что-то

#  Пастух

## I

Головы овец одна за другой медленно скрывались в пучинах Студеного моря. Взрывая копытами серый мокрый песок, покрытый мертвыми рыбинами и почерневшими сгустками водорослей, животные молча уходили в свой последний выпас.

"Третье стадо за этот сезон" – констатировал факт Феофан и, вдогонку ударив посохом проходящую мимо скотину, зашагал вдоль берега. Плотное свинцовое небо нависало над широким темно-серым пляжем, усеянным огромными валунами. На кучах мертвой рыбы пировали огромные вороны, а по песку, в надежде догнать быстро уходящий прилив, волочились многочисленные улитки и мидии, оставляя позади себя причудливые канавки. Ширина приливов в этом цикле была огромной – от линии воды до Паюты-23 нужно было шагать не меньше трех верст, внимательно обходя участки тянучего засасывающего ила. Из-за этого дорога до поселка изрядно затянулась, и Феофан достиг его уже в сумерках – на таких северных широтах ночь никогда не наступала, а светило едва скрывалось за странной дымкой у горизонта на севере.

Паюта-23 представляла из себя небольшое поселение из двух пятиэтажных хрущевок и одной покосившейся землянки посередине, около которой высилась ветряная мельница, служившая единственным источником электроэнергии. Поселок располагался на границе приливной линии, и за домами высилась высокая стена хвойных деревьев – там начиналась Тайга, которую прорезала узкоколейка, ведущая на материк. На последней отапливаемой хрущевке реяло оборванное красное знамя Федерации с желтым пятиконечным крестом посередине. Лишь в одной пятиэтажке горело единственное окно – квартира престарелой пары смотрителей: Аглаи и Осипа Магаловых, которые доживали свои года на побережье Студеного моря, встречая одиноких пастухов с большой земли.

Феофан зашел в подъезд третьего дома, освещаемый тусклым светом желтой лампочки, качавшейся с раздражающимся скрипом из стороны в сторону из-за особой близости к Полюсу. Мерзко пахло гнилой рыбой – в квартире Магаловых ужинали. Молча зайдя в квартиру и сев за старый обшарпанный стол, освещаемый одинокой керосинкой, Феофан придвинул к себе свою порцию ухи. Гнилостный запах резко ударил в нос – блюдо представляло из себя сваренную в пресной воде дохлую неочищенную рыбу и ошметки бурых водорослей.

– А с мальчиком что? – спросил Феофан, взглядом указывая на пустующую четвертую табуретку.

– С Вовкой-та? Дак его забрали. Эти. С моря какие-то, – равнодушно ответил Осип, жуя похлебку и неподвижна глядя на тусклое пламя керосинки, лишь ненадолго взглянув в глаза пастуху на последних словах.

– Чушь не несите, – сказал Феофан, а про себя начал думать о способах, какими могли приготовить восьмилетнего Вовку. Впрочем, учитывая местные рационы, вполне логично было ожидать подобный исход для лишнего рта в этом месте на краю мира.

– А кто-ж ее несет? – обиженно сказал старик, все не отрываясь от еды, – Недели две назад, бочку прибило какую-то во время прилива. Ну а из нее эти повылезали. Длинные все. Глазища: во! – тут Осип вытаращил на гостя свои серые замутненные катарактой глаза, для пущего эффекта натягивая кожу костлявыми грязными пальцами, – Ну а я вилы взял, че, ну и спрашиваю, кто такие да чойта им тут надо. А они мычат. Ну я думаю они эти. Иностранцы, – увлеченный повествованием, Магалов отложил ложку и принялся активно жестикулировать, – ну я им кричал всякое, чтоб уходили. Вилой махал. А они все мычат, странно так, по-звериному что-ль. Ну я тогда Вовку позвал, может сделал бы че. А они его хвать – и в бочку. И уплыли.

На последних словах Аглая Магалова, сидевшая тихо во время трапезы и лишь иногда всхлипывая, закрыла лицо руками и протяжно и отчаянно завыла.

– Дура, – буркнул Осип, снова увлекшийся поеданием ухи.

Следующие минуты ужина прошли молча, и тишину прерывали лишь всхлипывания Аглаи и кряхтения Осипа, которые он сопровождал шарканием ног по грязному полу кухни.

Феофан, оставив пустую миску на столе, молча встал и зашагал в подъезд.

– Аккумулятор заряжен. В землянке возьмешь, – напоследок хрипло крикнул Осип.

С сомнением глядя в сторону моря, пытаясь отыскать скрывшееся в густом дыму Солнце, Феофан, взяв из землянки свой скарб и аккумулятор, двинулся к трамвайчику с прикрепленным к нему сзади вагончиком для скота, который стоял на импровизированной станции на границе леса, состоявшей из небрежно сколоченной будки и таблички, на которой полинявшей розовато-серой краской была выведена трафаретная надпись: "ПАЮТА23".

Закрепив на его крыше аккумулятор и скинув вещи внутрь, он на прощание окинул взглядом поселок. Из хрущевки раздался крик отчаяния. На этот раз мужской.

"Надо будет доложить о вакантной должности смотрителя" – напоследок подметил Феофан и тронул трамвай.

## II

За окном проносились серые смазанные силуэты огромных сосен и елей – сумерки заметно сгустились и больше походили на безлунную ночь, несмотря на то, что Солнце за горизонт не заходило. Феофан сидел, закинув ноги в тяжелых, пропитанных морской водой, покрытых серым песком и илом сапогах на соседнее сиденье. Свет он не включал – драгоценного заряда аккумулятора хватало ровно на одну поездку в один конец. Думая о приближающейся зиме и последующем окончании цикла, пытаясь высчитать количество ходок, которые ему осталось совершить перед законным отпуском, он задремал, убаюканный монотонным движением силуэтов серых таежных исполинов за окном.

Проснулся Феофан от резкого толчка и удара в лобовое стекло трамвая. Кругом царила абсолютная темнота. Находясь в сонном состоянии притупленного сознания и не видя перед собой ничего кроме поглощающей бездны, Феофан по памяти пытался нащупать себе путь до переднего конца трамвая для включения головных фар.

Мозг, от отсутствия поступления сигналов от глаз отчаянно требовал увидеть хоть какой-то образ, и перед глазами пастуха рисовались красочные сцены, подернутые сонным абсурдом, старающиеся ввести Феофана обратно в состояние спасительной дремы. Студеное море, без единой волны, на горизонте – сотни тусклых светил, а навстречу ему – скот. Их безучастные лица пристально смотрели вперед, их тела неустанно прорезали водную гладь, и двигались они на юг – прочь от Полюса.

Наконец он нащупал спасительную панель управления, и включил головные и внутренние огни. Точно за лобовым окном стояла корова. Огромная, в два раза больше обычной, она упиралась головой в стекло так, что ее исполинская морда находилась точно на уровне лица Феофана. Искусственный и яркий свет передних фар ярко выбивал ее силуэт из общей непроглядной темноты, что усиливало жуткий эффект близости. Громадные глаза ее, вместо безучастного, тупого звериного взгляда, направленного в разные стороны, смотрели точно в глаза пастуха, и выражали человеческую печаль. Они были не просто человеческими, а даже нечто выше этого – их гипертрофированная чувственность вгрызалась в самый центр души, бурила до боли и вызывала сверхнасыщенное чувство людского отчаяния.

Это мучительное мгновение продолжалось невыносимо долгую секунду, но рука Феофана чрезвычайно быстро, словно инстинктивно, вновь нажала на кнопку управления освещением.

"Ну и пиздец" – подумал про себя пастух, окончательно разбуженный этой сюрреалистичной сценой. Стараясь сохранять бодрость разума, он начал думать про дальнейшие пути действий – в Тайге медлить было нельзя.

Открыв форточку и нашарив просунутой рукой провода аккумулятора, он аккуратно их открутил – перспективу возвращения на материк живым Феофан все еще рассматривал как вполне вероятную, а потому заряд надо было беречь. Нащупав во внутреннем кармане плаща таблетки снотворного, он закинул в рот три штуки, и, положа руку на кобуру ножа, постарался заснуть, ибо пространство Тайги – вещь крайне нестабильная, и зачастую все, что нужно делать для спасения от опасности – ждать.

Спустя неопределенный промежуток времени, Феофан проснулся от беспокойного и рваного сна, и с удивлением обнаружил наличие спасительного света. За окном расстилался жуткий пейзаж – трамвай, судя по всему, стоял на шатком деревянном мосту. Поверхность разглядеть было невозможно – был лишь густой молочный туман, покрывавший всю землю до горизонта, в котором терялись сваи моста. Вдалеке тут и там виднелись исполинские силуэты неопределенных структур, напоминающие нечто среднее между стальными руинами и представителями хелицеровых. Они еле заметно шевелились, и во время движения издавали жуткие гулкие завывания. Светила на небе было три – они кучно располагались на небосводе и давали тусклое серое освещение всего этого пространства. Корова пропала.

"А ночью в тайге куда веселее" – иронично заметил пастух, и снова пустил трамвай навстречу большой земле, и постарался задремать – пространство сдвигается только в момент отсутствия наблюдателя.

## III

Наконец жуткие стены Тайги возвышались позади, а узкоколейка мирно струилась по зеленым полям, которые перемежались с небольшими островками березовых рощиц. По правую сторону от трамвая мелькнула металлическая табличка на покосившемся столбе: "ЯЗОВО".

Снижая скорость, Феофан окончательно остановил трамвай в язовском "депо" – крупном деревянном амбаре, вдоль стен которого стояли металлические стеллажи с инструментом для ремонта и поддержки электротехники. За заржавевшим прилавком у выхода сидел безногий механик Дорофей, на голове которого красовалась причудливая конструкция состоящая из линз и множества шестеренок, а перед ним располагалась гора всевозможного хлама. В нос бил резкий запах канифоли. Пастух молча задвинул тяжелый разряженный аккумулятор на стеллаж и вышел в село.

Выйдя из "депо", Феофан зашагал через главную площадь города, которая представляла из себя большое открытое пространство, где трава почти не росла, а среди грязи и бурых луж, над которыми кружила всевозможная мошка, возвышался раскидистый дуб практически без листвы, на ветках которого висели трупы разной степени разложения. "ЕРЕТИКИ" – гласила деревянная табличка с нарисованным пятиконечным крестом на обороте. Меж деревянных бараков он направился в сторону главного административного здания, которое красовалось прямо напротив центрального язовского собора. Эти два строения были единственными каменными зданиями сельпо, и благодаря их расположению на возвышенности оттуда можно было окинуть взглядом все поселение. Неровной паутиной расползались дворы на несколько километров вокруг, а за ними расстилались бесконечные поля, березовые рощи и темно-зеленые пятна плотного леса. В полях, меж покосившихся заржавевших опор ЛЭП, провода на которых давно оборвались и свисали будто ивовые ветки, одиноко бродила скотина. На розово-голубом небе у горизонта причудливо завивались перистые облака, сквозь которые пробивались лучи восходящего солнца. В низинах клубился легкий утренний туман, а тишину нарушали лишь унылые завывания собак. От Язово тянулись еле заметные дороги, больше похожие на тропы, во все стороны света кроме севера, куда уходила узкоколейка.

Отворив дверь районного управления, Феофан направился по узкому коридору, стены которого были раскрашены мерзкой желтоватой краской, а распухшие напольные доски – красной цвета свернувшейся крови. Найдя нужную дверь с красной табличкой с ярко-желтыми буквами "УПРАВЛЕНИЕ ПАСТУШЕЧЬИМ ДЕЛОМ И ПЕРЕГОНОМ СКОТА УПДИПС", пастух вошел внутрь. В кабинете за широким лакированным столом, уставленным бумагами и картонными папками сидел обрюзгший лысый человек в серо-полосатом пиджаке с комичным ярко-розовым галстуком. Перед ним, чуть справа, сидел человек почти противоположного телосложения в идентичном пиджаке, серые, подернутые сединой волосы которого были тщательно зализаны назад. Сухощавое лицо его было искажено в легкой жизнерадостной ухмылке, а в руке он держал граненый стакан с самогоном грязно-деревянного цвета. На стене за спиной толстого располагалось небольшого размера распятие и портрет Руководителя справа от него.

– Товарищ Ивков! – толстый человек вскинул правую руку вверх, приветствуя Феофана.

Обернувшись, то же сделал и человек тонкий.

Феофан молча поднял правую руку, и подвинув стул, сел к столу.

– Как пастушечье дело живет? Стадо довели? – улыбаясь, спросил толстый, услужливо наливая в граненый стакан самогон из трехлитровой банки.

Феофан кивнул.

– А как же не довести то, гыгы, – чуть засмеявшись, сказал толстый, – я вона слышал, недели три назад один в Вендеевке не довел. Кричал там, упирался, грит что я мол в эту вашу Тайгу ни ногой. Ну и повел на запад. Потом нашли, хыы. Кость берцовую обглоданную. А вокруг стадо мертвое лежит. Глотки перегрызли друг другу. Хы.

С полминуты все трое молчали. Толстый разом выпил налитый стакан пойла.

– Дак это, товарищ Ивков, сдвиг ведь был, – начал он сразу после, – прошлой ночью.

Феофан со скепсисом посмотрел на счетчик цикла, висевший на стене.

– А вы туда не смотрите – сказал толстый, заметив его взгляд, – до конца цикла еще одна зима, все верно. Ну или мы так думали. Либо мы ошиблись в расчетах, либо произошел очередной "сдвиг". На этот раз "сдвиг сдвигов".

– А как поняли?

– Ну а как не понять, товарищ Ивков. Скотина попадала, люди резаться стали. Один вон особо буйный тридцать прирезать успел. Потом повесился. Да и вон, в окошко посмотрите, – он протянул руку чтобы отодвинуть заляпанные шторы – видите лес на юге, куда дорога уходит? А его позавчера не было.

Феофан взглянул в окно и обнаружил существенные изменения ландшафта, которые по дороге сюда не заметил. Это давало крайне странное ощущение жамевю, смешанное с отчаянием.

– А, товарищ Бархатов, там в этой, Паюте-23 смотрители… кончились. Надо новых направить, – сказал Ивков, наливая себе еще один стакан деревянной жижи.

– По этому поводу не беспокойтесь, руководство разберется, – Бархатов налил себе еще, – я вам вот что скажу. Вам же на юг, так? А после сдвига у нас положено картографов направлять, но сейчас определенный, кхм, дефицит наблюдается. Работа не сложная, вам все равно в Столицу потом. Инструктаж прост и краток: все имущество любого ничейного населенного пункта в вашем полном распоряжении, недовольных истреблять, на карте все передвижения отмечать. Ну а патрули пускать это уже столичное дело. Всю экипировку выдадут, жалованье, безусловно, получите. Ну, Христос с вами. Выдвигайтесь сейчас.

Феофан молча кивнув, вышел. На выходе, за решетчатым окошком сидел сухой глуховатый старичок, который чуть завидев пастуха, зашаркал по пыльному полу кладовой за требуемым оборудованием. Копошась где-то за стойками, он вынес рюкзак значительного размера и поставил на стойку.

– Тут перечень – чуть слышно прошамкал он и протянул желтый листочек.

Закрепив на спине рюкзак, Феофан отворил дверь районного управления. Раздался оглушающий, скрипучий и низкий звон колоколов – в соборе напротив собиралась утренняя проповедь. Разномастная сельская публика медленной толпой втягивалась в широкие двери собора. Феофан, зачарованный зрелищем и боем колокола, сам невольно был затянут в чрево белокаменного здания.