Белый кролик, сны и волшебный шкаф.


Аль напоминает мне белого кролика, вот только в майке цвета хаки она выглядит чуть более устрашающе чем обычно, а потому я не знаю чего от неё ждать и просто плетусь за ней, постоянно вздрагивая, огда она оборачивается, чтобы прошипеть:
- Ну быстрее! Лисичкина застукает и всё.
Погода тёплая, дождь собирается. Вечер, кое-где уже загорелись окна. Мне сейчас хочется закопаться в несколько одеял и присоединиться к карточному вечеру ребят четвёртого, но я плетусь за сестрой, которая не объясняет что ей хочется. Идём мимо восьмого, от которого я не могу оторвать глаз. Такой высокий, глазастый и страшный. Серый и пахнет штукатуркой. Если бы сюда добавить запах спирта, он был бы похож на Мышь в кирпичном варианте, такой же бледный и пугающий, но от чего-то мне хочется зайти внутрь, осмотреться, обнюхать каждую стену, потрогать на полу каждый осколок, увидеть воочию то, чего боятся старшие, когда речь заходит о восьмом. Издалека мне показалось, что на одном из стёкол бледный отпечаток детской ладошки, но я, зажмурившись, отвернулся и поспешил за Аль, которая уже остановилась у самого края леса, воровато огляделась, как шугливый кролик, и нырнула в сплетение толстых веток елей. Так вот почему она наставивала чтобы я надел что-нибудь с рукавом.
По лесу идём долго и молча. Слышно наши шаги и даже дыханье. Не понимаю как она не устаёт - даже я уже устал, а ведь она девчонка. Вечером в лесу ещё темнее, так что мне становится немного волнительно встретить что-нибудь нехорошее в этой темени, но я иду дальше. А вдруг сестра и правда чокнулась? А может она ещё не очухалась после родительского дня и сейас хочет мне насолить?
- Аль, куда мы идём? - нервно повторяю я, замерев на месте. Она оборачивается и глядит на меня с улыбкой:
- Ты испугался что ли?
Клянусь, я не то чтобы очень доверчивый, но либо она отличная актриса, либо и правда это лицо ни в коем разе не похоже на лицо Алины. Разве что очки. Я больше ничего не говорю, опускаю голову и иду за ней. По пути она срывает с куста черники несколько ягодок и суёт в рот. Я уверен, что она это сделала чисто для того, чтобы занять руки. Я бы тоже так сделал, но не люблю кислое. Мне начинает казаться, что мы идём слишком долго. Деревьев куча, все одинаковые, кругом то сточенные бобрами, то сгнившие, то крохотные по колено, то огромадные, что ствол не обхватить руками.
Тут в поле нашего зрения попадает нормальных размеров среднестатистический муравейник. Муравьи там породы "лесные". Ползают значит, делами занимаются, хоть и ночь за окном. Понятия не имею как на самом деле называются эти муравьи и в чём их особенности, но для меня особенность в том, что они, в отличие от обычных муравьёв, размером с ноготь взрослого человека и кусают своими маленькими клешнями, правда, не больно. Отломив от ближайшего дерева веточку, Аль слюнявит её и суёт точно в верхушку муравейника. Если на неё приделать листик будет самый настоящий флаг муравьиного ген-штаба. Вынув из кармана пакетик сахару, Аль оторвала краюшек и высыпала содержимое, как сладкий снежок прямо поверх муравейника, осыпав маленькими крупинками целую его половину. Идём дальше.
- Слушай, ты представь хотя бы что будет, если Лисичкина застукает нас?
- Да ладно, уже не застукает - Аль легко ныряет куда-то вниз и я уже пугаюсь, что она угодила в пруд, но это оказался небольшой ров, о существовании которого она знала и ловко, прямо как жук, начала быстро хвататься за грязные корни и ветви и выползла - Сейчас самый сок будет сходить.
У неё на щеке была маленькая кровавая лужица от убитого комара, на ладошках царапины и грязь под ногтями, ботинки как мои белые кроссовки, и вся одежда в заплатках и шрамах разноцветными нитками, но Аль это не напрягает. Её кажется в этом мире вообще ничто не напрягает.
- Да куда сходить-то? - я перебираюсь через ров и следую за ней. Клянусь, я уверен что её глаза сейчас во всю искрятся огоньками азарта. Она любит адреналин и приключения, ей нравится вероятность того, что на неё нападёт...
- Тсс! - она поднимает палец и замирает, прилушиваясь. Я останавливаюсь рядом с ней и то же слушаю. Кроме шороха листвы и стука дятла ничего не слышно, но я уверен, что Аль услышала лося, а потому замерла. В случае чего мы прекрасно знаем что делать - мы просто уставимся в землю и попятимся назад, если лось будет с детёнышем. Но тут я услышал какой-то другой звук. Далёкий и высокий, как скрип двери в зимний мороз, но губы Аль растягиваются в улыбке от темноты зловещей и недоброй, а наряду с сияющими глазами и вовсе сумасшедшей. - Миша, ты это слышишь? Ты тоже слышишь?
- Что слышу? - я прислушиваюсь к этому далёкому высокому звуку и тут кончики моих пальцев холодеют и глаза округляются как две монетки. Я едва не срываюсь на хрип и шепчу - Аля, волк?!
Сестрица довольно кивает и, взяв меня за руку, тянет в сторону звука. Я упираюсь ногами в землю и едва не вскрикиваю, от мысли о том, что она собирается меня туда тащить, чтобы погладить "пёсика".
- Ты с ума сошла? Мне мои руки ноги ещё нужны!
- Не поведу я тебя к волкам.
- ВолКАМ? Их тут много?! Почему я никогда о них не слышал?
- Потому что они отсюда очень далеко и мы слишим не вой а только эхо, глупый.
Холодный пот на моём лбу потихоньку отступает. Я делаю глубокий вдох и, сжав сестринскую ладошку, следую за ней. Клянусь, иногда я не понимаю кто из нас больший мужчина. Я обожаю собак, но никак не волков. Нет, я был бы рад если бы у меня дома жил прирученный волк, потому что это то же самое что собачка, только больше.
Мы идём дальше, обходя крапивные кусты и сплетения еловых веток. Аль пару раз радостно вздыхает "Гриб!". Наверняка обратно мы пойдём тем же путём и она насобирает грибов. Понятия не знаю, как она собирается их приготовить.
- Как ты собираешься их готовить?
- Очень просто, - внимательно осматривая землю, говорит Аль, ведя меня всё дальше в сторону волчьего эха - я возьму у старшеньких кастрюльку, стащу с кухни какой-нибудь картошко-моркови и сбацаю нам классный суп.
- Что серьёзно? - я улыбнулся, представляя себе Аль над маленьким костёрчиком и маленькой кастрюлькой, пробующую самособранные грибы - А ты знаешь какие можно, а какие нельзя есть?
- Конечно, чего там не знать. - увидев гриб, она наклонилась и протянула его мне. Маленький оранжевый грибочек, с милой шапочкой, прямо как Мышиная юбка - Это поганка.
- А вот и нет. - я улыбаюсь и забираю у неё гриб - Это горькуша, грибник ты наш. Короче насобираем, а я потом разберусь где нормальные, а где ядовитые.
Идём дальше. От мыслей о лесном супе у меня поднялось настроение и лес перестал так пугать, но тут мимо нас пронеслась какая-то страшная серая тень при чём с таки шумом, словно пуля пролетела, взрыхляя игольный ковёр. Я дёрнулся и, расцепив наши с Аль руки, машинально встал в боевую позицию, изо всех сил сжав кулаки. Как вдруг что-то больно ужалило меня в локоть.
- Ай! - вскрикнул я, оглянувшись. Сзади росла огромная крапива, которую я таки задел - Что это за хрень сейчас пробежала?
- Заяц, ну. Чего ты испугался?
- Внезапности. - почесав локоть, иду следом за сестрой дальше, всё глубже в лес. Кажется, мы никогда не придём, но вот она радостно выдыхает: "Пришли" и ускоряет шаг и едва поспевая за ней я выхожу на какую-то полянку.
- И что здесь?
- Не здесь, - Аль шагает в сторону кустов, окольцовывающих эту полянку - дальше.
Подойдя вплотную к этой стене, она начинает, прищурившись, внимательно оглядывать эти кусты снизу, как будто снова ищет грибы. Отойдя немного, она попыталась охватить взглядом большее пространство. Затем отошла к другому краю и поискала глазами там, бормоча:
- Да я же помню, что здесь...
- Что ты ищешь? - любопытствую я, заглядывая через её плечо. Она, как испуганная птичка дёргается от меня в сторону и всё ищет, ищет непонятно что. Шарит руками по кустам, словно выискивая там ягоды, кажется даже принюхивается и щурится.
- У тебя зажигалка есть? Ну или что-нибудь, чтоб посветить.
- Дак откуда, я же не курю. - отвечаю я и ставлю в голове галочку "Начать курить". Потому что просто брать с собой зажигалку, это ведь я могу её и не взять, потому что никогда не знаешь когда Аль захочется после "ночника" схватить тебя за шкварник и затащить в кусты, как какой-нибудь воришка, а если я буду курить, то зажигалка мне будет всегда необходима.
- Вот чёрт, ну куда. - ругается Аль и тут наконец подпрыгивает, нашарив что-то руками - НАШЛА!
И тут же падает на колени. Может, это кроличья нора и она хочет сунуть туда руку и вытащить за уши маленького крольчонка? Или это многолетний лосиный череп? Или мешочек "лепреконского" золота и маленькая клеверная полянка? Я не угадал. Аль начинает ползти куда-то сквозь кусты и я не понимаю как это она делает, пока не замечаю, что она отломала ветку, которая прятала за собой "лаз" в кустах. Опустившись на четвереньки и пожалев, что одел сегодня хорошие чистые джинсы, я начинаю ползти за ней следом. Понятия не имею откуда тут столько кустов. Это целое кустарниковое озеро, посреди которого растут деревья, как огромные волны и ветки их переплетаются так плотно, что через них не видно куда же мы пришли, наверное даже если зима. Особенно сейчас, когда я ползу по бесконечному лазу сквозь зелёное море вслед за моим Белым Кроликом, который отказывается говорить мне почему мы сейчас здесь, в страшной дали от лагеря, в жуткой темени, а не под одеялами.
- Вот! Вот! - пищит Аль, ускорившись и наконец выползает куда-то и встаёт. Теперь я вижу только её ноги, которые, едва я подполз ближе тут-же куда-то стремительно удалились. Опершись о колено, я поднялся, вытащил из волос веточку и обтёр об джинсы ладонь, которой пока полз случайно раздавил слизняка.
И тут я вижу огромные шахматы на огромной шахматной доске, как в первой части Гарри Поттера, но потом понимаю, что это вовсе не шахматы, а обычные разломанные и увитые плющом замшелые скульптуры, а доска вовсе не доска, а сплошь уложенная камнем площадка. Замерев, молча разглядывая все эти дышащие древностью, немного пугающие разломанные скульптуры, этот камень, через который уже пробивается трава, лабиринты из деревьев и кустарников, высокие столбы древних нерабочих фонарей, я кажется на время выпал из реальности и почувствовал себя как будто в сказке. Аль пронеслась мимо меня хохоча и наполняя весь этот парк стуком своих ботинок.
- Что это? - выдыхаю я. Сестрица плюхается на какой-то белый бордюрчик, который оказался изломанным фонтаном и с улыбкой вещает:
- Старый, старый, старый парк имени угадай кого?
- Я понятия не имею, - оглядывая скульптуры я надеюсь встретить здесь хоть одного Пушкина или Ленина, но никак не могу найти, в итоге пожимаю плечами. Аль поднимается и начинает ходить меж фигур, по которым даже не понятно что это или кто, в какой позе и на чём.
- Я видела фотографии этой красоты, когда она ещё была в порядке, а потому скажу тебе, что это ученики. Они сидят и записывают. А это, - она подходит к большой высоченной фигуре, по которой ясно, что это человек - это Аристотель.
- Фига себе, - только и смог выдавить я - значит это парк имени... Аристотеля? - Аль хихикнула и кивнула. - Поверить не могу, что никогда не видел этого и никто из наших о нём не знает.
- Ну, как никто. - Аль снова уселась на бордюрчик, а я сел рядом, нагнувшись и разглядывая дно фонтана, где лежат старые, времён СССР десятикопеечные монетки и ползают жучки - Старшие знают несколько. Тут Русалочья компания иногда оттягивается. Их следы я тебе потом покажу. А монетки, - она проследила за моим взглядом - монетки никто из уважения не берёт. - Я отдёргиваю руку от ближайшей монетки, покрытой чем-то похожим на мох - Их сто лет назад накидали сюда, если не больше. Парк где-то восьмисотого года. Понятия не имею почему здесь, на отшибе, наверное тут что-нибудь было, что плотно заросло лесом. Мы искали. Ну, я и Русалочьи ребята вроде бродили, но ничего кроме домика и сплошного леса не нашли. Там домик стоит чуть подальше, сторожка наверное какая-то. Короче я была когда совсем мелкая прибиралась в наказание в Лисичкиной комнате и нашла ключ от Воспиталичьего. Ну ты понимаешь, как меня током шибануло. Я держу их перед собой, как навес золота, глазищами вот такенными смотрю и представляю себе как я пробираюсь в Гнездо и мажу пастой вообще всё, что вижу, так что ночью (у нас вообще все интересные вещи происходят ночью) заползла к Лисичке, стащила ключ, через окно в душевой наружу и к гнезду. Там залезла, ты прикинь, ходила! Там конечно страшно ночью, чёрт возьми, но я доползла аж до самого дальнего кабинета. Он единственный был не заперт. Это оказалась какая-то библиотека или что-то такое, куда уже лет сто никто не ходит. Ну, понятное дело, у всех компьютеры сейчас, все дела. Так вот, нашла альбом с фотографиями, начала смотреть. Ты прикинь, столько фоток лагеря! Там даже жители восьмого есть и брошурка вложена, как, мол, у нас здорово. Ну вот. Разные выпуски годов девяностых, персонал. Там Синица молодая, представь! В платьице стоит такая, в панамке, худенькая, улыбается. Старших маленькими распознать пыталась, узнала только Кеда и Влада. Ну ещё Саныч, но он не сильно изменился. Ну вот, лазала там, лазала и нашла вложенную между страничек фотку с надписью сзади "Парк имени Аристотеля" и так там красиво и здорово было, прямо сказка. Вот я и начала у старших спрашивать, меня перенаправили к Русалке, она мол всё знает и в целом так и оказалось. Ей Сычиха рассказала. Ну, короче знаешь... была у нас тут такая девчонка. Косички всем делала, говорила что это её знак дружбы и их лучше не расплетать или расплетать, но обязательно заплетать обратно так же, как она. У Русалки до сих пор есть. Ну видел, та мелкая? Ну вот, Сычиха ей и рассказала про парк. Русалка говорит, что она то фотку и сделала на полароид давным давно. Сказала что они туда ходят с ребятами по выходным, обещала сводить, но прямо серьёзно так на меня посмотрела и сказала "Поклянись, что ни в коем случае не расскажешь кому-либо о том, что ты видела здесь, что бы это ни было, если конечно это не тот, кому бы ты доверила такую тайну" и я разумеется закивала и страсть как интересно стало что же там такое будет, а на следующие выходные мы с ними пошли. Потом я одна сюда бегать начала периодически. А тебя готовила, может ты испугаешься, может ты не захочешь с Русалкой общаться после этого. Мало ли ты это дело ненавидишь.
Я пытливо вылупился на Аль, жаждая узнать о чём идёт речь.
- Ну, короче... - начала она.
- У кого короче, тот дома сидит, - хохочет Кед, затягиваясь сигаретой.
- Шутник, - Митяй хлопает его по плечу - короче Миронова, ты крутая девчонка.
Миронова улыбается, но улыбку не совсем видно, потому что волосы в очередной раз падают ей на лоб. Наловчившаяся Русалка убирает их с её лба точно так же, как Миронова делает это сама. Её руки заняты.
- Да ну уже хватит. - говорит Русалка, забирая у неё ложку. Сычиха смотрит на это с нервом и напряжённостью. Миронова достаёт маленький шприц и осторожно набирает в него содержимое ложки. Все наблюдают за процессом. На заднем плане надрываются какие-то уродливые срежещущие звуки, как будто кота разрезают пластиковым ножом или скребут стеклом по металлу, но абсолютно никого музыка Митяя не напрягает. Он склоняет голову на плечо, берёт телефон и переключает на следующую. Теперь начинается что-то плавное, как дым из сигареты Кеда. Плавное, красивое. Какие-то стуки, словно сердцебиение приятные и музыка, словно издалека, из чьей-то головы. Прохладная, с запахом дождя, но родная и тёплая, как эта немного потемневшая ложечка. Как огонёк этой свечи, стоящей в ногах у Мироновой. Сычиха коротко глядит на Митяя и улыбается, позабыв про Русалку и героин.
- Моя любимая.
- И моя любимая.
- А ты мой любимый.
- А ты моя любимая.
Они улыбаются как два обкуренных идиота. Они только что в первый раз сказали это друг другу.
- Ну, чёрт возьми, - вздыхает Кед - я думал вы уже никогда этого не скажете.
Они его уже не слышат. Сычиху уже не волнует Русалка и Миронова, Митяя не волнует музыка, их волнуют только они, сцепившиеся в поцелуе, от лицезрения которого Миронова осторожно морщит нос. Только в пределах этой компании известно о её ориентации, а потому здесь, с этими людьми ей гораздо спокойнее, чем где-то и с кем-то ещё. Тут из-за древьев выбегает Юля, громко цокая каблуками.
- Оба-на! - восклицает она, заметив Митяя и Сычиху - Снюхались таки!
- Ага. Послушай, я тебя просил каблуки снимать, - говорит Кед - ты своим "цок-цок" лошадиным мне как будто по мозгам скачешь.
- Мне не удобно в ботинках. - она садится рядом с ними по турецки, несмотря на туфли. Это чертовски странное зрелище - девушка в туфлях, сидящая по турецки. Из под юбки Русалки выглядывают красивые "въетнамки" со стразами. На ноге очередной браслет из кувшинки.
- Как может быть на каблуках, удобнее чем в обычном? - спрашивает она тихо, принимая у Мироновой шприц, точнее вытаскивая его из её руки. Она ейчас едва ли сумеет поднять руку. Рукав уже закатан, на руке уже затянут жгут. Русалка смазывает аккуратную маленькую красноватую точку на руке проспиртованной ваткой. У них отдельно на газетке лежит ещё тёплая ложечка, стоит ещё полная бутылка этилового спирта, рядом ещё целая упаковка ваты, сигареты Кеда и на них коробок спичек. Он говорит что спичками прикуривать вкуснее.
Сычиха наконец отлипает от Митяя и внимательно глядит на Русалку, которая осторожно прицелившись в красную точечку медленно прокалывает её и вводит иглу. Сычиха морщится и вздрагивает, но продолжает смотреть, словно загипнотизированная. Жидкость пропадает в её тонкой вене. Она вынимает шприц, снимает жгут и прикладывает проспиртованную ватку к красной точке, сжимая руку в локте.
- Кто следующий?
- Будешь? - спрашивает Митяй у Сычихи. Она вздрагивает, словно от холода:
- С ума сошёл? Я этим дерьмом не буду заниматься.
- Это правильно, - кивает Кед, - я следующий.
Тут происходит что-то очень странное. Складывается жутковатая атмосфера. Здесь пахнет спичками и парафином, играет Coil и группка людей в слабом свете свечи что-то плавно друг другу говорят, передают друг другу какие-то ватки, камушки, шприцы, окурки. Что-то химичат, как маленький кружок шаманов, двое из которых сидят, как птички неразлучники, того гляди начнут чистить друг другу пёрышки. У них здесь своя крохотная вселенная. Одно маленькое пятнышко света в огромном лесу, как будто затерявшееся, отбившееся от основного скопления пятен-фонарей лагеря. Они приходят сюда уже в который раз, сложно даже вспомнить. И им чертовски страшно, что заметит кто-нибудь из воспитателей. Заметит и разгонит их, как кучку мокрых воробьёв и разрушит этот маленький уютный мирок. Их собственный крошечный уютный огонёк, их кокон из дыма и скрежещущих или плавных звуков музыки. Митяй выбрал эту группу специально для Воскресений.
- Ну, так они называют. Воскресенье. И место, и действие и актёрский состав. Например "Оставь эти семечки для Воскресенья" или "Возьми с собой на Воскресенье".
- Дурдом, - улыбаюсь я.
- А вот и мы, - улыбается Аль, приподнимая одну из плиточек на маленькой площадке парка, с трёх сторон огороженной от леса кустами, как маленький полуостров. Под плиточкой чёрная ямка, в которой валяются ватки и шприцы. Я вздрагиваю, на секунду представив, что Аль могла тоже попробовать, когда ходила на Воскресенье с ними.
- А рядом... - она кладёт плиточку на место и поднимает соседнюю, тут же суёт туда руку и из тёмной и холодной ямки достаёт чайную ложку, унесённую из столовой. У нас вся посуда на учёте, так что вилки, ложки и ножи под учётом. Я представить себе не могу как они исхитрились её стащить.
- Ой, ой, ой! - всплескивает руками посудомойка, услышав звук чего-то металлического, скатывающегося по трубам и сразу погружает их обратно в мыльную воду, под тарелки. - Я чего-то утопила...
- Кольцо, - усмехается Кед - вот такое металлическое сунул, чтобы оно по трубам позвенело.
- Гениально! - говорю я, глядя как Аль кладёт плиточку обратно. - Всё-таки если бы они таскали с собой лопату было бы заметно, а так взял, спрятал всё в дырку и все довольны.
- Да и я не думаю что много кто из воспитателей знает об этом месте.
- Кстати да. Иначе устроили бы те дурацкие игрища...
- Флажок, - улыбается Лисичкина - у вашего штаба. Всего штабов пять. И цель каждого захватить большее количество флагов противников. Медсёсты, - она похлопала себя по повязке на руке - будут следить за вашими локтями, пальцами и коленками. Охрана, - она положила руку на плечо Владика с боевым раскрасом на лице - будет следить, чтобы не было палок в руках, подножек под ногами, шишек, плевальных трубочек, рогаток и так далее.
Стас и ко. захихикали. Уверен, ради них и была придумана охрана.
- Влад, там кукушка? - спросил Королёв, выкинутый как приманка.
- Эй, принц Блядский, - хихикнул Стас и зашвырнул мне в голову большую соснувую шишку.
- Иди пожалуйся, - пропищал Ментол, пробегая сзади меня и сажая мне на голову жука.
- Я не боюсь жучков, - нахмурился я, снимая красивого блестящего зелёного жука с волос - я не девочка.
- А с девочками тусуешься. - возразил Бочка, отвешивая мне поджопник. Я быстро обернулся и постарался его схватить, но он оказался проворнее, увернувшись от моей руки. Они достали носиться вокруг меня, как четыре назойливые мухи кругами. Нет бы подлететь и разобраться по мужски.
- А это ещё проверить надо, - смеётся Антонов и, подбежав сзади, дёргает меня за края шортов. Я успеваю развернуться и дергаюсь к нему, но сзади меня в этот момент оказывается Ментол, который, уловив идею Антонова, сдирает с меня штаны вместе с трусами по самые лодыжки и я, разворачиваюсь, чтобы ударить его, но путаюсь в шортах и падаю голой попой на колючие иголки. Ребята заливаются смехом и кидают в меня шишки и жёлуди, я вскакиваю и, одной рукой прикрывая гинеталии, а другой отряхивая ягодицы от иголок рычу сквозь зубы:
- Уроды, паршивцы.
- А чё там, Стас? - спрашивает Бочка - Ты уверен что там то же, что у нас?
- Я не уверен, - деловито замечает Антонов, и, натягивает рукав на пальцы. Я этого не вижу. Обломив ближайщую веточку крапивы он под бегает и замахивается, а я не успеваю отпрыгнуть, снова падаю, теперь прямо бубенцами на иголки и получаю хлёсткий удар крапивой по ягодицами. Завизжав я хватась за задницу, не представляя как я теперь буду подниматься, потому что убрать руки от попы не могу, а без рук подняться тоже не могу, к тому же надо как то ещё натянуть обратно шорты. И тут на мой визг отвлекается от Королёва Владик и прибегает к нам. Схватив первого попавшегося Антонова за шкирку, он кричит:
- Оху...Охренели что ли?! - наплевав на Антонова, он тут же бросается мне на помощь - Мишаня, давай руку!
- Не могу, - хриплю я - они мне зад крапивой обожгли.
- Дебилы что ли?! - вопит он удаляющимся мальчишкам и тут же выискивает глазами Лисичкину с повязкой, которая в свою очередь ругает кого-то из детишек, за то что он съел какой-то гриб, который оказался невероятно горьким. Я кое-как поднимаюсь, смущённо отворчачиваюсь, чтобы вынуть иголки из пениса и тут слышу отчаянный вопль. Пробегающая мимо меня Викуля из нашего отряда хватается за голову, потом за сердце, потом за глаза и, жмурясь, быстро убегает. Давясь хохотом чуть поодаль, святая троица аплодирует, глядя на мой голый зад, что снова вгоняет меня в краску и я, смущённо улыбаясь натягиваю шорты обратно. Была бы их воля они бы сейчас забавы ради тоже нашлёпали меня по моей розовой от крапивы попе.
- Она была прямо как вишенка, - хихикает Аль - так бы и съела.
- Да ну тебя, - улыбаюсь я, припоминая тот случай и оглядываясь вижу лавочку. Вполне себе сохранившуюся. - Ух ты, смотри, как новенькая.
- Ага, - кивает Аль и мы подходим ближе. Эта лавочка прикрыта ветвями какого-то дерева, перегибающимися через кустарник, да так хорошо прикрыта, что наверное даже в дождь на этой лавочке сухо. Похоже на полочку в плацкарте - темно, тесно и уютно. Мы сразу проходим к этой лавочке в абсолютном желании сесть, но тут же отдёргиваемся, как от проказы.
- Господи Иисусе, что это? - взвизгивает Аль.
- Кровь, - шепчу я, разглядывая странную кровавую кляксу на лавочке и у меня внутри что-то трясётся.
- Опа, - говорит она и указывает пальцем под лавочку - ты смотри.
Наклонившись я замечаюу старую, посеревшую и покрытую пылью и паутиной пробку от шампанского. И мне становится понятно и я даже вздрагиваю, от того как близко становится та ужасная ночь, которой я даже не застал.
- Жуть какая... - выдыхаю я.
- Значит сюда она и прибежала, -выдыхает Аль, я уверен представляя, как та роженица босая и в изорванном и окровавленном сарафане плюхается на эту лавочку и, открутив пробку шампанского, закидывает её под каменную лавочку и припадает губами к горлышку, говоря:
- Моя мать была сукой и бросила меня, вот и я буду сукой. А то я, значит, страдаю, а этот засранец довольный жизнью с мамой будет жить. Тьфу! - и снова делает большой глоток.
Мы сидим с Аль прижавшись друг к другу у этой лавочки и смотрим на свои ботинки. Этот кошмар снова атакует наше воображение. Я как будто слышу крик того малыша, кинутого в помойное ведро рядом с ватными палочками, измазанными в помаде, упаковками от прокладок, пустыми тюбиками из под косметики, в удущающем запахе отдушки и месячных, лиловый, весь в слизи и крови с неясно как отрезанной пуповиной, тянущейся от его живота наподовии змеи.
Дети, рождённые в унитаз. Те, что не смылись с первого раза, застряли. Уродливыми фиолетовыми лапами за что-то ухватились, открывая красные беззубые пасти начали орать, чтобы пришла она, но она не придёт. Она уже больше никогда не придёт. Дети что шмякнулись на расколотый кафель, сбрасывая с себя оболочку из склизкой мутной жижи и вонючей переработанной пищи, размокшей и скисшей в воде. Дети что выползли из унитазов грубыми уродами и захотели есть, но кроме собственной паршиво срезанной пуповины было нечего. Дети что уродливыми фиолетовыми ручками хватались за толстые жилистые шланги и принимались жевать их в беззубой красной пасти, выдавливая то, что могло бы помочь. Дети что были изгрызены крысами, потому что побеждает сильнейший. Дети уроды и грубые твари, что выросли столь же прекрасными, сколь уродливыми были тогда. Те, что огорчатся, напьются и подцепят сладкую самку. Те что так и не узнают, что это была их кукушка. Те, что не узнают, что стали отцами для новых детей унитаза.
Не только меня мама пыталась убить. Многие матери страдают, потому что беременность и рождение это сильное психологическое потрясение. Особенно для моей, которая ненавидела меня ещё когда я жил внутри неё. Но что же происходит с другими детишками, такими как я? Что с тем ребёнком? Что если он сейчас один из "пятачков"? Ах, нет, с тех пор прошло всего года три, а в пятом с шести лет. Значит он наверное ещё и не знает о самой важной и самой страшной ночи в своей жизни?
На небе наконец что-то лопнуло и медленно началя холодный дождь. На лавочку и правда не попадала ни единая капля, но было слишком холодно, чтобы оставаться, и Аль повела меня к домику. Мы всё ещё молчали. Я не мог выдонуть ни слова, пока мы не подбежали к домику и, встав под крышей, Аль взяла меня за плечи и проговорила:
- Что бы не случилось и не случадлось здесь, мы не должны говорить об этом. Парк Аристотеля - наш маленький Лас-Вегас.
Я кивнул и, взяв какую-то палку, сунул её в щель между дверью и косяком, как рычаг. Поднапрягшись и упёршись ногами в землю, я налёг чуть ли не всем весом. Палка с хрустом поломалась, а я приложился лбом об дверь. Дверь пошатнулась.
- Смотри.
- Она открывается вовнутрь, - говорю я, услышав внутри какой-то шорох и, немного упершись плечом, сдвигаю дверь на достаточное расстояние, чтобы мы могли войти. Тут и правда теплее, чем снаружи, но абсолютно темно, потому что единственное маленькое окошко было заколочено.
- Ну, и что теперь? - спрашиваю я, скорее не в надежде узнать чем мы будем заниматься дальше, а как мне теперь забыть то кровавое пятнышко. До сих пор эта история не была такой пугающе реалистичной. Теперь с ужасом я и правда верю, что это случилось.
- Не знаю, - Аль переступает с ноги на ногу и на ощупь начинает обследовать наши крошечные четыре стены, заваленные каким-то хламом - переждём дождь и вернёмся. Никто нам про него не напомнит.
В ту секунду говоря это Аль не знала как сильно она ошибается и продолжала ползать по старому хламу, что то сдвигая, уронив лопату, открывая крохотные дверцы тумбочки и большие дверцы шкафа, лежащега на полу как какой-нибудь гроб. И тут напал, можно сказать, злой дух встревоженного склепа. Со крипом дверцы распахиваются и до самого потолка взмывает страшная ядовитая вонь, заставляющая нас вскрикнуть и бежать, как крысы с тонущего корабля, зажимая носы. Мы выбежали как будто за нами кто то гнался и принялись мочить головы под дождём, раскинув руки, желая чтобы страшная вонь смылась но за такое короткое время она не успела к нам пристать. Аль вздрогнула, то ли от холода, то ли от страха, слизнув с губы каплю дождя.
- Ты ведь знаешь что это за запах? - спрашивает она осторожно, как будто боится услышат ответ.
- Я понятия не имею.
- А вот я знаю. - шепчет она - Нам нужен свет.
На улице дождь и стало совем темно, почти как в домике. Высоко в небе видно звёзды. Весь лагерь спит. Анна спит, сунув руку под подушку, наверняка трогала свои камушки пока не уснула. Снежанна спит в бигудях, сложив руки "колодцем", чтобы пластмассовые трубочки не упирались так больно в голову. Подарю ей на день рождения мягкие поролоновые бигуди или плойку. Мивако спит так, как будто вовсе не спит, и сейчас вскочит и отшлёпает нас, мокрых и замёрзших блудников, за то что мы не в постелях. Мышь спит, зажав между ног одеяло и обнимая подушку. Осторожно, чтобы никого не разбудить, Аль опускается на колени перед тумбочкой и на ощупь прнимается искать то что нам нужно. Я тем временем в чемоданнойй открываю её чемодан и нащупываю дождевик её мамы, огромный розовый, делающий каждого похожим на гнома. Не знаю почему мы решили заняться этим сейчас, но кажется я ни за что не уснул бы, если бы мы ушли а я так и не узнал бы что это за запах.
Вернулись мы гораздо быстрее, чем когда шли туда в первый раз. В этот раз мы шли почти без разговоров и заминок, вдвоём укрывшсь дождевым плащом и немного вздрагивая, изредка стуча зубами.
- Ты ведь знаешь что это за запах, да? - осторожно спрашиваю я. Мы пижимаемся друг к другу чуть ли не щеками. Аль кивает и поджимает губы:
- Только ты не представляешь насколько сильно я хочу узнать, что ошиблась.
Мы задерживаем дыханье и ныряем обратно в обитель жуткого смрада. Аль сразу же зажигает фонарик и светит им в шкаф. Мы оба наклоняемся над шкафом, заглядываем внутрь. И несмотря на зажатые носы, несмотря на полную готовность, сестра роняет фонарик и мы кричим, как двое маленьких деток и ломимся обратно в дверь. Я обдираю коленку, но падаю на четвереньки прямо у двери и меня больно рвёт прямо на мокрую траву. Аль рядом, тоже на четвереньках и её тоже рвёт. Я попал себе на джинсы, придётся стирать, но мне сейчас абсолютно плевать. Мне было бы даже плевать если  бы я подскользнулся и упал в это лицом, потому что меня в этом мире не волнует ничего, кроме того, что я видел в том шкафу.
- Это что... - чуть не плача хриплю я, вжимая пальцы в холодную землю - что за хрень? Скажи что это не то, что я думаю!
- Прости, - выдавила Аль и, прижавшись спиной к стене домика и обхватив колени она наконец разрыдалась. Я, трясясь, всё ещё стоял на четвереньках, ощущая омерзительную вонь из домика, но мне было плевать. Мне не хватало воздуха, органы казалось сдавливало и я старался просто не помнить и мне даже удавалось. Это было самое страшное зрелище в моей жизни. Настолько страшное, что оно не всплывало у меня в голове дольше, чем те несколько секунд, когда мы только выскочили. Мне не нужно было стараться о нём забыть, мне нужно было просто не думать об этом домике и о том, что я там что-то видел. Потому что забыть это, я уверен, я не смогу до конца своих дней. В опрокинутом на спину шкафу, как в большом лакированном гробу в уродливой позе лежала, казалось бы, кукла. Изломанная, с неестественно вывернутыми пальцами и широко раскрытым ртом, который уже трудно было назвать ртом, потому что теперь всё это было только кость, в лохмотьях сгнившей плоти, с каким-то копошением на кончиках почерневших растопыренных пальцев. На ней было что-то вроде одежды, но я не уверен, что это чёрное пятно, скрывающее её тело, было одеждой, а не сгнившей кожей или крысиным помётом. Вернувшись в лагерь, мы сели на пирсе, наплевав на дождь. Дождевик мы бросили где-то в лесу. Потом мы за ним вернёмся, но точно не сейчас. Кажется, было уже три часа ночи, но нам не хотелось спать. Мы смотрели на воду, по которой молотили тысячи ледяных капель, и старались успокоиться. И оба разумеется мы не могли выкинуть из головы мысли о том, что случилось. Прижимаясь ко мне плечом и кажется вздрагивая от холода, переговаривая дождь, Аль прошептала, как будто зная, что у меня на секунду снова проскочил в голове этот образ:
- Знакомься, Миша, это Сычиха...
Меня едва ли не вырвало снова. Закашлявшись я схватился за живот и зажал рукой рот. И оба мы разумеется одновременно задумались, об одном и том же. О том кто, из посетителей воскресений мог это сделать и не значит ли это, что об убийстве и "захоронении" Сычихи знают они все?
- Вы чего тут? - проговорил рядом сладкий голос и мы чуть не завопили, дёрнувшись и посмотрели под ноги. Прямо рядом в ледяной воде как рыбка кругами плавала Русалка. Голая, с какими то водрослями в длиннющих волосах. Странно, они ведь у неё гораздо короче... не важно. Нам было страшно смотреть на неё сейчас. И это было написано на наших лицах. Перевернувшись на спину, она немного отплыла и с улыбкой завела руки за голову, словно лежит на воде, как на кровати. Ей кажется было абсолютно плевать что я мальчик и только что впервые увидел женскую грудь и то, что ниже. Она смотрела на наши испуганные лица и улыбалась.
- Тебе не холодно? - проговорила Аль, хотя я уверен, её это не волновало.
- Ну что ты, я привыкла. Вот почему ещё меня называют Русалкой. - вдохнув, она вдруг нырнула назад и сделала заднее сальто под водой. На секунду даже показалось, что в этой мутной воде она растворилась. Из-за ряби на воде, конечно было не ясно, но волосы у неё  между ног гораздо темнее тех, что на голове. Значит, она крашеная? В общем то, я не то, что не смотрел туда, я не смотрел на Русалку вовсе, только на место, в котором она плавает, скорее даже сквозь неё. И мне было плевать и на грудь и на остальное.
- В чём дело? - спросила она меня, как будто огорчённо - Неужели не хочется посмотреть? - она вздохнула - Ну вот. Этого моряка мне значит под воду не утащить.
- Русалка, - вдруг проговорила Аль, чуть не плача и сжимая в кулаки краюшки своего комбинезона. Её ноги были все в мурашках. - Мы были в парке Аристотеля. Мы были в домике.
Повисло молчание, нарушаемое только шумом дождя. Русалка продолжала лежать на воде, заведя руки за голову и глядя на звёзды, а я продолжал смотреть куда-то мимо. Мне казалось ещё секунду и она достанет трезубец и погонится за нами с Аль, со страшным Русалочьим воплем, но она всё молча плавала и плавала, а мне хотелось схватить сестру и скатав в колобок утащить куда-нибудь далеко. Зачем, зачем Аль? Зачем ты это сказала?
- То что происходит в Вегасе, остаётся в Вегасе, - наконец сказала Русалка, глубоко вздохнув, - так ведь?
Аль кивнула.
- Она обещала рассказать о Воскресеньях.
Больше ничего не нужно было говорить. Мы молча поднялись и, попрощавшись, разошлись по корпусам, чтобы поспать оставшиеся несколько часов. Или поворочаться, представляя себе что же случилось тогда с несчастной Сычихой, которую убивали её любимые друзья и даже Митяй. Мне казалось, я вижу плачущее лицо Русалки, говорящее: "Я не хотела её убивать. Никто не хотел. Мы хотели, чтобы она просто пообещала, что промолчит. Она лежала вся переломанная, в крови, а я стояла над ней и ждала, когда она поднимется и скажет "Да ладно вам, это только шутка" и обнимет Митяя. И всё будет хорошо. Тогда никого из нас даже укол не обрадовал. Мы знали что согрешили, но поделать уже ничего было нельзя."


            Колодец желаний.
Утром я проснулся и попросту вычеркнул события этой ночи из памяти. Оба сонные и помятые мы с сестрой сидели на завтраке, изредка переглядываясь и я на секунду задумался - с внешностью Русалки ей больше пошло бы облизывать марки, а не колоться. Абсолютно не представляю её с шприцем в руках.
- Чего ворон считаешь? - спросил Ментол и ткнул вилкой в мою тарелку и забрал кусок сыра - Сыр выпал, с ним была плутовка такова.
- Ну что за человек, - нахмурился я.
- Человеческий. Слушай, у меня вопрос такой есть... животрепещущий. - заговорил Стас, отпивая чай и как бы невзначай поглядывая на столик девочек.
- Мне совсем не нравится быть гонцом между четвёртым и третьим, может ты сам у неё спросишь?
- Как ты догадался? - Стас едва не поперхнулся и сидящий рядом Бочка как-то рассеянно похлопал его по спине.
- Тут только дурак не догадается, - я сделал мечтательный взгляд и положил в рот ложку каши. Каждой шавке известно что ему всё ещё нравится Снежанна.
- Ну и что ты об этом скажешь? - спросил он тихо, как будто даже немного покраснел.
- Я понятия не имею ничего в этих делах приятель. - я снова сунул в рот ложку каши и теперь настала моя очередь поперхнуться:
- Так значит ты не втюрился в Мышь?
- ЧТО?! - Так и опешил я, глядя на Королёва, который кажется понял, что сказал лишнего и тут на его защиту вступил Ментол:
- Тут только дурак не догадается,  - он улыбнулся - я что-ли не видел, как у тебя припекло, когда я пригласил её в беседку.
- Ничего не припекло. - я опустил глаза в тарелку и покрепче сжал руку на стакане, в отчаянном желании разбить его о Ментолову рыжую макушку.
- Да? Значит и то, что ты навещал её в мед корпусе нам  тоже привиделось?
Я поджял губы и нахмурился. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Кажется по спине даже прокатилась капля пота.
- Я кинул в неё камнем, я чувствовал свою вину и...
- А зачем ты кинул в неё камнем? - не унимался Ментол - За косички было не подёргать и ты решил атаковать издалека?
- Какую чушь ты несёшь, в самом деле.
- О, тогда я думаю ты совсем не расстроишься, если я вдруг случайно расскажу ей о своих предположениях.
На секунду моя голова отключилась, а когда включилась обратно, я обнаружил что Ментол валяется подо мной и кряхтит, а я трясу его за воротник и сыплю ругательствами.
- Мальчишки! В столовой! Да вы что? - запищала где-то Алёнушка, а к нам тут же подлетел Влад. Остальные мои однокомнатники хлопали и хохотали, а Лисичкина, я уверен, пыталась удержать поток желающих поглядеть на потасовку. Ментол попытался врезать мне, но я увернулся и снова наклонился над ним. Он извивался как угорь и что-то злобно хрипел, а подоспевший Влад с силой тянул меня за шкирку. Вцепившись в Ментолов воротник ещё сильнее, я прорычал:
- Сам ты в неё втюрился!
- Ну и что, что втюрился! Ты мне мешаешь придурок!
- Разберётесь словами а не кулаками, дебилы! - крикнул Влад, наконец стащив меня с Ментола, который быстро поднялся и со всей силы вмазал мне по брови. Глаз заслезился, но я всё ещё мог различить его, удерживаемого руками подоспевшей Лисичкиной.
- Забирай её с потрохами хоть сейчас! У меня в отличие от тебя не одни девчонки на уме. Мне девчонки вообще не нужны!
- Ну, ну, угомонись. - проговорил успокаивающим тоном Влад и увёл меня из столовой. - Чего это вы в самом деле, как мелкота какая-нибудь?
- А чего он начал "Втюрился, втюрился". Делать мне больше нечего, как в кого-то втюриваться. И без того забот полон рот.
Влад наконец отпустил меня и, прижавшись спиной к стене, достал из кармана пачку сигарет. Поглядев внутрь пару секунд, он нахмурился, а затем достал одну и сунув в рот прикурил тут же извлечённой из пачки зажигалкой. Известное всем дело - Стас таскает у него сигареты. Антонов вроде тоже хотел начать курить, ведь это так круто и по-взрослому. Особенно если увидеть сигарету в руке Мивако. Наверняка Стас думал что с ней выглядит гораздо солиднее и опаснее, как она. Однажды на курительной полянке в лесу Стас и Антонов пытались завести с ней разговор, наверняка посредством неё хотели влиться в первую, но она над ними только посмеялась (не дай бог кому-нибудь услышать этот смех. Сразу теряется всякий смысл жизни и твоя личность и самооценка падает в собственных глазах на самое дно. Я слышал и слава богу этот смех был адресован не мне) и с тех пор Антонов с этими потугами казаться круче завязал, а Стас всё продолжает, кажется не потому что пристрастился, а чтобы поддерживать имидж, но к Мивако не подходит. Могу представить как он кашляет и как подпрыгивает концентрация адреналина в его крови, когда он стоя босыми ногами на раковине, высунувшись по пояс в форточку, курит и внимательно слушает, когда Королёв, стоящий у двери, смачно испустит газы и завопит "Влад, сюда нельзя! У меня тут ситуация". Это очень полезное умение во первых потому что заставляет Влада уйти во вторых потому что весьма недурно перекрывает едва заметный запах сигарет и в третьих потому что ни у кого не возникает подозрений, когда он пользуется освежителем воздуха.
Стас спрыгивает с раковины, стараясь не подскользнуться, швыряет окурок в струю воды, провожает его взглядом до самого сливного отверстия и принимается чистить зубы. Курит он только перед сном.
- Ты сегодня молодшина, - улыбается он с щёткой и пастой в зубах. Королёв довольно пшикает освежителем, создавая ауру ландыша вокруг себя. - И как это у тебя получается?
Наверное в детском саду Королёву завидовали ведь подобные умения там были в почёте.
Артур нервно вздыхает и отводит глаза в сторону.
- Я попрос задал, жирный, куда ты девал "Сникерс"? - злое лицо прожигает на его покрасневших щеках дыры. Он кажется прожигает его насквозь, глядит внутрь его желудка чтобы различить там тающий шоколад и орехи оставшиеся от батончика, который лежал на столе рядом с карандашами и рисунками на самом солнце, открытый, подтаявший, такой аппетитный.
- Я не знаю куда делся твой батончик. - грустно мычит Артур, но ему никто не верит. Его голос когда он виноват становится выше, тоньше, он умиляет взрослых и раздражает сверстников. Он похож на здорового телёнка.
- Врёшь! - шипит Славик. Казалось бы лучший друг, но стоит Артуру сделать что-то не так, хоть где-нибудь оступиться и он становится злым, опасным. С таким другом всегда страшно. Весело, но очень страшно - вдруг сделаешь что то не так. И снова увидишь эти злые глаза. Эта перспектива пугает так сильно, что когда ты видишь их в следующий раз тебе хочется навечно ослепнуть, а потом ты не можешь уснуть ночью и крутишь снова и снова злое шипение голосом которому ты не доверяешь даже когда всё в порядке. Тебе страшно, тебе кажется что он сейчас вылезет из головы встанет напротив тебя в ночной темноте и будет смотреть на тебя точно так же и шептать проклятия, угрожать ножом.
Артур не сдержался и, зажмуриввшись, захныкал, а Славик, рассердившись от этого зрелища ещё сильнее едва себя сдерживая толкнул его в грудь. Послышалось знакомое шуршание. Слава замер, прокрутив этот звук у себя в голове ещё раз, а затем наморщил нос и потянул руку к нагрудному карману рубашки Артура.
- Нет! - взвизгнул тот, но было уже поздно. Слёзы катились по красным щекам, застилая от его взора страшную картину искажённого в яростной гримасе лица Славика, сжимающего фантик от сникерса и медленно говорящего:
- Ты настолько тупой, что спрятал его в кармане?
Оглянувшись, Славик оценивает ситуацию и, поднапрягшисьЮ толкает Артура изо всех сил. Взвизгнув мальчик теряет равновесие и плюхается попой прямо в лужу. Мальчики и девочки вокруг начинают смеяться, а злобный Славик, глядя на него сверху вниз, рычит:
- Вот ты и в грязи, свинья!
Артур начинает стенать как морской кит. Будь здесь кто-нибудь из взрослых их сердце раорвалось бы от лицезрения несчастного розовенького ангелочка, испачкавшегося в луже, но Славика это только силнее злит. С омерзением глядя как толстый кулак утирает слёзы с красных щёк, заляпаныхбрызгами грязи, как стекают капли коричневой жижи с его волос, как уродливые кляксы расползаются по его шортам и рубашке, он становится только злее и готов утопить это ноющее мычащее существо в луже.
- Прости меня, - ноет Артур, еле сдерживая слёзы. Вокруг смеются детишки, кто то повторяет:
- Свинья, свинья, свинья!
Эти слова отстукивают в голове Славика какую-то яроостную дробь. Он хмыкает и рычит:
- Хрюкай, свинья.
Артур начинает плакать ещё сильнее, он весь сжимается и, оппустив глаза, старается поскорее подняться из лужи, потому что чувствует приближение чего-то недоброго, но не успевает и толкнув его ботинком в грудь Славик повышает голос:
- Хрюкай, свинья!
- Слава, прости меня, - снова ноет Артур, валяясь на спине. Его волосы намокли а одежда вся покрылась грязью - я тебе завтра новый принесу. Или два. - он переворачивается на живот и пытается подняться.
- НЕТ! - орёт Славик и, придавив его ногой, заставляет его лицо скрыться в густой хлюпающей жиже. Дети вокруг смеются ещё громче. Артур начинает дёргаться, как будто утопает и Славик, вздрогнув, убирает ногу. - Хрюкай!
- Хрю... - хнычет Артур, приподнимаясь на руках и отплёвываясь грязи. Один мальчишка упал с лавочки от смеха. Девочки держатся за животы, кто-то барабанит лопаткой по ведру, у кого-то уже болит живот - Хрю, хрю...
- Свинья! - взвизгивает кто-то и, наконец улыбнувшись, Славик повторяет за выкриком:
- Свинья!
Кто то подхватывает:
- Свинья!
Говорят уже несколько человек. Жмурясь и подвывая Артур продолжает хрюкать, уже не пытаясь подняться из лужи, а детишки радостно выкрикивают, уже скандируют все хором:
- Свинь-Я! Свинь-Я! Свинь-Я!
Среди этой мешанины злых сгущающихся голосов он слышит голос Славика и, жмурясь, уже беззвучно повторяя "Хрю хрю" он старается редставить себе, что не слышит его голоса, но тут кто-то снова толкает его ботинком в спину. Он снова падает лицом в лужу, снова начинает выть и старается делать это громче, чтобы заглушать единый злой гром, барабанящий по самому центру мозга:
- Свинь-Я! Свинь-Я! Свинь-Я!
- Артур! - верещит чей-то голос и дети резко замолкают. Услышав вакханалию воспитатель в ужасе бросилась к нему, несчастному, сидящему в луже и хрюкающему. Она готова расстрелять всех и каждого в этой группе. Она не верит своим глазам.
Влад снова затягивается сигаретой и внимательно смотрит на меня, как будто ожидает, что я что нибудь скажу, и мне стыдно, что я не знаю что говорить.
- А что такого в том, чтобы влюбиться? - вдруг спрашивает он.
Я молча разглядываю носа своих ботинок. Не знаю что, но что-то заставляет меня сходить с ума от стыда, когда кто-либо просто упоминает её в моём присутствии, а когда речь заходит о моих к ней чувствах хочется замотать этому человеку рот изолентой, забетонировать его ноги и скинуть в Токийский залив. Не знаю, покраснел я или нет, но я постарался отвлечься от вопроса Влада, усевшись на лавочку напротив входа и принявшись ковырять заусенец на пальце. Судя по звукам вакханалия в столовой наконец прекратилась и, скрипнув дверью, Лисичкина вывела под локоть Ментола и толкнула ко мне:
- А ну-ка живо мириться!
Я наморщился исквозь зубы проговорил:
- Ментол, извини пожалуйста.
- Давай серьёзно, а то я не слышу раскаяния в твоём голосе!
- Извини меня, я так больше не буду. - я изо всех сил постарался придать голосу убедительности. Ментол наморщил нос и протянул мне мизинец, за который я тут же взялся и, потряся немного руками, мы разошлись в раные стороны, всё ещё в паршивом настроении. Я побрёл в сторону Клуба, но по пути у самого "навеса" меня догнали девчонки. Все вместе.
- Что случилось? - спросила Снежанна, взяв меня под руку. Аль взяла меня под руку с другой стороны. Я оглянулся, поглядев на Мышь и я абсолютно точно уверен, что немного порозовел.
- Я при ней не могу сказать.
- Что? - она подняла на меня свои глазища и вопросительно посмотрела.
- Ладно, - Аль кивнула и, взяв меня покрепче, зашагала быстрее в сторону клуба - Девочки, я вам всё потом расскажу. Нам пока надо с глазу на глаз переговорить.
Недовольные все четверо ушли в сторону корпуса, а мы продолжили шагать под ругу. Я плёлся как заключённый за тюремщиком, пока мы не пришли к ржавой пожарной лесенке первого.
- Ну?
- Что ну?
- Ты сам знаешь что ну.
Она оперлась спиной о стену и сложила руки на груди, глядя на меня прямо как воспитательница на провинившегося.
- Он начал говорить, что я втюрился в Мышь. - я посмотрел в землю. Не хотелось употреблять эти три слова в одном предложении "Я", "Мышь" и "Втюрился".
- А что, разве не так?
Я зажмурился, поражаясь тому как легко она это говорит и дрожащим голосом постарался ответить как можно тише:
- Ну, вроде, - я посмотрел на неё - но мне совсем не хочется чтобы это покидало пределы нашей комнаты.
- Не забудь про Русалку.
- Аль, ей до наших малолетских распрей дела нет, так что её можно не считать. А вот Ментола это совсем не касается.
- О, ещё и как касается. - она посмотрела в небо. - Вы ведь потому и подрались да?
Я кивнул.
- Подрались из-за девчонки.
Тут я поджал губы и потупил взгляд, как будто я у доски и не знаю ответа на вопрос.
- Тебе не кажется что ты уже превратился в того, в кого по непонятным причинам боялся превратиться?
- В кого же?
- Во влюблённого рыцаря.
- Ой, - я зажмурился и зажал уши, как будто если я посильее сожму голову, смогу выдавить из своих мозгов только что услышанное.
- Чего ты так стыдишься?
- Аля, тебе не понять.
- Почему нет? - она снова перевела на меня взгляд.
- Ну, ты понимаешь.
- Не понимаю.
- Ты эмм...
- Девчонка, да? - сказала она строго - Ты имеел ввиду это?
- Ну... в общем да.
- И что-же такого нас отличает от вас? - спросила она, снова посмотрев в небо, как будто готовая высмеять каждое моё слово.
- Вам не так стыдно показывать свои чувства, - проговорил я и тут же зажмурился. Неприятно вести такие разговоры - Вот видишь? Я даже сейчас нормально говорить не могу. Это стыдно.
- А Ментолу почему было не стыдно? Не значит ли это что он как раз-таки больший мужчина, чем ты?
Я заткнулся и снова уставился в землю. Хотелось натянуть капюшон и скрючиться в позе эмбриона на земле, как большой кактус. Мне было больше нечего сказать. Может, так оно и есть. Но я абсолютно точно не хочу оказаться на его месте и услышать то же самое. Да и Мышь... слишком мала для таких вещей. Кажется, она вообще не рассматривает меня в этом ключе. Не удивительно - я ведь так часто тусуюсь в  их комнате. Наверняка она видит во мне не больше, чем подружку мужского пола.
- Ладно, - наконец Аль отлипла от стены и, взяв меня за руку куда-то повела.
- Куда на этот раз? - я послушно побрёл за ней.
- К колодцу.
- Какому колодцу?
Она остановилась и поглядела на меня, взёдрнув бровь.
- Ты не знаешь про колодец? Чёрт возьми, Миша, ты с нами с конца четвёртой, дак что же до сих пор ничего не знаешь?
- Я как-то не прикалываюсь бродить по округе.
Мы пошли дальше.
- И вечно я тебя везде таскаю. Дом в лесу я показала. Парк я. Про восьмой я. Теперь ещё и колодец.
Мы прошли к самим кустам шиповника, которые росли вдоль забора, рядом с южными воротами, через который приезжают фуры с провизией, "говносос", приезжие из города на машинах и прочие. Между кустами розового и белого шиповника было небольшое расстояние. Своеобразный лаз, к ещё одной дырке в сетке. Никак не пойму -почему их никто не заделывает?
- Вот чёрт, мы уже великоваты, чтобы пролезти... Ну да ладно. - приняв упор лёжа и воинственно поглядев вперёд, она поползла по пластунски через эту дырочку, задевая лёгкой кофточкой за шипы, пачкая одежду спереди о землю и чертыхаясь. Я последовал её примеру, но благодаря тому что я несколько меньше её, мне от шипов почти не досталось. Вытащив из плеча шип и помазав ранку своим незаменимым драгоценным карандашом, она поправила ботинки и гордой походкой пошла вперёд вдоль дороги.
- Почему бы нам не пойти по дороге? - поинтересовался я.
- Там везде камеры висят. Заметят что мы идём по дороге, объявят побег, потом в Гнезде просидим целую ночь. Ещё и в город позвонят.
Я кивнул и молча отправился за ней. Сегодня было гораздо теплее чем ночью. Солнце светило через кроны сосен и елей, пахло смолой, под ногами хрустел игольный ковёр и шишки, а Аль шла впереди, как какой-нибудь экскурсовод что-то насвистывая. Я предполагал, что идти мы снова будем долго и занял себя разглядыванием земли, в поисках грибов, изо всех силнадеясь, что там у колодца мы не найдём никаких неожиданных историй. Однако пришли мы минут через пять. На полянке, покрытой почему-то травой, а не хвоей, и на которой росли почему-то берёзы и какие-то другие лиственные, стоял ветхого вида колодец, который даже вряд ли даже когда-о использовался. Это была простая бетонная труба, торчащая из земли и никаких рядом приспособлений, чтобы черпать оттуда воду не было. Разве что рядом валялся камушек и скрученная пожелевшая нить, на которую Аль кивнула.
- Измеряли уже сто раз. Нитка кажется очень длинной, но её всё равно не хватает. - она опёрлась о бортики и заглянула внутрь. Я последовал её примеру. Из колодца веяло прохладой и там, в черноте его глубин абсолютно ничего не было видно - Потому и называют волшебным. - Она посмотрела на меня - Монетки есть?
- Нету. - я продолжал смотреть в темноту, силясь хоть что-нибудь различить.
- Жаль, есть ещё такая фишка. Если кинешь туда что-нибудь, ни плеска ни стука не услышишь. Идеальное место чтобы избавиться от чего-нибудь лишнего - Аь вздохнула и, я уверен, вспомнила Сычиху. Да, если бы они скинули её сюда, это было бы гораздо лучше.
- Там, говорят, мальчишку утопили сто лет назад. Он даже звал на помощь, но кто его отсюда услышит? Малыши вот говорят слышали, потому что их корпус ближе всех был. Ну, сейчас они уже не малыши. Сейчас они уже выпустилсь, но старшие расказывали, что сами тогда были малышами, когда эти были взрослыми и рассказывали, что периодически по ночам со стороны колодца слышат крики, стоны и они, мол, совсем не похожи на крики живого человека. Ну, малышам нашим тоже кто-то рассказал... короче все, кто когда-либо был пятачком, тот уверяет, что слышал крики по ночам. Некоторые конечно из этого дела выросли. Рассказывали даже про кого-то кто ходил туда ночью с фонариком, и что его не нашли, но всё это такая брехня.
Я смотрел в черноту во все глаза. Я кажется, видел там что-то бледное. Я видел того мальчишку, разложившегося, с лягушачьей икрой в глазах, тянущего руки к нам вверх. Я был абсолютно уверен, что ещё секунду и он сам прыгнет, как лягушка, схватит меня за воротник и утащит на дно этого бездонного колодца. Чернота сгущалась тугими кольцами вокруг центра колодца, вокруг белого краюшка косточки, торчащей из воды, которую совсем не видно. Тем более отсюда. Как снежинка на фоне чёрного неба.
- Миша! - воскликнула Аль, дёрнув меня назад - Ты чего?
- Чего?
- В колодец полез!
Я очнулся и проморгался, и правда припоминая, что моё тело само по себе невольно потянуло вниз. Сестра вздохнула и подняла с земли какой-то камушек.
- Вот, кинь. Пусть будет монетка.
- Но ведь это не монетка.
Она достала йод карандаш и улыбнулась:
- Ну, хочешь на пишу на нём "10 копеек"?
 - Да ладно. - я взял камушек и, зажмурившись и сконцентрировавшись на желании, разжал пальцы и выпустил его бесшумно лететь вниз. Мы оба наклонились ушами вниз и внимательно прислушивались около минуты, но так ничего и не услышали.
- Это и правда какая-то чертовщина. - сестра сняла ботинок и, вытряхнув из него содержимое, натянула обратно и завязала шнурки с погнутыми эглетами - Пойдём обратно.


       Всё тайное становится явным.


Фюрерша никогда не была злой. По павде, так уж решили остальные детишки, потому что для полноты картины им не хватало злой тётки. Так казалось Фюрерше.
- Ботинки разбрасываешь, пятнадцать минут коленями на горох!
- Так ведь это уже сто лет не используют.
- Зато я использую. На горох!
- Злая старуха. - Так думали дети. Она никому не нравилась и всё боялись её как ядерной войны. Детишки, только те, что старше, были рады, что эти три года закончились и все они остались с целыми конечностями. По правде, о Фюрерше ходит много легенд. Говорят, что это она довела до самоубийства маленькую девочку и теперь её призрак скитается по стенам восьмого. Говорят, что это она утопила мальчишку в колодце желаний, потому что он отказался есть кашу. Говорят, что за то, что один мальчишка выстрелил рогаткой в её окно, она перекусывала строительныи кусачками ему по пальцу за каждый его крик и когда пальцев у него совсем не остлось, она переехала его на газонокосилке. Во все эти глупости верится с трудом, но если спрашивать старшеньких, которые по идее должны бы скептически относиться ко всяким легендам и суевериям, то мы слышим только "Ну конечно! И не только это." Поэтому старшим мы не верим, а верим Владу. Влад пристально смотрит в свою пачку и что-то неразборчиво шепчет сквозь зубы, затем закуривает и внимательно смотрит вперёд. Ни в глаза собесднику, ни прямиком в его голову, он смотрит вдаль, воображая себя героем вестерна, что с его кавказской внешостью ему безусловно идёт.
- По правде Фюрершей нужно было назвать Лисичкину, - говорит он - вот кто устраивал всем не-руским холокост, но эта чертовщина конечно ничто, по сравннию с тем, что я пережил у Фюрерши. Меня пороли ремнём, если я не поздороваюсь с ней, заставляли чистить весь туалет и душевую, если я решу лечь спать немытым, а если мы хотели зайти в её комнату, то это было и вовсе преступление такое, что мы отправлялись в воспиталичье гнездо. А вы знаете, что до Аль оно было не таким страшным? Да ладно, гнездо страшное каким бы оно не было, особенно если тебя туда заточила Фюрерша. Ежовое одеяло, тонкий матрац, заставляющий спиной во всей красе прочувствовать прутья железной кровати, полосатая пижама (ну прямо как у заключённых конц-лагерей) и заколоченное окно. На входе в гнездо тебя обыскивают, у дверей тюрьмы обыскивают ещё раз, раздевают и отправляют. Ну это надо знать Фюрершу. Вам повезло если вы мальчишка, а если девочка. - Влад ёжится - Мне неприятно всоминать о том, что я слышал от девочек. По правде никому не приятно. Но я расскажу. - он глубоко затягивается сигаретой и немножко хмурится - Алёнушка тоже здесь отдыхла когда была маленькая. Она была отличной девочкой, доброй, ласковой, её все любили. Ну, раздражала порой конечно, но это ерунда. Ну вот однажды она услышала что что-то где-то сказало "Мяу". Ночью поснулась, услышала и разумеется пошла на звук, чтобы спросить этот звук "Кто сказал?" В итоге набрела на дверь Фюрерши. Утром та возвращается в корпус, а Алёнушка сидит у двери и играет с лапкой, которая выпрыгивает из щели как маленький пушистый червячок с когтями. Надо было видеть лицо Фюрерши. Она посерела как кусок бетона. Кажется у неё поседели волосы, высохли глаза и кожа сморщилась, даже усики зашевелились от гнева. Она посерела и стала похожа на кошмар из какого нибудь фильма ужасов, так что Алёнушка думать забыла про кота, заплакала и тут же направилась в Воспиталичье гнездо, где после осмотров Фюрерша повела её голенькую за пижамой и развалила на полосатых горках пижам, как будто собирается растлить, а вышло так, что она раздвинула ей ноги и сунула внутрь два своих кривых пальца. Да, прямо так взяла и сунула в маленькую девочку. Конечно, она ей сказала не ныть и что девственницей она останется, что Фюрерша ищет запрятанный ключ или отмычку или что нибудь ещё, что носить в гнездо нельзя. А в гнездо нельзя носить вообще ничего. У нас был панк, мы его называли Уксус. Он и сейчас иногда приезжает, нравится ему блин у нас, вот ведь извращенец,да? Ну вот у него была бровь проколота уже в таком юном возрасте и он уже был панком, так вот она с него серёжку вынула, затолкала в гнездо ну и за ночь конечно всё заросло и конечно утром, когда ему вернули серёжку, он сделал это всё сам булавкой. - Влад снов вздрогнул - Сколько, блин, кровищи было... ну вот по поверьям Уксус то и живёт на дне колодца, но это блин не так совсем, вон он педик жирный разгуливает по лагерю каждую неделю, на гитарке играет, поёт что-то своё на панковском языке. Никуда он короче не делся. Ну короче после Алёнушки все так и прознали, что у Фюрерши за дверью кот, разумеется пришли к старшим. У нас у чётных групп почему-то были отличные отношения. Ну вот пришли к чётвёртой, рассказали про кота. Всем конечно, как и нам, стало интересно что ещё таит в себе её каморка, куда так строго запрещено заходить, в итоге ночью притащились к нам самые смелые, кого-то из мальчишек поставили на шухер, конечно тогда всё было гораздо сложнее с шухером и у нас не было Королёва, который умеет по желанию пукать... да, блин, я знаю что этот придурок ворует у меня сигареты, но мальчишки ведь, чего с ними делать. Ну вот, система шухера работала так, что они просто вопили на весь лагерь, но надобности в этом не было, потому что когда общими услиями мы под светом фонарика взломали дверь её каморки Алёнушка заверещала так, что пятачки разумеется сразу придумали что Фюрерша её пытает среди ночи, за лодыжки на крюках подвешивает, ходили потом на её ножки открытые пялились, она думала озабоченные. На самом деле тут всё гораздо круче. Это блин сиамские близнецы, только коты. Кстати коты сиамские тоже. Ну порода. Лапы четыре, жопа одна, а головы две. И хвостов два. Алёнушку даже успокаивать никто не стал, потому что сами все блин в шоке - котёнок маленький такой выходит и обеими мордами начинает нас обнюхивать. Вот ведь чертовщина какая. Ничего больше в комнате той не нашли, так что кот остался единственным проявлением души нашей воспитательницы. Большой души, раз она взяла котёнка инвалида. Ну в общем Фюрерша ад сплошной, я ведь до сих пор с ней боюсь забыть поздороваться. У неё до сих пор кот живёт, только другой уже. У него вроде лапа больная. Она ведь великодушная до чего - вечно из приюта бедных зверушек подбирает, говорит они любят её больше чем кто бы то ни было. Ну я не удивлён абсолютно, такую любить невозможно. Она ведь и воспитателей всех зашугала. Её недолюбливают все, ну кроме Синицы, но Синице то вообще всегда на всё фиолетово, она ведь либо спит, либо зависает, ситуацию не контролирует короче. Ещё когда я в штаны по ночам писался мы где-то как то прознали что она Фюрерская матушка. Но это быть может всё слухи конечно, а может и не слухи, чёрт его знает чему в нашем лагере верить.

  Стерлядь, Миронова и великий суд

Миронова обожала лук. Всегда, сколько себя помнила, вместо бананов, яблок и персиков просила купить ей луковицу. После этого правда приходилось либо чистить зубы, либо жевать жевачку, но это была не проблема. Проблем, когда в руке была свежая луковица, у неё не было вообще. Самое любимое занятие в деревне помимо ловли бабочек и купания в речке был уход за луковой грядкой. Она постоянно крутилась возле, следила нет ли сорняков, поливала и травила химикатами, чтобы луковицы росли больше и вкуснее. Срывала перья, макала в соль, хрустела ими и всё ждала, когда же они пузатые и золотистые вырастут и можно будет выкопать одну, бережно вымыть как ребёнка, очистить и с довольной улыбкой до ушей сидеть на качельке и хрумкать ей, как яблоком. Это было единственное, о чём она скучала в лагере - свежий грядочный лук. Которого там никогда не водилось.
Это было нечто почти столько же приятное, как Воскресенья. Воскресенья, когда можно чувствовать себя легче, чем обычно, болтать с друзьями, валяясь на каменной кладке и глядеть в уже звёздное небо. Только этих Воскресений, чтобы восполнить нехватку Юли в крови, совсем не хватает. О Юле мало что можно сказать как о человеке особенном, даже если вы её лучший друг, но Миронова может говорить о ней часами, только не делает этого. Разве что с теми, кто знает и то не долго. Стыдно ведь.
- Пошла бы, на парней поглядела что-ли... - говорит Стерлядь. Стерлядь не привыкла обижать людей за их отличие от кого-либо в чём бы оно не заключалось, потому что сама настрадалась за то, что делало отличной её.
- Носатая, - морщится она, глядя в зеркало по утрам.
- Носатая! - верещат ей вслед в школе, едва завидят. Она из всех сил старалась спрятаться. За серой одеждой, за очками, за простым хвостом, но ничего не получалось, её всегда замечали где бы она не была.
Носатая ещё мягко сказано.
- Аисты приносят детей, - говорила её мама, нарезая на кухне морковку. Стерлядь сидела на высоком стуле, болтая ногами и внимательно следила за процессом, через пелену сегодняшней порции слёз.
- Но они называют меня так не потому что я приношу детей. - она смахнула слёзы рукавом серого свитера, но они навернулись обратно. Мама приподняла ровный кругляш моркови к её глазам, чтобы дочь как следует запомнила какими они должны быть если дело касается овощного салата. Не толще и не тоньше, именно такие.
- Наплюй на них. У всех свои недостатки. Отвечай ударом на удар.
Мама Стерляди не привыкла говорить "Подставь другую щёку".
Нос Стерляди замечали все вокруг и начинали пялиться, даже если им было уже достаточно лет, чтобы выучить простое правило "Если тебе интересно смотри незаметно. А главное не тыкай пальцами", но даже взрослые тыкали пальцами, не в силах упустить из внимания этот длинный и тонкий нос, похожий на клюв аиста.
- А ты себя в зеркало видел? - шипела она глядя на взрослого, сжимая ручку сумки.
- Извини, девочка, - отвечал ей незнакомый дядька - но он такой... большой. Ты им можешь воду пить?
Со слоном её ещё не сравнивали. Прозвищ было много. В группе бисероплетения и в шахматном клубе, в школе, в детском саду, во дворе, даже среди учителей - Аист, Муравьед, Сквидвард.
- Стерлядь, - захихикала девочка в коротких шортах, сидящая на своей кровати и распаковывающая чемодан. Таких девочек дразнить не за что. Такие девочки всех вокруг сами дразнят, но это было не про Миронову. Стерляди не было обидно слышать это от неё, даже несмотря на то, что Миронова была похожа на самую настоящую стерву.
- На себя посмотри, - проговорила она, совсем не желая ссориться с этой девочкой, но точно не желая, чтобы её дразнили и тут.
- А у меня вымя как у коровы, - улыбнулась Миронова - мне не стыдно. И ты не стыдись. Здесь никто не стыдится.
Не стыдится никто, кроме самой Мироновой. Коровьего вымени она не стыдилась, ориентации не стыдилась, но Юленьки стыдилась больше всего на свете.
- Далась тебе эта Юля, - мягко говорит Стерлядь.
- Но она же такая... - жарко дыша в ладони шепчет Миронова, позабыв о вездесущих волосах, которые лежат на спине, плечах и коленях как ведьмины космы.
Она часто убегает от лагеря на крышу пятачков. Это самая скрытая часть. Если быть ростом Кеда, то можно увидеть даже колодец желаний, только совсем едва. Сидит на этой крыше, болтает ногами, иногда слушает о чём хихикают девочки младшей группы в комнатах перед сном.
Миронова сидит, болтая ногами, на краю крыши. Так она чувствует себя гораздо младше, чем есть. Можно даже представить что она тоже из этой группы, которая живёт под крышей. Сейчас спустится и тоже будет смеяться с девочками над усами Фюрерши, и над толстушкой Аль, и над плавками Саныча Сана, которые очень нехорошо обтягивают его достоинство. У девочек пятачков всегда есть идеи о чём на этот раз посмеяться. И чего бояться им тоже есть, например они затихают и пищат, как маленькие поросята, когда сложив руки рупором Миронова изредка, смеха ради, начинает подвывать:
- Уууу!
- Это из колодца! - визжит кто-то и слышится топот ног. Наверное девчушка спряталась под одеялом.
- Пугаешь малышек, - улыбается пришедшая Юленька. - Нехорошо.
- А ты меня пугаешь? - спрашивает Миронова, оглянувшись.
- Типа того. Ты испугалась? - Юля цокает каблуками по крыше и садится рядом по турецки сложив ноги.
- Ну тогда у меня плохиие новости, потому что твоё цок цок я слышала от самого пятого.
- Дерьмо, - разочарованно говорит Юля и достаёт из кармана юбки маленький складной ножик. В другой руке Миронова замечает большую и красивую красноватую луковицу.
- Откуда у тебя Чипполино? - спрашивает она, чувствуя как рот наполняется слюной.
- Да вот, бегала у собак, пока к столовой подъехал грузовик с едой и стянула из одного ящика.
- Юлька, ты просто гений - говорит Миронова, заворожённо глядя как нож скользит по сухой кожице и как наманикюренный Юлин ноготь поддевает и начинает снимать её, открывая взору ароматную белую мякоть. - Как я сама не додумалась.
- Обожаю лук, - выкинув шкурку и довольно закрыв глаза, Юля откусывает кусок, словно от сладкого яблока и абсолютно не моршась начинает с удовольствием его жевать. Миронова сглатывает. - Ты что, тоже хочешь?
- Обожаю лук, - повторяет она, пепеля луковицу взглядом. Тогда Юля кладёт её на коленку и, поднапрягшись и надавив как следет на ножик, разрезает на две части. Протягивает одну Мироновой, которая тут же её хватает и начинает есть, как будто голодная.
- Блин, как давно я его не ела, - довльно говорит она, с набитым ртом.
- Обычно девчонкам не нравится лук. И не нравится если дышишь на них луком, - Юля улыбается и достаёт из заднего кармана жевачку - у меня и антидот есть.
- Юлька, ты реально просто гений, - выдыхает Миронова, глядя в её глаза, но потом тут же конфузится и отворачивается. Они сидят молча, хрустя луком и глядя на деревья, скрывающие кусты шиповника, растущего вдоль сетки. Свет из окон первого освещают листву и изредка пролетающих бледных мошек.
- А я ещё люблю перья в соль макать, - говорит Юля, прожевав большой кусок. Миронова снова внимательно смотрит на неё - особенно те, что с грядки.
Этого с ней ещё никогда не происходило. Так здорово ей было только после первого укола. Она смотрит на Юлю во все глаза и теперь уже не может оторваться. Вокруг стремительно темнеет и свет из окна виден ярче, комары слетаются. Она даже чувствует, что один кусает её в плечо, но ей плевать. Это невозможно вынести.
Закрыв глаза и задержав дыханье она наклоняется и, прижавшись губами к Юлиным, накрашенным, касается их кончиком языка. У них точно такой же острый луковый вкус, только гораздо приятнее. От Юли пахнет печеньем или чем-то похожим на него, как будто она вся сделана из печенья. Лукового печенья. Закатив глаза, Миронова откладыает свою половинку лука и в полном забвении, тянется руками, чтобы обнять её за талию. Происходящее в её голове похоже на сон. Ей страшно, волнительно, но она не в силах сейчас отстраниться и снова открыть глаза. Не в силах спуститься, уйти в корпус, лечь спать. Мысль о том, чтобы это прекратить кажется ей такой страшной, что о ней не хочется даже думать. Весь мир превратился сейчас в Юлю. В единственное самое важное. Она уже чуть не поверила, что и правда спит, пока не ощутила на щеке отрезвляющий удар её прохладной ладони, мокрой от лукового сока. Она распахнула глаза и увидела перед собой её удивлённое и испуганное лицо. Она часто дышала и смотрела на неё во все глаза, словно в немом вопросе "Что это сейчас было?" Миронова была уверена, что Юля хочет услышать вразумительный ответ, хочет какого-либо объяснения тому, что только что произошло, что-нибудь, что оправдает этот поцелуй и придаст ему не то значение, которое она подумала, но ответа не следует. Миронова отворачивается и даже не откидывает волосы назад, как привыкла это делать, пряча за ними глаза.
- Я люблю тебя.
Слышно как Юля медленно поднимается и медленно шагает по крыше в сторону ржавой пожарной лестницы. Застыв на крыше, как изваяние и обняв себя руками, Миронова хочет остаться здесь навечно, чтобы не спускаться вниз, не встречать утро, чтобы не узнавать какими последствиями сопроводится эта её минутная слабость. Она хранила эту тайну несколько лет. Несколько лет, поддерживаемая Русалкой и Стерлядью она терпела и ждала, когда это закончится, но ничего не получалось и вот она взяла и пустила коту под хвост все их старания.
- ...которые давались нам нелёгким трудом, потому что ты, тупая курица, каждый раз абсолютно бесстыдно пялилась на неё, когда она раздевалась и кажется совсем не старалась это скрыть. - Русалку ещё никто не видел такой злой. Она мечется по комнате, переставляя предметы, перекладывая их с места на место, чтобы занять руки, готовые сжаться в кулаки. За дверью слышен грохот и гомон, не свойственный времени после отбоя. В дверь ломятся и стучат кулаками. В замочной скважине торчит ключ, как знак того, что в случае чего, её могут открыть. - Ты полагалась на наше со Стерлядью красноречие? Думала, что мы всегда сможем за тебя отпиздеться? Думала мы оправдаем любой твой поступок, что бы ты не сделала.
Миронова молча пялится на крашенные ногти пальцев своих ног. Ей нечего сказать. Русалка права. Стерлядь стоит, сложа руки на груди и смотрит куда-то в сторону. Ей не хочется озвучивать то, что она думает, потому что это и так уже говорит Русалка.
- Ты уже приглашала её на медляк, помнишь? - спрашивает она, стараясь заглянуть под волосы Мироновой, по щекам которой уже текут слёзы. Подлетев к ней и подняв волосы лично, уже не так ласково, как в Воскресенье, даже как-то грубо, она подняла на себя её лоцо и переспросила - Помнишь, блядь?
- Помню. - дрожащим голосом говорит Миронова, готовая разрыдаться в голос. Русалка пугает её. Она не может поверить, что подруга может быть такой страшной.
- Мне пришлось выёживаться, как глист в заднице, чтобы она поверила в то, что это было в шутку. - она оборачивается на Стерлядь - Помнишь какая у неё была рожа?
Стерлядь кивает.
В очарованном исступлении скользя меж танцующих медленно, словно призрак, Миронова движется в пятно света от яркого зелёного луча, освещающего Юлю, стоящую, как одинокая принцесса и тоскливо глядящую по сторонам. Она не может отвести глаз. Она готова уже сейчас рассказать ей всё-всё.
- Твоя удача, что она закрыла на это глаза. - говорит Русалка, подняв со стола фонарик и, покрутив его в руках, перекладывает на кровать Маши, на которой изредка вписывается Кед. Миронова не глядит никуда, кроме как на свои ногти. Ей страшно поднять голову.
- Мы терпим тебя, Миронова, изо всех сил. Ты понимаешь, что ты слишком нравишься нам, чтобы кидать тебя из-за твоей ориентации. У нас было одно лишь простое правило, которое было для нас гарантом того, что твоя сущность управляема и находится под контролем.
Она прошагала к подоконнику и посмотрев в окно, за которым уже столпилось несколько любопытных, надменно хмыкнула и задёрнула занавески. В комнате стало ещё темнее, чем до этого.
- Мы всего лишь просили тебя не влюбляться. - она вздыхает - Ты помнишь, чтобы мы пытались свести тебя с кем-нибудь из парней?
Миронова отрицательно качает головой.
- Вот именно. Потому что мы принимаем тебя такой и не пытаемся изменить. Мы поняли и простили тебя, даже когда ты сказала о Юле, но всему есть предел. Всему, есть предел.
Она наконец замолчала. Тишину нарушает только гвалт из-за двери, в которую изо всех сил ломятся старшаки. Пятую от стен корпуса разогнали, потому что это дела старших, хоть пятая и состоит с первой в отличных отношениях. Русалка молчит, держа руку на ключе, торчащем из замочной скважины и строго глядит на Миронову. Наконец она понимает, что вопрос всё-таки надо озвучить и холодно говорит:
- Твоё последнее слово...
Миронова глотая слёзы всхлипывает и качает головой. Русалка вздыхает и поворачивает ключ. За дверью гвалт затихает и кто-то взволнованно говорит "Тихо!"
Русалка открывает дверь и, жмурясь от света, ударившего в глаза, смотрит на толпу вопрошающих лиц.
- Саныч Сан и Алёнушка в девятом, - рапортует Коко - требуется твоё слово.
Русалка кивает и, оглядев всех, грустно говорит:
- Подсудимая не оправдана.
Толпа начинает галдеть. Протиснувшись через массу негодующих, которым для убедительности не хватает вил и горящих факелов, она отправляется в девятый чтобы объяснить Алёнушке и Саныч Сану почему сегодня им нельзя появляться в корпусе. Словно град на Миронову обрушивается несколько десятков голосов.
- Ты что, лесби?
- Фу, а чего ты нам не сказала?
- Чё молчишь? - её пихают в живот. Довольно грубо.
- Ты чего, она же девочка! - одёргивает кого-то женский голос. Из под волос Мироновой не видно кто это, но она знает, что сейчас здесь в одной их комнате почти весь отряд. И все хотят вершить правосудие.
- Девочки трахаются с мальчиками, а эта... даже не хочу говорить.
- Подлиза, - верещит кто-то с задних рядов и все разражаются хохотом. Миронова вздрагивает. Кто-то хватает её за руки, заставляя подняться с кровати. Она вырывает руки, желая оставаться в сидячем положении, но толпу это злит и, схватив её за волосы, кто-то выволакивает её на середину комнаты. Взвизгнув и схватившись за волосы она пытается вырваться и удержать равновесие, когда её выталкивают в гущу толпы.
- Ты наверное просто с парнями не трахалась никогда, - замечает кто-то из девочек. Это именно то, что совсем не нужно было говорить. Миронова смотрит на них в ужасе. Кто-то толкает её сзади и, больно отбив колени она падает и смотрти на толпу линчевателей, которым в голову приходит отличная мысль:
- Дак может покажем ей, как надо на самом деле?!
Она сжимается и пока они громко решают кто будет её учителем, старается выползти через лес ног, но кто-то грубо пинает её по плечу и она падает на зад. Ей слишком страшно, чтобы плакать. Она поджимает ноги, обхватывает голову и сжимается, в позу эмбриона, но кто-то начинает дёргать её за волосы, кто-то разводит в стороны руки, кто-то хватает за ноги, а кто-то заставляет лечь на пол. Они похожи на стаю оголодавших волков. Она начинает вырываться. Сил плакать нет, так что она начинает выть и кричать что-то неразборчивое, скорее это похоже на слова "Не трогайте меня! Не трогайте меня! Прошу вас, не трогайте меня!"
Кто-то задирает на ней майку. Кто-то другой стаскивает её любимые салатовые шорты. Кто-то третий задирает на ней лифчик, косточки которого больно упираются ей в ключицы. Она изо всех сил вырывается и кричит, стараясь сдвинуть колени, но кажется они уже выбрали, потому что кто-то с силой разводит её ноги в стороны и еле разлепив зажмуренные глаза она замечает кого-то из парней, только от слёз и спутанных как сеть волос не разобрать кто это. Она бьётся как рыба пойманная в невод и отчаяние оглушает её, потому что эти силки из человеческих рук сжимаются так сильно, что она не может пошевелиться. Кость больно сводит и она дёргается в судороге, стараясь хоть как-то освободить руку, но пальцы мучителей не разжимаются. Он расстёгивает ширинку и надевает презерватив. Она старается укусить кого-нибудь за руку, но её хватают за шею и, приподняв её голову фиксируют её сразу двумя парами рук в таком положении, чтобы она не могла даже дёрнуться. Шея сразу же затекает.
Красноречивая Русалка обаятельно улыбается, заставляя Саныча Сана и Алёнушку поверить её словам. Невозможно не поверить.
- Они всего-лишь хотят её напугать. Она говорила, что бесстрашная.
- А почему нам нельзя сходить? - спрашивает Саныч Сан. Его вспотевшая от волнения лысина блестит ещё ярче в свете лампы.
- Потому что мы хотим попить с вами чаю и обсудить какие лучше цветы посадить у отряда.
Атмосфера складывается размеренная и приятная. Пахнет Русалкиными духами. Её мягкий голос звенит в сонных головах Саныча Сана и Алёнушки, которые медленно потягивают сладкий крепкий чай, заваренный молчаливой Стерлядью. Чай с добавкой из порошкового снотворного. Они представляют себе их корпус, а в клумбах у него красивые петуньи. Или голубые глодиолусы. Или большие пышные пионы. Лучше всего розовые.
- Вы думаете хорошо будет?
Они одновременно кивают. Как марионетки. Как зомби. Их глаза закрыты, они спят и на ходу поднимают руки с чашками и делают глоток почти синхронно. Алёнушка наконец обрушивает голову на плечо Саныча Сана.
- Анютины глазки ещё... как вы думаете?
Они снова кивают. Две сонные ватные куклы.
- А в столовой нам помои дают отвратительные, - всё таким же напевным медовым голосом говорит она и они снова синхронно кивают. Она давит смешок, Стерлядь кидает на неё строгий взгляд:
- Ну не издевайся.
- Саныч Сан, вам может прилечь? - заболтиво спрашивает Русалка. Они с Алёнушкой снова медленно кивают.
Где-то из седьмого слышится громкий вопль и плач, но на него никто не обращает внимания. В крови и сперме, в грязных шортах с пятнами, со спутанными волосами Миронову заталкивают в туалет и запирают. У двери сажают надсмотрщика Кочетову. На её телефоне ставится будильник, ровно шесть утра, чтобы она успела отпереть её, проверить жива ли она и сбежать в комнату до появления Алёнушки. Кочетовой вручается термос с кофе, фонарик и книга ужасов, чтобы от страха она не смогла уснуть. На мокром и холодном кафеле у закрытой двери душа лежит Миронова и смотрит на золотистую полосочку света из под двери, у которой сидит внимательный надсмотрщик, изредка, причмокивая, потягивающий кофе. Ей хочется плакать, чтобы отпустила эта больная сжимающаяся лапа на груди, но сил плакать больше нет. Она чувствует себя пустой обоолочкой, наполненной криками и отупляющей болью. Но эта боль была не сравнима с мыслью о том, что теперь её ненавидит вся первая. И Русалка. И даже Стерлядь.
- Первые оторвались по полной, - коротко вздыхает Аль.
- В смысле? - спрашиваю я, глядя на спины столпившихся у двери пятого.
- Погляди.
Мы подходим к пятому. Здесь столпилась почти вся первая. Я, Аль, Мышь, Анна, Снежанна и Мивако протискиваемся через толпу. Посреди каменной дорожки сидит заплаканная девушка. Я не сразу понимаю что это девушка - на ней нет волос. на голове короткий неровный ёжик с проплешинами и торчащими, как синтепон, пучками каштановых волос. Приглядевшись я понимаю что это Миронова. Эти гарпии её остригли. Судя по синякам на ногах её только что долго били. Она вся сжалась и трясётся.
- Хорошо ли ты усвоила свой урок? - спрашивает откуда-то голос и мы поворачиваемся в его сторону. Русалка стоит на лавочке, как тюремщик. Миронова продолжает сжавшись трястись. Русалка вытаскивает сигарету из губ стоящего рядом парня и, сжимая фильтр, спрыгивает с лавочки, подходит к Мироновой и хватает её за руку. Та старается вырваться, но крепко её сжимая, Русалка прижимает пылающий кончик прямо к ладони и грубо тушит под громкий крик. Первая стоит молча с серьёзнми лицами. Мышь глядит во все глаза. Ей страшно. Русалка отходит и Мышь, вздрогнув, дёргается в сторону Мироновой, но я успеваю схватить её за руку и подтаскиваю обратно.
- Нельзя.
- Но ей же больно!
- Так надо.
- Они же её друзья, - Мышь смотрит на меня испуганно. Её глаза наполняются слезами. Я опускаю голову, отворачиваясь и тащу её за собой обратно к нашему корпусу. Она пытается меня задержать, но я только прячу глаза под козырьком кепки и тихо говорю:
- Прости Мышь. Чудес не бывает. Либо ешь ты, либо едят тебя. - я вздыхаю, переплетая наши пальцы. Чувствую, как вспотела её ладонь. - Ей уже не помочь.
На следующий день за Мироновой приехали из города. Я не видел этого, но Анна, Снежанна и Мивако слышали как об этом говорили, когда приходили к ним пить. Её мать плакала, отец тем временем говорил с Санычем Саном, который разводил руками и не знал что отвечать. Деньги заплаченные родителями Мироновой им конечно вернули и пообещали отыскать обидчиков и наказать но искать некого. Обидчиками были все. Как узналось позже насиловал её Кед. Мыши этого решили не рассказывать. Она знает что Кед и Миронова были друзьями и она ещё не готова это услышать. Она ещё не готова ко всей правде этого лагеря. Я не уверен что мы сами достаточно были готовы.