Черная смерть

Солнце, безобразный кровавый сгусток, кажется, навсегда застряло в верхней точке. Дым, поднимавшийся из ямы, тоже содержал кровь и временами оттенял мрамор великого города —  то зловеще розовым, то траурно черным.

Когда я спустился по узкой улочке в десятый раз, спотыкаясь о собственные пустые ведра, и хотел набрать воды для себя самого, некий афинян на моих глазах бросился в колодец. Его истощенное тело совершило какой-то нелепый кувырок через край и исчезло, раздался плеск и клокочущий звук, а потом все затихло.

	Я остановился и вытер сухой лоб, но мое собственное тело уже не производило ни капли воды. Должен признать, что в этот момент я не испытал ни капли сострадания — чувства, которое всю жизнь мешало мне и которое толкнуло меня в мое бесконечное путешествие. Человек только что испортил единственный колодец в Восточном Керамике, когда я это понял, меня охватило бешенство, как много лет назад в битве. Остальные чумные, лежавшие вокруг источника вповалку, как собаки, стали ползать вокруг, пытаясь достать упавшего; еще двое свалились следом, чем очень помогли покойнику.

— Великие боги,  — сказал я и сел на перевернутое ведро. Тени в полдень все равно было не найти, а в помещениях было битком набито умирающих в зловонии людей. Бедняки с окраин, землепашцы, рабы и граждане — все лежали вповалку, в нарывах, с высунутыми языками.
— Какой толк поминать богов вслух? Береги слюну во рту — раздался голос с хрипотцой у меня за спиной.

	Я обернулся и увидел Сократеса, местного мудреца и бездельника. Он нес на плечах двух мертвецов, совершенно не обращая внимания на гнойную слизь, капающую ему на спину из их носов. Сократес шатался от усталости но шагал твердо, а мертвые были легче детей — так их истощили жажда и понос.

— Это ты, — буркнул он себе под нос и пошагал дальше, к яме, над которой поднимался кровавый дым.

	Как и многие афиняне, Сократес был другом и братом любому неграмотному пахарю из Аттики, но холодно и насмешливо относился к чужеземцу. По крайней мере, любой разговор, который я заводил, работая с ним добровольцем во врачебной бригаде, он равнодушно обрывал, но с земляками готов был общаться, спорить и учить их вечно.

	Меня это не расстраивало, я привык к недружелюбию людей в чужих краях. Два раза меня пытались съесть, два — оскопить, пять раз принести в жертву, а простые убийства я даже не стал бы считать. В Эфиопии я перенес ту чуму, которая поразила ныне Афины, в Индии лихорадку, а в Карфагене подцепил от храмовой кедеши неприятную болезнь. Словом, равнодушие — не то, что может меня напугать, но меня живо привлекал сам Сократес. Его логика была безупречной, а идеи великолепными; поневоле я старался подойти поближе, когда он начинал говорить. Мысль о том, что в основе всего лежит некий заранее данный высший смысл, не давала мне покоя. В основе вожделения лежала прекрасная Любовь, в основе самоубийственного выхода Гектора навстречу Ахиллесу — Долг, в основе неустанного желания спорить самого Сократеса — стремление к Истине.

— Эй, — окликнул он меня, вернувшись от ямы и отряхивая сажу и гной с одежд, — хватит прохлаждаться, гипербореец, бери ведра и двигаемся в верхний квартал, нужно напоить еще добрый десяток человек.
— В этом колодце больше мяса, чем воды, — возразил я.  Афинянин оценил шутку, улыбнувшись уголками глаз, и ответил:
— Ты правда перенес чуму?
—  Да, — сказал я и содрогнулся, снова увидев пустой царский дворец, песок в залах и эбонитовые мумии стражей, горой лежавшие на лестницах, всех в золоте и жемчуге.
— Так скажи мне, человече, может ли заболеть уже больной человек?
— Нет. Думаю нет.
— Раз так то повредит ли ему вода, в которой искупался этот несчастный, который так тебя разозлил?
— Откуда ты...впрочем, хм. Нет, — ответил я, удивившись, как такая простая мысль не пришла мне в голову.
— Раз так, то идем, работы еще невпроворот, — сказал Сократес и проворно зашагал вверх по улице. Кажется, этот человек никогда бы не показал усталости. Про него говорили, что в походе он ходил босиком по снегу, чтобы пристыдить малодушных воинов, а в битве схватился с целой когортой врагов и распугал их своей безумной отвагой.

Остановившись на повороте, Сократес насмешливо потряс руками в воздухе и крикнул:

— Эй, чужеземец! Какой толк бегать с места на место по всему свету, сражаться с человеками, болезнями и самим собой... если ты совсем не умеешь мыслить?