, откуда стреляли, есть шанс дёру дать. Ну, ходу, ходу!
— Так точно!
Родина вас ждёт, сволочи!
— Товарищ майор, разрешите обратиться!
— Разрешаю.
Майор со шрамом на щеке отвернулся от цветущей черёмухи к своему помощнику — тот начал отчёт:
— Батальон укрепрайон проверил, брошенное оружие собрал. Теперь дело за сапёрами, в здания мы не совались… Можно парням отдохнуть чутка? Тут речка рядом…
— Улугбек, у вас три часа.
— Спасибо, товарищ майор!
Узбек отсалютовал и побежал к своему батальону. Майор проводил его улыбкой, сорвал с ветки соцветие белого цвета и неторопливо пошёл к ближайшему уцелевшему ресторану. Заказал у бюргера пива и, расположившись поудобнее, принялся наблюдать в окно за отводом советской техники по окраинам города.
С мелодичным звоном колокольчика дверь пропустила в заведение хромающего шатена при погонах майора советской гвардии. Он подсел к сослуживцу под перезвон медалей, жестом приказал бармену налить и ему тоже.
— Батальон отпустил, что ли?
— Ага. Пусть парни хоть в речке искупаются — как-никак, война окончилась. Победа!
— И то верно. Мои в пригород отпросились: там яблони глаз радуют. А ещё больше девки…
Мужчины рассмеялись. Чокнулись щербатыми кружками, выпили. Шатен огляделся по сторонам, вытащил из-за пазухи документы и протянул их своему другу:
— Вот, Лёша, держи. Комар носу не подточит.
— Гриша, я даже не знаю, как тебя…
— Брось. Я ещё мог забыть сорок первый, это в другой жизни было… Но как ты меня под Киевом на себе тащил — никогда не забуду… Так что теперь у тебя есть все документы, что ты служил с мая сорок первого под Тирасполем. Проверить на месте невозможно, всё сгорело. Если вдруг будут какие вопросы — я подтвержу. НКВД поверят.
Брюнет со шрамом на щеке крепко пожал руку своему другу, похлопал его по плечу. Отпил ещё пива, сощурил один глаз:
— Слышал про планы Старшего? Депортировать и по лагерям всех “бывших”, казаков и прочих?
— Слышал, как не слышать. Уже даже плакаты вешать стали. “Родина вас ждёт, сволочи!”
— Что думаешь?
Григорий пожал плечами:
— А чёрт его… Мы вот на днях так Анатолия взяли. Ну, помнишь, ту сволочь, что нас когда-то по лесам собаками и полицаями травил… Прятался тут в подвале, прикинулся учителем младших классов. Если бы я его рожу подлую не узнал — так бы и остался тут пиво пить с бюргерами да фрау лапать… Узнал, очередью у стенки. Представляешь, сколько ещё таких тут сидит по подвалам? А сколько по всей Европе? Давить их надо, сук таких. Давить самым жестоким образом.
— А я вот сегодня видел, как наши старуху волокли под руки. Худенькая такая, старая совсем, лет под восемьдесят. Даже не плакала, а лишь рот беспомощно разевала и дрожала вся. Я остановил, спросил, что она им сделала — оказалось, дочка ещё царского министра, соседи сдали… И вот за что её во враги народа записывать?
— Эх… Думаешь, много таких? Ну, кого вообще ни за что.
Алексей в задумчивости закурил папиросу:
— Думаю, порядочно… Ты как знаешь, а я демобилизуюсь и пойду в гражданские. Хоть куда.
— С тобой можно? Я в органы не вернусь. Обрыдло.
— Только я на Юга хочу, хватит с меня севера… Ростов, говорят, отстраивать будут: там руки точно нужны. Что думаешь?
Григорий улыбнулся и чокнулся с другом…

Жека ещё раз огляделся по сторонам: никого. Поправил вещмешок за спиной, трусцой пересёк тёмную площадь, занырнул в подворотню. Пройдя насквозь, сверился под фонарём с часами и, пригнувшись, подбежал к невысокому забору. Перемахнул через него, мягко приземлился. Развернулся — в грудь беглецу уставилось дуло пистолета:
— Далеко собрались, товарищ капитан?
Жека выматерился. Поднял голову, посмотрел внимательно на подполковника , прищурился:
— Борька? Борька Зибель, фронтовая разведка?
— Жека?
Подполковник опустил пистолет, убрал его в кобуру. Приобнял капитана. Тот похлопал парня по погонам:
— Во вымахал, а! Когда успел? Мы, поди, с Минска не виделись?
— Агась. У меня потом много всего было… Вот, пару дней как последний укрепрайона зачистили, меня сюда прикомандировали за порядком следить. Дескать, чтоб наши к америкосам не шастали.
— Боевой офицер, а поставили границу охранять…
Борис слегка улыбнулся. Многозначительно посмотрел на вещмешок за спиной капитана:
— Ты драпануть решил? К союзникам?
— Нельзя мне в Союз… Это пока я герой войны, гвардии капитан, с майорами дружу. А чуть только мирная жизнь начнётся — первый вертухай мои наколки спалит и на карандаш. И всё, в оборот, здравствуй Колыма! А я не хочу так больше! Я жить хочу! Как все, нормально! Семью, там, работу какую…
— Эх… Ты немецкий-то хоть знаешь?
Жека кивнул: за годы войны он научился неплохо шпрехать на языке врага… Подполковник коротко оглянулся по сторонам, посмотрел в глаза бывшему уголовнику и партизану:
— Так, я вообще покурить вышел… Караул сейчас как раз меняют, у тебя есть минут десять. Я тебя не видел… Беги прямо метров триста, а как развалины особняка начнутся — там налево, до перекрёстка и снова прямо до упора, там пост американский. Авось в переводчики возьмут.
— Борька, спасибо! Даже не знаю, как тебя…
— А, не надо. Как любит повторять товарищ Испанец: “Каждому своё”... Всё, дуй давай! Удачи!
Мужчины обнялись на прощание и капитан побежал, пригибаясь, как ему указал подполковник. Борис постоял, покурил в задумчивости, улыбнулся чему-то своему. Мудрый всё-таки человек товарищ Испанец. Вернее, гвардии майор Белько, орденоносец.