lettres des mon moulin

Из всех милых изречений, пословиц или пословиц, о которых рассказывают наши крестьяне Прованса, я не знаю ни одного живописнее или своеобразнее этого. В пятнадцати лье вокруг моей мельницы, когда говорят об обиженном, мстительном человеке, говорят: "Этот человек! остерегайтесь!... Он похож на мула папы, который семь лет охраняет свой пинок.»

   Я долго искал, откуда могла взяться эта пословица, что это за папский мул и пинка держали семь лет. Никто здесь не смог узнать меня об этом, даже Франсет Мамай, мой игрок в пятерку, который все-таки знает своего легендарного провансальца на кончике пальца. Франсет думает, как и я, что под ним есть какая-то древняя летопись Авиньонской страны; но он никогда не слышал о ней иначе, как по пословице.

   "Вы найдете это только в библиотеке цикад», - сказал мне старый фифр, смеясь.

   Идея показалась мне хорошей, и, поскольку библиотека цикад находится у моей двери, я отправился запираться там на восемь дней.

   Это чудесная библиотека, прекрасно установленная, открытая для поэтов днем и ночью и обслуживаемая маленькими библиотекарями с тарелками, которые все время делают вам музыку. Я провел там несколько восхитительных дней, и, после недели поисков – на спине-я в конце концов обнаружил то, что хотел, то есть историю моего мула и того знаменитого пинка, который держался семь лет. Сказка об этом хороша, хотя и немного наивна, и я постараюсь рассказать вам ее так, как читал вчера утром в цветной рукописи времени, которая приятно пахла сухой лавандой и имела для закладки большие сыновья Девы.

   Кто не видел Авиньона времен пап, не видел ничего. За веселость, жизнь, оживление, праздничный поезд, никогда такого города не было. Это были с утра до вечера процессии, паломничества, улицы, усыпанные цветами, выстланные высокими лисами, приезды кардиналов через Рону, знамена на ветру, галеры, вымощенные булыжником, солдаты Папы, которые пели латынь на площадях, пустельги братьев кетеров, а затем, сверху донизу домов, которые жужжали вокруг большого Папского дворца, как пчелы вокруг их улья, это было еще тиканье кружевных ремесел, движение и движение палаток. челноки, ткающие золото чащоб, маленькие молоточки ножниц для бюреток, там, со стороны моста, раздавался звон колоколов и еще несколько бубенчиков. Ибо у нас, когда народ доволен, надо плясать, надо плясать; а так как в те времена улицы города были слишком узки для фарандолы, то на Авиньонском мосту, на свежем ветру Роны, и день и ночь там плясали, плясали ... Ах! счастливое время! счастливый город! Алебарды, которые не резали; государственные тюрьмы, где ставили вино, чтобы освежить. Никогда не было разговоров, никогда не было войны... вот как умели Графские папы править своим народом; вот почему их народ так жалел их!…

   Есть еще один, добрый старик, которого звали Бонифаций... о! тот самый, которого пролили слезы в Авиньоне, когда он умер! Он был такой любезный, такой любезный принц! Он так смеялся над вами с высоты своего мула! И когда вы проезжали мимо него – вы были бедным стрелком из гаранса или великим вигвам города, - он так вежливо давал вам свое благословение! Настоящий папа из Ивето, но из Ивето из Прованса, с чем – то тонким в смехе, веточкой майорана на заколке, и ни малейшей Жаннетон... единственный Жаннетон, которого он когда-либо знал, этому доброму отцу, это была его виноградная лоза-маленькая виноградная лоза, которую он сам посадил в трех лье от Авиньона, в миртах Шатонефа.
Страница 8 из 33

   Каждое воскресенье, выходя из вечерни, достойный человек шел к нему на суд, и когда он сидел там, на ярком солнышке, его мул рядом с ним, его кардиналы, раскинувшиеся у подножия пней, он откупоривал флягу вина из сырого вина-этого прекрасного рубинового вина, которое называлось еще в Шатонеф-дю-папа, - и понемногу дегустировал его, поглядывая на свою виноградную лозу. Затем, с опустошенной флягой, падая днем, он радостно возвращался в город, за которым следовал весь его глава; и когда он проезжал по авиньонскому мосту, среди барабанов и фарандолов, его мул, подгоняемый музыкой, брал маленького прыгающего Амбла, а сам он отмечал шаг танца своей заколкой, что сильно возмутило его кардиналов, но заставило весь народ сказать: "Ах! добрый князь! Ах, храбрый папа!»

   После его виноградника в Шатонефе, что папа любил больше всего на свете, был его мул. - Возмутился старик. Каждый вечер перед сном он шел посмотреть, хорошо ли закрыта его конюшня, нет ли чего в кормушке, и ни разу не встал из-за стола, не поставив перед его глазами большую чашу французского вина, с большим количеством сахара и ароматизаторов, которое он сам собирался нести ему, несмотря на наблюдения своих кардиналов... надо сказать, что зверь того стоил. Это был красивый черный мул с красными пятнами, уверенной ногой, блестящими волосами, широким и полным крупом, с гордостью нес свою маленькую сухую голову, всю запряженную помпонами, узелками, серебряными колокольчиками, пухлыми; с нежными, как у ангела, наивными глазами и двумя длинными, вечно торчащими ушами, которые делали его похожим на хорошего ребенка. Весь Авиньон уважал ее, и, когда она ходила по улицам, не было у нее хороших манер, потому что каждый знал, что это лучший способ быть хорошим при дворе, и что с таким невинным видом мул папы привел не одного к удаче, к доказательству Тистета ведена и его невероятной авантюры.

   Этот Тистет веден был, в принципе, наглым галопом, которого его отец, Гай веден, золотой скульптор, был вынужден выгнать из дома, потому что он ничего не хотел делать и развратничал с подмастерьями. В течение шести месяцев мы видели, как он тащил свою куртку по всем потокам Авиньона, но в основном со стороны Папского дома; потому что забавный уже давно имел свое представление о Муле папы, и вы увидите, что это было что-то умное... однажды, когда Его Святейшество прогуливался один под крепостными стенами со своим зверем, вот мой Тистет подходит к нему и говорит, соединив руки с видом восхищения:

   "Ах! Боже мой! великий святой отец, какой у вас храбрый мул!... Пусть хоть немного посмотрит на нее... Ах! мой папа, прекрасный мул!…

   У германского императора такого нет.»

   И он ласкал ее, и разговаривал с ней нежно, как с девицей.

   "Иди сюда, мой драгоценный камень, мое сокровище, мой прекрасный жемчуг…»

   И добрый папа, весь трепеща, говорил в себе:

   "Какой хороший мальчишка!... Как он добр к моему Мулу!»

   А потом на следующий день Вы знаете, что случилось? Тистет веден обменял свою старую желтую куртку на красивую Ауну в кружевах, Камиллу из пурпурного шелка, башмаки с пряжками, и вошел в папскую мастерскую, где до него бывали только сыновья дворян и племянники кардиналов... вот что такое интрига. Но Тистет молчал.

   Оказавшись на службе у папы, забавник продолжил игру, которая так удачно ему удалась. Наглый вместе со всеми, он не обращал ни внимания, ни внимания только на мула, и всегда его встречали дворцовыми дворами с горстью овса или сапогом святого отца, чьи розовые гроздья он любезно тряс, глядя на балкон святого отца, словно говоря: «Эх!... для кого это?... "Так много и так много, что в конце концов добрый папа, который чувствовал, что стареет, позволил ему присматривать за конюшней и нести на муле свою чашу французского вина; что не рассмешило кардиналов.

   И мул тоже не вызывал у нее смеха... теперь, в час своего вина, она всегда видела, как к ней подъезжают пять или шесть маленьких магистерских клириков, которые быстро ковыряются в соломе со своими камайлами и кружевами; а через некоторое время приятный теплый запах карамели и ароматов наполнил конюшню, и появился Тистет веден, осторожно неся чашу с французским вином. Так начиналась мученическая смерть бедного зверя.

   Это душистое вино, которое она так любила, которое согревало ее, давало ей крылья, мы с жестокостью приносили его ей туда, в кормушку, заставляли дышать; потом, когда у нее были полные ноздри, проходи, я видел тебя! прекрасный ликер розовым пламенем уходил весь в глотку этих гарнизонов... и еще, если бы они только украли у него вино; но они были, как черти, все эти маленькие священнослужители, когда пили!... Один дергал его за уши, другой-за хвост.; Квикет ехал ему на спине, Белуге примерял на себя заколку, и ни один из этих галопов не помышлял о том, что удар по почкам или Руада отважный зверь мог бы отправить их всех на Полярную звезду и даже дальше... но нет! Не зря мул папы, мул благословений и индульгенций ... дети у нее были хорошие, она не сердилась, и только в Тистет-Ведене ей этого хотелось... вот, например, когда она чувствовала его за спиной, у нее чесалось копыто, и действительно было от чего. Этот негодяй Тистет разыгрывал на ней такие гадкие фокусы! У него после выпивки были такие жестокие выдумки!…

   Не вздумал ли он когда-нибудь поднять ее с собой на колокольчик магистра там, наверху, на самом верху дворца!... И то, что я вам там рассказываю, не сказка, двести тысяч провансальцев видели. Вы   . Вы представляете себе ужас этого несчастного мула, когда, повернувшись в течение часа вслепую на винтовой лестнице и поднявшись не знаю, сколько ступенек, она вдруг оказалась на ослепительно яркой платформе, и в тысяче футов под ней она увидела целый фантастический Авиньон, рыночные бараки размером не больше ореховых деревьев, солдат папы перед их казармами, как красные муравьи, а там, на серебряной проволоке, маленький микроскопический мост, на котором можно было бы увидеть танцевали, где танцевали... ах! бедный зверь! какая паника! От крика, который она издала, задрожали все стекла Дворца.

   «Что такое? что мы с ним делаем?» - воскликнул добрый папа, бросаясь на балкон.

   Тистет веден был уже во дворе, издавая рыдания и рвя на себе волосы.

   "Ах! великий святой отец, что есть! Ваш мул забрался в колокольню.…

   - Одна???

   - Да, великий святой отец, совсем одна ... Вот посмотрите на нее, вон там ... видите, кончики ушей у нее торчат?... Как две Ласточки…

   - Милости просим! - воскликнул бедный папа, поднимая глаза... но она так сошла с ума! Но она убьет себя.…

   Слезай, несчастная!…»

   Пекайр! лучше бы она не спрашивала, чем спускаться ... но куда? О лестнице и думать не приходилось: она еще поднимется, эти вещи; но при спуске, было бы от чего сто раз сломать ноги... и бедному Мулу стало жаль себя, и, бродя по платформе с большими, полными головокружения глазами, она думала о Тистете Ведене.:

   "Ах! бандит, если я откажусь ... какой удар копытом завтра утром!»

   От одной мысли о стуке копыт у нее немного заныло в животе; без этого она не смогла бы удержаться... наконец ее вытащили оттуда; но это было целое дело. Пришлось спускать ее с домкратом, веревками, носилками. И вы думаете, какое унижение для мула папы - видеть себя повешенным на такой высоте, плавающим на лапах в пустоте, как ханнет на конце провода. И весь Авиньон, который смотрел на нее!

   Несчастный зверь не спал всю ночь. Ей всегда казалось, что она кружится на этой проклятой платформе, со смехом города внизу, а потом она думает об этом гнусном Тистете Ведене и о том, как приятно стучит копытом, что она собирается отвязать его на следующее утро! Ах! друзья мои, какой удар копытом! От Памперигусты повеяло дымом... так вот, пока готовили ему этот прекрасный прием в конюшне, вы знаете, чем занимался Тистет веден? Он спускался по Роне с пением на папской галере и отправлялся ко двору Неаполя с отрядом молодых дворян, которых город ежегодно посылал к королеве Жанне, чтобы упражняться в дипломатии и прекрасных манерах. Тистет не был благороден; но папа хотел вознаградить его за заботу, которую он оказал своему зверю, и прежде всего за деятельность, которую он только что развернул в течение спасительного дня.
Страница 9 из 33

   На следующий день мул был обескуражен!

   "Ах! бандит! он что-то заподозрил, она с яростью трясла его за плечи... но все равно, иди, плохо! ты найдешь его на обратном пути, твой стук копыт ... я оставлю его у тебя.»

   И она хранила его.
После ухода Тистета мул папы вернулся к своей спокойной жизни и прежним походам. Нет больше Квикета, нет белухи в конюшне. Вернулись прекрасные дни французского вина, а вместе с ними и хорошее настроение, и долгая дрема, и маленький шаг гавотта, когда она проходила по авиньонскому мосту. Тем не менее, со времени его приключения в городе всегда чувствовалась какая-то холодность. По ее дороге шептались; старики кивали головами, дети смеялись, показывая на колокольчик. Сам добрый папа уже не так доверял своей подруге, и, когда по воскресеньям, возвращаясь с виноградника, он все еще хранил эту заднюю мысль: "если бы я проснулся там, наверху, на платформе ! "Мул видел это и страдал от этого, ничего не говоря ; только, когда перед ним произносили имя Тистет ведена, его длинные уши вздрагивали, и она со смехом точила железо своих копыт по булыжнику…
Так прошло семь лет; затем, по прошествии этих семи лет, Тистет веден вернулся со двора Неаполя. Время его там еще не кончилось ; но он узнал, что первый Горчаков Папы Римского только что внезапно умер в Авиньоне, и, так как место показалось ему хорошим, он в большой спешке прибыл, чтобы встать в ряды.
Когда этот Веденский интриган вошел в зал Дворца, святой отец едва узнал его, настолько он вырос и принял тело. Надо сказать и то, что добрый папа старел на своей стороне, а без бесикла ему было нехорошо.
Тистет не стал пугаться.
- Как же ! - Великий Святой Отец, Вы меня больше не узнаете ?... Это я, Тистет веден !…
- Веден ?…
- Да, вы хорошо знаете ... того, кто нес французское вино вашему Мулу.
- А-а ! да ... да ... я помню ... хороший мальчишка, этот Тистет веден !... А теперь чего он от нас хочет ?
- О ! мало ли что, великий святой отец... я пришел спросить вас... кстати, он у вас все еще есть, ваш мул ? И с ней все в порядке ?... А ! Тем лучше!... Я пришел просить вас о месте только что умершего первого горчичника.
- Первый Горчаков, ты !... Но ты слишком молода. Сколько тебе лет ?
- Двадцать лет два месяца, прославленный понтифик, всего на пять лет старше вашего мула... Ах ! ладонь Божья, бравый зверь !... Если бы вы знали, как я любил этого мула... как я томился от нее в Италии !... Вы не позволите мне ее увидеть ?
- Да, дитя мое, ты увидишь ее, - взмолился добрый папа, - и раз уж ты так любишь ее, эту храбрую скотину, я не хочу, чтобы ты жил вдали от нее. С этого дня я привязываю тебя к своей персоне в качестве первого горчичника... мои кардиналы будут кричать, но так и быть ! я к этому привык... приходи к нам завтра, на вечернем выходе, мы вручим тебе знаки отличия твоего чина в присутствии нашего главы, а потом... я отведу тебя к Мулу, и ты поедешь на виноградник с нами обоими... Эй ! Эй ! Пошли ! пускай…
Если Тистет веден был доволен, выходя из большого зала, с каким нетерпением он ждал церемонии следующего дня, то мне нет нужды говорить вам об этом. И все же во дворце был кто-то еще более счастливый и нетерпеливый, чем он : это был мул. С момента возвращения ведена и до вечерни следующего дня страшный зверь не переставал набивать себе овса и постукивать по стене задними копытами. Она тоже готовилась к церемонии…
И вот, на следующий день, когда была произнесена вечерня, Тистет веден вошел во двор Папского дворца. Все высшее духовенство было здесь: кардиналы в красных мантиях, Адвокат дьявола в черном бархате, аббаты монастыря с их маленькими митрами, маргилье Де Сен-Агрико, пурпурные камуфляжи магистра, низкое духовенство тоже, солдаты Папы в большой форме, три братства кающихся, отшельники МОН-Венту с их яростными минами и маленький клирик, идущий сзади, неся колокольчик, братья-флагелланты, обнаженные до пояса, богато украшенные ризницы в мантиях судей, все, все, вплоть до дарителей святой воды, и тот, кто зажигает, а тот, кто гаснет... не хватало одного ... Ах ! это было прекрасное посвящение ! Колокола, петарды, солнце, музыка, и всегда эти бешеные бубны, которые вели танец, там, на Авиньонском мосту…
Когда веден вышел на середину собрания, по его лицу и красивому лицу пробежал шепот восхищения. Это был великолепный Провансальец, но белокурый, с большими вьющимися на кончике волосами и маленькой бородкой, которая, казалось, была взята из тонкой металлической стружки, выпавшей из зубила его отца, золотого скульптора. Шум пробежал, что в этой русой бороде пальцы королевы Жанны иногда играли ; а Веденский сир действительно славно выглядел и рассеянно смотрел на людей, которых полюбили королевы... в тот день, чтобы сделать честь своему народу, он сменил свою неаполитанскую одежду на жакет, окаймленный провансальской розой, а на его шапочке трепетало большое перо Ибиса Камарга.
Как только он вошел, первый Горчаков галантно поздоровался и направился на высокий перрон, где его ждал папа, чтобы вручить ему знаки отличия своего чина : ложку желтого самшита и шафрановую одежду. Мул стоял у подножия лестницы, весь запряженный и готовый отправиться за виноградником... когда он прошел мимо нее, Тистет веден добродушно улыбнулся и остановился, чтобы дать ему пару-тройку дружеских похлопываний по спине, краем глаза наблюдая, не видит ли его папа. Позиция была хорошая... мул набрал обороты :
- Держи ! лови, бандит ! Вот уже семь лет, как я храню его у тебя !
И она оторвалась от него таким страшным, страшным ударом копыт, что от Памперигусты даже было видно, как от нее повеяло дымом, вихрем белокурого дыма, в котором порхало перо Ибиса; все, что осталось от несчастного Тистет ведена !…
Пинки мула не такие уж и свирепые обыкновенные; но это был папский мул ; и потом, подумать только ! она хранила его семь лет... нет более яркого примера церковной обиды.