Батя

	Никогда бы не подумал, что вернусь в город, где провел свое детство и юность. Разглядывая вокзал в мутном окне электрички, я вспоминал, как ещё будучи двенадцатилетним мечтал уехать в другой город и вернуться домой через несколько лет, испытав тем самым ностальгический удар от прогулок по знакомым улочкам. Но сейчас никакого воодушевления я не чувствовал. Только тоску. Уже в пути я несколько раз пожалел об этой поездке в родные края, но отступать уже было некуда. Единственное, чему я хоть немного радовался, так это смене обстановки. Умалишенная старуха, перманентно засирающая каждый угол уже пропахшей её выделениями квартиры, осталась далеко позади. Утопая в этом ссанье, я совсем забыл об отце, который как-то очень внезапно, после десятилетнего затишья, вышел на связь. Соскучился, говорит.

	Вывалившись на перрон, я едва ли узнал его. Морщинист плешив, пузат, бородат. Слабость к блеклым клетчатым рубашкам так и осталась при нем. Широкие штаны песочного цвета были по обыкновению подвернуты. О модных десятилетие назад туфлях в сеточку и говорить не стоит. Опершись спиной на свою все ещё не развалившуюся «Копейку», он окидывал меня каким-то странным прищуром, точно не узнал во мне сына. Подойдя к нему, я даже как-то растерялся.  Обнять его? Или это слишком? Нет, не стоит. Наверное, батя тоже размышляет об этом. Простояв так несколько секунд, мы сдержанно пожали друг другу руки.

- Как добрался, сынок?

- Да, пойдет.

- Все нормально? Не проголодался?

- Нет, все хорошо.

	Запах автомобильного салона нисколько не изменился. Я медленно вдыхал его, смаковал, затем выдыхал и тут же вновь обливал им свое чуткое обоняние. Порой в этом запахе попадались особые нотки, вытягивающие из бессознательного давно забытые воспоминания. Ох, припоминаю, как батя зашивал в заднем сидении огромную заначку с деньгами. Хранить дома он отказывался – мало ли, вдруг мать украдет её и потрать на свои «бабские нужды» (тогда она очень хотела новый кухонный гарнитур)! Или я найду! Или в дом заберутся воры и украдут все, пока мы трудимся на даче! Словом, бате было спокойнее, когда деньги всегда были при нем. И однажды, когда он бухал со своими приятелями, его «Копейку» угнали. Авто нашли через неделю в какой-то придорожной канаве. Магнитолу вырвали, колеса сняли, стекла выбили, ну и деньги, собственно, украли. Воров так и не нашли, хотя, судя по всему, ими был кто-то из батиных знакомых. Доказательств не было, но кому, как не им, бухой батя мог обмолвиться о деньгах. Впрочем, батя во все это не верил, и на этой почве они с мамой часто ругались. Не могли же его «преданные друзья» так с ним поступить, ну!

	Как оказалось, моя мухосрань вряд ли когда-нибудь изменится. Ни через пять лет, ни через пять сотен. Я будто бы и не уезжал никуда. Порой я замечал тех же людей, коих видел ещё в детстве, причем на той же самой улице. Вряд ли оно и в самом деле так было. Скорее, картину дорисовывали мои фантазии, слившиеся с воспоминаниями. Со временем я все ярче испытывал те ощущения, которые испытывал далеко в детстве. Радость от пустяковых вещей, вроде той же поездки в машине, или беззаботность, когда тебя волновали вопросы уровня «какой мультик сегодня посмотреть?».

	В гараже тоже совершенно ничего не поменялось – все так же завален всяким ненужным хламом. Помню. как-то раз имел смелость сказать об этом бате, так сразу же получил оплеуху и целую лекцию о том, какие нужные вещи он наскладировал в гараже за пять лет. Как только место в гараже закончилось, хлам стал множиться и на балконе, что невыносимо злило мать. А батя смеялся. Я до сих пор не знаю, то ли его роль мусорщика была приколом, то ли диагнозом.

	Сели с батей на табуретки. Он достал древний советский термос и налил нам кофе. Я закурил. Он бросил курить ещё пять лет назад, но взял сигарету за компанию.

- Ты когда это курить начал? – откашлявшись с первой затяжки, прохрипел он.

- В вузе.

- Как учеба? Или ты уже доучился?

-  Меня отчислили за неуспеваемость.

- Плохо. Очень плохо. Нынче без высшего образования никуда!

- Это да, - кивнул я, лишь бы не вступать в такой разговор.

- Ты смотри, не тяни с этим! Ты уже взрослый лоб, надо идти работать. Я вот в твои годы уже женился и вовсю батрачил. А ты поди и дня не работал небось?

- Работал кладовщиком на складе. Сейчас нет, нужно ухаживать за больной старушкой. Кто если не я.

- А мать где?

- Мама уже давно живет с новым хахалем. Я с ней не общаюсь. Сестра тоже где-то живет, уже давно ничего о ней не слышал.

- Понятно, - отец покивал головой и долил кофе до краев. – Ну ничего. Все образуется ещё. Ты главное не раскисай, - он поднял стакан и принялся раздражающе сёрбать. – А помнишь мы проводили целые дни в гараже?

- Когда мать выгнала тебя из дома? Конечно помню.

- Это она тебе так сказала? Она меня не выгоняла, я сам ушел!

- Да, точно, я забыл, - сказал я, лишь бы не ввязываться в утомительные пререкания с батей. – Я вообще помню не очень много событий из детства.

	Но вот о чем, а о гараже я помнил прекрасно. Тогда мама выгнала батю из дома за очередную пьянку. Ну, точнее, он вернулся с попойки и попытался присунуть спящей матери, на что та ответила жестким ударом в челюсть и выставила за дверь (об этой версии я узнал уже взрослым). Отец несколько дней шлялся по знакомым собутыльникам и в конце концов осел в гараже. С едой и водой проблем не было – все это я таскал ему из дома, а вот с нуждой было сложнее. Если ночью он мог посрать в ближайших кустах, то днем он ходил в пакеты и бутылки, которые затем я (а кто же ещё?) выбрасывал в ближайшую яму. Батя преподносил все свои просьбы под видом игры, так что я даже с радостью носил его дерьмо. Однажды я ему рассказал, что к маме частенько стал заезжать один её друг (действительно друг), так он собственноручно окатил его машину содержимым одного из пакетов. Угроза не сработала, ведь тот мужик продолжил навещать маму, хотя машину с тех пор не брал. А вскоре сестра рассказала, что мужичок поскользнулся на говне в своем подъезде и разбил голову с последующей амнезией. Предположительно, батя выследил его до самой квартиры и насрал под дверь. А тот, выскочив наружу за идиотом, поскользнулся на "мине" и позорно, как и подобает проигравшему, улетел вниз по пролету. Отец никогда не признавал этой «лжи», а однажды и вовсе попытался свалить все на меня. Дескать, я не мог терпеть, как «мама целуется с другим и решил отомстить». Он не брал в расчет, что двенадцатилетний ребенок такую большую кучу оформить ну никак не мог. Что удивительно, мама позволила батьку вернуться домой и ещё пару месяцев в их браке стояла идиллия.

	Ещё немного поболтав о детстве и осушив термос, батя предложил пойти домой. Я и сам был не прочь наконец-то взглянуть на квартиру, хотя вряд ли она хоть сколько-нибудь изменилась. И я не прогадал. Та же обшитая кожей деревянная дверь, те же вешалки, забитые одеждой всех погодных сезонов, тот же желтый советский паркет, те же старенькие обои, уже порядочно отклеившиеся в некоторых местах. Чего прибавилось, так это неприятного старческого запаха, который, впрочем, не сильно бил по носу.

	Мы отобедали в тишине, изредка рассказывая друг другу о найденных в голове совместных воспоминаниях. Нелепые потуги склеить разговор порой вызывали чувство стыда и желание поскорее съебать отсюда. Но я продолжал натужно посмеиваться с каждой нелепой шутки, с каждого неловкого выпада отца. Он даже предложил выпить, надеясь, кажется, хоть немного расшевелить наше общение, но я отказался. Тогда он предложил кофе. Я согласился. Вместе с этим кое-как согласился и на салат, который батя по обыкновению сдобрил чуть ли не целой пачкой майонеза.

	Я проникся жалостью к необратимо постаревшему отцу. Сейчас передо мной сидел одинокий старичок, ныне просто существующий и по факту живущий в своем прошлом. И мне стало интересно, грели ли его эти воспоминания? Прожил ли он свою жизнь достойно или просто прожег всю молодость в пьянках с друзьями и ранней семейной жизни? Я склонен думать о втором, что порядком меня даже расстроило. На мгновенье я даже практически попустил слезу.

	Как-то неожиданно речь зашла за судьбы отцовских знакомых. Рассказывать о них не буду, но многие из их числа уже мертвы. Многие полегли от алкогольных отравлений и связанных с алкоголем несчастных случаев и развившихся на его фоне болезней. Слушать об искалеченных судьбах было даже интересно, а некоторые из них даже веселили. История о том, как один его покойный друг, прошедший Афганистан, чуть было не задушил во сне свою жену, невольно вызвал у меня смешок. Отец помрачнел, чем пристыдил меня за такую реакцию. И общение вновь зашло в тупик.

	Я поспешно ретировался в свою детскую как делал это раньше, когда злил батю. Здесь тоже все было по-старому. Запылившаяся денди лежала под просевшей небрежно заправленной кроватью. Кое-где виднелся изувеченный ломом паркет. Как-то раз отец узнал от своего соседа, что до него здесь жила достаточно состоятельная старушка, которая спрятала часть денег в моей комнате. Перерыв все в поисках сокровищ, батя ничего не нашел, но не растерялся и принялся громить пол. Исход, собственно, очевиден, как и все его обещания залатать паркет. На окне весели пожелтевшие снежинки, вырезанные из газетных листов. На верхней полке по-прежнему не хватает нескольких фигурок героев комиксов, которых мне пришлось продать пацанам со двора, дабы отдать отцу заработанные деньги на выпивку или сигареты (бюджетом всегда заведовала мать). После вечера встреч выпускников он внезапно изменился, стал более серьезным и начал копить деньги. Мама уже обрадовалась таким изменениям. Но ненадолго. Батя стал гнаться за модой, спуская чуть ли не все деньги на дорогое шмотье, аксессуары и прочие атрибуты «бохатости» включая стабильные походы в рестораны. А все это происходило потому, что он хотел подняться в глазах бывших одноклассников, которым было явно поебать на отца. Мать прямо говорила, что этот напускной стиль только смешит народ, но батя не был бы батей, если бы не был уверен в своей правоте. К слову, мы всегда жили бедно, и мама винила в этом именно отца. И сестра тоже. Я же на него зла никогда не держал. Меня забавляли его выходки. В детстве.

	Я вернулся в зал, где на стенах по-прежнему висели ковры, щели в стеклянных окнах были заткнуты газетами, потолок оброс новыми трещинами, а старенькие шкафы ещё сильнее накренились вбок и теперь непонятно, благодаря каким силам они ещё не развалились. Батя попросил разобраться в его телефоне, а то периодически у него пропадает звук и динамик работает хреново.

- Я в этом всем не разбираюсь, - отмахнулся он. – Ещё немного и кирдык глазам, уже едва разбираю че там на экране написано.

- Бать. Как думаешь, ты хорошо прожил свою жизнь? У тебя нет никаких сожалений?

- Нет, я никогда ни о чем не жалел. Я прожил жизнь так, как задумывал.

- И ты даже не думал, что мог бы стать….кем-то другим, - продолжал я, аккуратно подбирая слова. Я знал, что он будет талдычить об отсутствии сожалений, о достойно прожитой жизни, но все же я надеялся на иной исход.

- С твоей мамой получилось плохо, - произнес он. Судя по резко измененной интонации, его слова действительно были пропитаны сожалением.
– Не суждено было нам прожить жизнь вместе.

- И ты жалеешь только о ней?

- А о чем ещё жалеть? Ты бы видел меня молодым! Просто красавец! Девчонки со двора меня обожали, просто вешались пачками! Твоя мама как раз была в их числе. Они каждое утро собирались на школьном стадионе, чтобы посмотреть, как я занимаюсь зарядкой! – каждое последующее предложение он произносил более воодушевленно. – Помню, как мы катались с ребятами на дачу и пиздили яблоки, да груши! Ты бы знал какие у нас были душевные квартирники! Я, помню, даже с ночных смен сбегал, лишь бы не пропустить. Ну а потом твоя мама забеременела, я женился на ней, родилась сестра, потом ты.

	Еще немного послушав рассказы отца, я прекратил расспросы и ушел в свою комнату. Кое-как отворив форточку, я подкурил сигарету. Спросив себя об итогах прожитых лет, я обнаружил свое существование ужасно жалким, безрезультатным. И если так поразмыслить, то даже жизнь отца в мои годы получалась более осмысленная, нежели моя. Да, он топил себя в алкоголе и табаке, порой блядовал, зачем-то женился в двадцать пять, с перерывом в пару лет сделал двух личинусов и почти-что всю жизнь вкалывал в роли простого работяги с завода. Он стремился к состоятельной жизни, но только посредством показной фальши и накоплений – на большее его не хватало. Ему не доставало ни характера, ни воли, ни желания бороться за улучшение условий жизни. Он даже не ставил такой цели. Он не боролся со своим социальным положением, а принял его и жил в соответствии с ним. Год. Два. Пять. Десять. И если другой человек, активно стремящийся к богатству, власти и прочим плюшкам что-то да делал, разменивая прожитые года на успех, то отец разменивал года на обыкновенное существование в мире и потребление его благ. А в конце – неизбежная смерть. Да, в этой игре только смерть остается в абсолютном выигрыше, неизбежно забирая у людей отведенное жизнью время. И пока одни учатся и работают, другие бухают и колятся, я оправдываю свою прокрастинацию уходом за умалишенной бабкой, проблема с которой, при наличии желания, наверняка решается.

	Освежив все воспоминания из детства, я вдруг поймал себя на зависти к отцу. Швырнув окурок в окно, я упал на кровать и мгновенно заснул. Утром меня ждала яичница и кофе, вкупе с читающим газету отцом. Я молча позавтракал, все ещё думая о своем вчерашнем внутреннем монологе. Одевшись, отец отвез меня на вокзал. Мы простились. Я приобнял старика, пообещав в скором времени его навестить, хотя мы оба понимали, что это вряд ли произойдет. Я запрыгнул в электричку и сел у окна. Отец все ещё стоял на перроне и глядел на меня, слегка улыбаясь. Электричка тронулась. Батя скромно помахал мне рукой и ушел. А я уже думал о доме, предвкушая, как буду драить как засраную бабкину комнату, так и её саму. А закончив с этим, возьму и себя в руки...