На аэрофотосъёмке было  ясно видно, как сброшенные  нами бомбы,  выбивались из всех возможных пределов рассеивания. Так как грешить на электронику, которую проверяли перед каждым вылетом, бесполезно, оставалось признать, что неверны были заданные мною перед сбросом установки и, следовательно, следовало признать, что  вся та чёртова уйма  бумаги, которую мы исписали, пытаясь на коленке исчислить скорость и направление бокового ветра, оказалась просто никому не нужной и даже вредной. Потом мы прекратили вводить поправки на ветер - так бомбы стали ложится много точнее. Я не очень понимаю, как это возможно, ведь курс благодаря этим расчётам, нам выравнивать удавалось и это нам очень сильно помогало. Чёртова работёнка.  Так что,  имея ввиду эти два пункта, появляться, нам было желательно  не над целью, а над или, по возможности, рядом с крупным ориентиром. Обычно это была река, делившая напополам куэйловскую карту, отпечатанную на новенькой хрустящей бумаге или горы, которые громоздились около правого края. Кроме того, дело может быть, не только в этом или вообще в каких-то ошибках. Просто звук моторов бомбардировщика, пролетающего на не слишком большой высоте(А  нам было запрещено ходить ниже двадцати пяти тысяч футов),  десяти, пятнадцати  бомбардировщиков, летящий за ним же, очень   хорошо слышен стоящему на земле. И долго слышен, слышен даже, когда самолёт ещё не видно или он уже давно оставил тебя позади. Даже, когда  над головой есть крыша.  Их звук… Он до самой глубины пробирает. Особенно, когда ты точно знаешь, что  происходит потом. Словно мстительные духи зимы завыли (Шипение, которое вот- вот станет свистом, свист, становящийся воем, вой, становящийся рёвом, рёвом,  становящийся  всем – так. Невозможно сказать об этом так, чтобы сказанное вобрало  в себя все ноты, все непонятные живым слова распеваемых на протяжении всего путешествия песнями, не жалеющими своего стального горла турбинами Пратта и Уитни) в каминной трубе, а потом вышвырнули тебя из тёплой кроватки, швырнули в грязь котелок со вчерашним супом, затоптали огонь в очаге, разнесли по кирпичику стены  дома и оставили тебя замерзать посреди ночи, трупов и снега. Страх ведь тоже учитывается как поражающий фактор. Знаете ведь старую арабскую притчу о купце, который довез Чуму  до Багдада? Он снарядил караван из Мекки  в  Багдад. Нанял караульных,  верблюдов, погрузил на них бурдюки  с водой, провианту  и много разного товара, который рассчитывал выгодно продать. Кроме того, с караваном ехали разные люди – менялы,  у которых были дела в городе Пророка, такие же купцы, как и он сам, только победнее, им не хватало денег снарядить свой собственный караван, путешествующие ко святым местам и просто те, у кого была там родня. Каждый из них честно платил ему двадцать три цехина и, по праву, присоединялся  к каравану. Дорога была долгой и многих Купец успел запомнить или даже подружиться с ними. Но однажды он увидел бледнокожую женщину в роскошных платьях и в золоте, которая ехала в одиночестве в конце каравана. Она ни с кем не говорила, не закрывала лица, не прикасалась к пище, когда на привале все собирались вокруг  общего котла с жирным пловом и не пила воды. Однажды, Купец не выдержала и натянул поводу своего верблюда, заставил того замедлить свой шаг. Он дождался пока мимо пройдёт  весь караван  и только тогда хлестнул  верблюда плёткой и подъехал к одинокой спутнице,  так похожей на гордых жён закованных в броню франков.
- Ты идёшь со мной  в одном караване уже много дней, уважаемая,-  обратился к ней Купец, - Как же вышло, что я не знаю тебя и не видел ни разу твоего мужа или брата? Уж не злобный ли дух пустыни ты?
Женщина посмотрела на Купца и ответила, что путешествует одна и вовсе она никакой не дух пустыни:
- Разве не помнишь ты, Купец, что  я заплатила тебе пятнадцать цехинов за место  в караване?
Купца удивили её слова. Ведь, как и было сказано, все платили ему двадцать три цехина.
-  Но мы сами уговорились об этих деньгах.
Она взглянула на Купца своими смеющимися глазами.
- Неужели ты забыл меня, араб ?  Я – Чума. Я  иду в Багдад, дабы выполнить повеление Всевышнего и убить пятьсот  человек. За восемь цехинов, которых у меня с собой не было, я обещала не трогать твоих спутников и тебя.
Купец побледнел, хлестнул верблюда и поскакал подальше от смеха красавицы.
Через год  основательно разбогатевший Купец и Чума встретились вновь.
- Теперь у меня есть деньги на место в твоём караване, араб.
Купец в ответ только покачал головой:
- Не настолько я глуп, о Чума, лицом подобная девам ревнивых франков, как тебе кажется и не стану заключать вновь сделку с тем, кто меня уже один раз обманул.
Чума только всплеснула руками и широкие рукава её роскошного платья  на мгновение ока стали подобны крыльям райской  птицы:
- Но в чём же я обманула тебя, о Купец?!
И ответил Купец:
- Вот всём Багдаде умерло пятьдесят тысяч человек, а не пять сотен, как ты обещала, и среди них  был мой друг Мухаммед Али,  с которым я шёл в том караване.
И ответила бледная дева, лицом, платьем и волосами золотыми подобная женам  кичливых, закованных в броню  конников-франков:
- Неужели ты думаешь, о Купец, что я настолько бесчестна, что могу нарушить данное однажды слово? Что я могу осмелится ослушаться повеления Аллаха? Я убила, как и было мне приказано, пятьсот человек и среди них не было никого, кто бы шёл в караване.   Остальные умерли  от страха.
Так происходит всегда.  От самой смерти умирают немногие. Чаще всего  люди убивают себя сами своим страхом. Страх этот всегда груб и зрим. Это относится и к стонам умирающих, к вони от валяющегося на улицах Багдада грязного чумного  трупа, пахнущего текущим из лопнувших болезненный волдырей гноем,   к  воронке от нашей бомбы в джунглях Индокитая, упавший с небес и разорвавшейся с таким звучанием, которое слабое ухо и ничтожная человеческая душонка, воспринимали как грохот, столь громкий, что находился на пределе слышимости, чей прокалённый и утрамбованный взрывом ещё тёплый грунт пахнет едва заметным чистым химическим запахом взрывчатки,  чем-то похожим на запах моющего средства – когда его вдыхаешь слишком много и слишком глубоко, на языке появляется металлический вкус, как если бы тебе вздумалось лизнуть кусок железа. Как будто этот кусок железа пробил тебе и вторую щёку. От них, этих запахов и звуков , бегут  на тот свет или в плен, расталкивая друг дружку локтями. Бомбы страшнее смерти. Смерть бывает только раз, а бомбёжки не прекращаются никогда.