Srkn-SHKRML

Зимний луч солнечный сквозь окно заиндевелое пробился, Марфушеньке в глаз попал. Открыла глаза Марфуша, сощурилась, чихнула. На самом интересном лучик солнечный разбудил: про заколдованный лес и мохнатых шустряков Марфуша опять сон видела.

Откинула Марфуша ногой одеяло, потянулась, увидала на стене живую картинку со скачущим Ильей Муромцем и вспомнила — последнее воскресенье сегодня. Последнее воскресенье рождественской недели. Хорошо-то как! В школу токмо завтра идти. Неделю отдыхала! Семь дней будильник в семь часов не звенел, бабушка за ноги не дергала, папа не ворчал, мама не торопила, ранец с учебниками спину не тянул.

Встала Марфуша с кровати, зевнула, постучала в перегородку деревянную:

— Ма-м!

Нет ответа.

— Ма-а-ам!

Заворочалась мама за перегородкой:

— Чего тебе?

— Ничего.

— А ничего — так и спи себе, егоза...

Но Марфушеньке спать уж не хочется. Глянула она на окно замерзшее, солнцем озаренное, и вспомнила сразу, какое воскресенье сегодня, запрыгала на месте, в ладоши хлопнула:

— Подарок!

Напомнило солнышко, напомнили узоры морозные на стекле:

— Подарок! Подарочек!

Взвизгнула Марфуша от радости. Испугалась тут же:

— А час-то который?!

Выскочила в рубашечке ночной, с косой расплетенной за перегородку, на часы глянула: полдесятого всего-то. Перекрестилась на иконы:

— Слава тебе, Господи!

Подарок-то в шесть вечера будет. В шесть вечера в последнее воскресенье Рождества — последний подарок!

— Да что ж тебе не спится-то? — мама недовольно приподнялась на кровати.

Заворочался, засопел носом лежащий рядом отец, да не проснулся: вчера поздно пришел с площади Миусской, где торговал своими портсигарами деревянными, а ночью опять стучал стамеской, мастерил колыбельку для будущего братца Марфушиного. Зато бабка на печи сразу проснулась, закашляла, захрипела, сплюнула, бормоча:

— Пресвятая Богородица, прости нас, грешных, и помилуй...

Увидела Марфушу, зашипела:

— Что ж ты, змея, отцу спать не даешь?

Закашлял и дед в углу своем, за другой перегородкой. Марфуша в уборную скрылась — от бабки подальше. А то еще в волосы вцепится. Бабка злая. А дедуля добрый, разговорчивый. Мама серьезная, но хорошая. А папа молчаливый да хмурый всегда. Вот и вся семья Марфушина.

Умыла Марфуша лицо, на себя в зеркало поглядывая. Нравится Марфуша себе самой: личико белое, без веснушек, волосы русые, ровные, гладкие, глаза серые, в маму, нос маленький, но не курносый, в папу, уши большие, дедушкины, а брови черные, бабушкины. В одиннадцать лет свои Марфуша умеет многое: учится на «отлично», с умной машиной «на ты», по клаве печатает вслепую, по-китайски уже много слов знает, маме помогает, вышивает крестом и бисером, поет в церкви, молитвы легко учит наизусть, пельмени лепит, полы моет, стирает.

Вот и сейчас, едва косу заплела, бабушка зовет:

— Марфа, ставь самовар!

И это Марфуше по плечу: через перегородки на кухню прошла, налила воды в самовар, бересту подожгла, кинула в жерло черное, а сверху — шишек сосновых, за которыми они целым классом в Серебряный бор ездили. Три мешка шишек набрала Марфуша за неделю. Подмога это большая родителям.

Затрещал самовар, Марфуша поверх шишек пук щепы березовой сунула, патрубок вставила, да другой конец — в дырку в стене. Там, за стеною, — труба печная, общая, на весь их шестнадцатиэтажный дом. Загудел весело самовар, затрещали шишки.

А бабка уж тут как тут: едва молитвы утренние прочла, сразу и печь топить принялася. Теперь уже все в Москве печи топят по утрам, готовят обед в печи русской, как Государь повелел. Большая это подмога России и великая экономия газа драгоценного. Любит Марфуша смотреть, как дрова в печи разгораются. Но сегодня — некогда. Сегодня день особый.

В свой уголок Марфуша отправилась, оделась, помолилась быстро, поклонилась живому портрету Государя на стене:

— Здравы будьте, Государь Василий Николаевич!

Улыбается ей Государь, глазами голубыми смотрит приветливо:

— Здравствуй, Марфа Борисовна.

Прикосновением руки правой Марфуша умную машину свою оживила:

— Здравствуй, Умница!

Загорается голубой пузырь ответно, подмигивает:

— Здравствуй, Марфуша!

Стучит Марфуша по клаве, входит в интерда, открывает Листки Школьных Новостей:

Рождественские молебны учащихся церковно-приходских школ.

Всероссийский конкурс ледяной скульптуры коня государева Будимира.

Лыжный забег с китайскими роботами.

Катания на санках с Воробьевых гор.

Почин учащихся 62-й школы.

Зашла Марфуша на последний листок:

Учащиеся церковно-приходской школы № 62 решили и в Светлый Праздник Рождества Христова продолжить патриотическое вспомоществование мытищинскому кирпичному заводу по государственной программе «Великая Русская Стена».

Не успела в личные новости провалиться, а сзади дед табачным перегаром задышал:

— Доброе утро, попрыгунья! Чего новенького в мире?

— Школьники и в Рождество кирпичи лепят! — отвечает Марфуша.

— Во как! — качает дед головой, на пузырь светящийся щурится. — Молодцы! Эдак мы стену к Пасхе закончим!

А сам пальцем Марфушу в бок. Смеется Марфуша, подсмеивается дед в усы седые. Хороший дедушка у Марфуши. Добрый он и разговорчивый. Много, ох, много повидал, много порассказывал внучке о России: и про Смуту Красную, и про Смуту Белую, и про Смуту Серую. И про то, как государев отец, Николай Платонович, Кремль побелить приказал, а мавзолей со смутьяном красным в одночасье снес, и про то, как жгли на площади Красной русские люди паспорта свои заграничные, и про Возрождение Руси, и про героических опричников, врагов внутренних давящих, и про прекрасных детей Государя, про волшебные куклы их, и про белого коня Будимира.

Щекочет дед Марфушу бородой своей:

— А ну, егоза, спроси свою Умницу, сколько кирпичей в Стене не хватает?

Спрашивает Марфуша. Отвечает Умница голосом послушным:

— Для завершения Великой Русской Стены осталось положить 62 876 543 кирпича.

Подмигивает дед нравоучительно:

— Вот, внученька, кабы каждый школьник по кирпичу слепил из глины отечественной, тогда бы Государь враз стену закончил и наступила бы в России счастливая жизнь.

Знает это Марфуша. Знает, что никак не завершат строительство Стены Великой, что мешают враги внешние и внутренние. Что много еще кирпичиков надобно слепить, чтобы счастье всеобщее пришло. Растет, растет Стена Великая, отгораживает Россию от врагов внешних. А внутренних — опричники государевы на куски порвут...

Помолились всей семьей Богородице да Николе Угоднику, позавтракали кашей пшенной с молоком, в печи истопленным, попили чаю китайского с белым хлебом и медом. Отец поковырялся с портсигарами да пошел на свою Миусскую площадь, торговать. Мама с бабушкой в церковь отправились. Дед с санками поехал за дровами в Замоскворечье. А Марфуша дома осталась — посуду мыть. Перемыла тарелки да горшки, потом себе воротнички школьные постирала да прогладила. А потом села с Умницей играть в «Гоцзе»*. Играла до обеда, но баозцянь так и не смогла найти. Воротились из церкви мама с бабушкой, приполз дед с санками дров, пришел и отец с площади радостный: продал три портсигара. С почина купил четвертинку водки да в аптеке золотник кокоши. Понюхали они с мамой, водкой запили, и деду немного перепало. Отец-то всегда хмурый, а развеселить его токмо кокоша и может. А когда отец веселый — сразу песни поет: «Осень», «Мне малым-мало спалось», «Хазбулат удалой». Они с мамой и дедом пели и пели, до слез, как всегда, а Марфуша каши теплой поела, да все в свою «Гоцзе» играла. Так время и пронеслось: три часа, четыре, пять, полшестого. Тут-то сердце у Марфуши и забилось: пора! Собрала ее мама, обрядила: шубка цигейковая, новые сапожки, новая шапка белого пуха, новый платок с павлинами, варежки шанхайские, сумка бархатная. Перекрестила на дорогу:

— Ступай, доченька.

Вышла Марфуша во двор, сердце колотится. А по двору из всех шести подъездов уж дети нарядные идут. Тут и Зина Большова, и Стасик Иванов, и Рашид Ильмесов, и Саша Гольдберг, и Рита Козлова. С ними вышла Марфуша на Большую Бронную. А по ней уж другие дети поспешают — десятки, сотни детей! На Пушкинской площади на Тверскую свернула Марфуша — вся Тверская детьми заполнена. Шагают дети по Тверской в сторону Кремля толпою огромной. Взрослых в толпе совсем нет, не положено им. По краям толпы детской конные стражи порядка движутся. Идет Марфуша в толпе. Бьется сердце ее, замирает от восторга. Все медленнее движется толпа, все больше в нее детей вливается с улиц да переулков. Вот и Манежная площадь. Перешла ее Марфуша с толпою вместе. Еще шаг, еще, еще — и на брусчатку площади Красной ступил красный сапожок Марфушин. Двигается толпа медленным шагом, ползет, как гусеница огромадная. Красная площадь под ногами Марфуши. Здесь награждают героев России, здесь же казнят врагов ее. Миг — и зазвенели куранты на башне Спасской: шесть часов! Остановилась река детская, замерла. Смолк гомон. Погасли огни вокруг. И наверху, на облаках зимних, лик Государя огромный высветился.

— ЗДРАВСТВУЙТЕ, ДЕТИ РОССИИ! — загремело над площадью.

Закричали дети ответно, запрыгали, замахали руками. Запрыгала и Марфуша, Государем любуясь. Улыбается он с облаков, смотрят глаза голубые тепло, золотится борода. Как прекрасен Государь Всея Руси! Как красив и добр! Как мудр и ласков! Как могуч и несокрушим!

— С РОЖДЕСТВОМ ХРИСТОВЫМ, ДЕТИ РОССИИ!

И вдруг, как по щучьему велению, сквозь облака, сквозь лицо Государя тысячи шариков красных вниз опускаются. И к каждому шарику коробочка блестящая привязана. Ловят дети коробочки, подпрыгивают, тянут шарики к себе. Хватает Марфуша шарик, опустившийся с неба, притягивает к себе коробочку. Хватают коробочки дети, рядом с ней стоящие.

— БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ, ДЕТИ РОССИИ! — гремит с неба.

Улыбается Государь. И исчезает.

Слезы восторга брызжут из глаз Марфуши. Всхлипывая, прижав коробочку к шубке своей, идет она с толпой к Васильевскому спуску мимо храма Василия Блаженного. И как только посвободнее в толпе становится, нетерпеливо раскрывает коробочку блестящую. А в коробочке той — сахарный Кремль! Точное подобие Кремля белокаменного! С башнями, с соборами, с колокольней Ивана Великого! Прижимает Марфуша Кремль сахарный к губам, целует, лижет языком на ходу...

Поздно вечером засыпает Марфуша в своей кроватке, зажав в кулачке липком сахарную Спасскую башню. Другие башни кремлевские раздала она родным: Боровицкую — отцу, Никольскую — маме, Кутафью — деду, Троицкую — бабке. А Оружейную башню на семейном совете решили не съедать, а оставить до рождения братика Марфушиного. Пусть он башню съест да сил богатырских наберется. А стены кремлевские, соборы и колокольню Ивана Великого сами съели, чаем китайским запивая...

Спит Марфуша счастливым сном.

И снится ей сахарный Государь на белом коне.