На разбитой временем и хулиганами трамвайной остановке сидел оцинковщик Андреич. Он грел гладковыбритое лицо в предзакатном солнце и вслушивался в тревожную тоску в груди. Сегодня он собирался сказать мастеру, что хочет уволиться. Решение было тщательно взвешено, увольнительная — написана, однако отчего-то было не по себе.
	Андреич вздохнул. Летом перед ночными сменами давила удушливая тревога. По молодости ещё страх был — когда мало знаешь, страшно — что пойдёт не так, а опыта — тютю. Сейчас же, после двадцати лет стажа, работа казалось такой же обыденной, как чистка зубов.
	Тяжело было думать о резко воняющей мылом раздевалке, гулких коридорах на пути к цеху, вони цинка от агрегата, приглушённых цветах, шуршащей спецовке. За шутками пряталась горечь о мире за проходной, где лето, шумела листва и ожидала тёплая постель и любимый пёс.
	Гудок автомобиля отвлёк Андреича. У остановки стояла тёмно-зелёная девятка. Андреич мысленно попрощался с предзакатным солнцем и сел вперёд. В салоне пахло нагретой пластмассой и гудела разбитная музыка.
	— Дароу, — сказал Женёк и тронулся. За тонированным стеклом потекли затёртые сталинки и заросшие скверы.
	— Чё ты невесёлый? — спросил Женёк.
	Андреич повернулся к юноше. Тот был долговязый, несуразный, под два метра ростом, словно салон автомобиля сделали не по размеру — колени юноши почти касались руля.
	— А чему радоваться? — спросил Андреич.
	— Я сменщику звонил. Сегодня жесть будем катать. Пока рулон смотаешь, час идёт, — Женёк широко улыбнулся. Зубы у него были огромные и выпирали вперёд, как у лошади.
	— Вот радость-то, — пробурчал Андреич. — Когда тонкий металл катают, у нас что?
	— Что? — растерялся Женёк.
	— У нас скорость низкая. Пока ты час спишь, знаешь сколько цинка гартуется? А мне его чистить. Хоть бы почитал должностную инструкцию.
	— Ну эт вам, цинкарям. Нам ва-ще рассос!
	Андреич помассировал виски. Иди ты знаешь куда со своим рассосом. Что у него в башке? Предыдущий оператор ушёл в другой цех полгода назад. Мужик он был неглупый, хоть и горячий. Работы не боялся. А этот — лишь бы “рассос”.
	— Чё-то не вижу особой радости, — скалился Женёк. — Не всё тебе спать на смене, а?
	— Уволиться я хочу, Женёк, — просто сказал Андреич.
	Женёк поёрзал в кресле.
	— Чо так?
	— Да что на комбинате этом делать? Надоело.
	— Куда пойдёшь?
	— Хрен знает. Может, никуда. За горячий стаж пенсию получаю и так.
	— Вот Пелик тебя задрочит, — хмыкнул Женёк.
	— Старшего мастера Пеликанова моё решение не касается.
	Встали на светофоре. Женёк приоткрыл дверь и сплюнул что-то тошно пахнущее.
	— Опять под губу кидаешь?
	— Угум.
	— Тебе сколько лет-то, Жень?
	— Сколько надо, — набычился тот.
	— Ты не рычи, — посуровел Андреич. — Я твой старший и я тебе говорю: бросай эту хренотень. Ты и в цеху говно вкидываешь?
	Женёк не отвечал, только хмуро смотрел на дорогу из щебня. Машина выбралась на дорогу к цеху. За серым забором торчал кирпичный блок цеха с пыльными окнами.
	— Вот к тебе скоро подойдёт Пеликанов и спросит: Жень, а у нас Ильенко в отпуск пойдёт. Требуется замена. Сможешь? А ты что скажешь? Что у тебя говно под губой?
	— Нужно мне на клети стоять.
	— Ну и дурак, если не нужно, — вспылил Андреич. — А ты даже техинструкцию не трогал. Она для кого на посту лежит? И вместо Ильенко придётся искать сменщика.
	— Ну и пусть. Мне то чо?
	— Да ничо, — передразнил Андреич. — На клети стоять несладко, но там разряд выше. Плюс где сидишь? На главном посту. Там у Пашки подучишься.
	— Да чо я?.. Будет он меня учить.
	— Ты ещё его слушай. А если откажет, мне скажи, я ему в лоб дам. На производстве мало ли что случится. Всегда люди нужны. Ты на месяц выйдешь на клеть. Потом когда Ильенко уйдёт повыше, насовсем у клети встанешь. А если ещё и на главный пост выучишься, совсем хорошо.
	Женёк ничего не говорил, но и не хмурился больше. Кивал головой. Много дури у него в голове, но парень хороший. Много молодых пришло, у всех ветер в башке, все чего-то ждут — пока им на блюдечко положат.
	Андреич прошёл через проходную, слился в толпе с другими рабочими. Все переговаривались — чем ближе к началу смены, тем разговорчивее становились работяги. В тёплой раздевалке оцинковщик неспеша натянул грубую спецовку, до скрипа зашнуровал жёсткие ботинки, жмущие в пятках.
	Бездумно, как автомат, Андреич закрыл шкафчик и прошёл в цех, принял смену, расписался на жёлтых страницах сменного журнала. Отдраенные полы металлически стучали под подошвами. Сколько раз я тут прошёл, подумал оцинковщик. И неужели скоро пройду последний раз?
	В комнате смены встречных бригада ждала мастера. У стенки сидел бледный паренёк с розоватыми щеками. Мятая спецовка была ему велика, он затравленно смотрел по сторонам.
	— Андреич, — ткнул ему в бок кулаком огромный бригадир Денис.
	— Здарова. Что по смене передают?
	— Та ничего, — Денис почесал спутанную бороду, в которой прятались седые волоски. — Металла опять маловасто грузанули.
	— Нам хватит. Сегодня катаем тоньё, скорость сниженная.
	— Всё-то ты знаешь, — улыбнулся желтыми зубами Денис. — Спокойней с тобой на смене как-то.
	— Ещё расплачься, — сказал Андреич. — Ладно, пойду новенького попытаю.
	Андреич прошёл через комнатку, здороваясь с бригадой. Протянул руку пареньку. Тот округлил глаза и аккуратно вложил свою пятерню в лапу Андреича. Эдак-то ты жмёшь руку? Ещё и худой, как крыса блокадная.
	— Вова, — сказал Андреич.
	— Слава.
	Андреич сел рядом. От пацана разило неуверенностью. Сразу вспомнилась своя первая смена: куда попал? что будет? а никак накосячу?
	— И кем ты?
	— Упаковщиком. На выход.
	— А другого упаковщика и не бывает, — сказал Андреич, и Слава весь сжался. Ну куда ему на выход. В отделе кадров совсем сдурели? Куда ему двенадцать часов атлетикой заниматься?
	— Ну ничего, дело нехитрое. Думать не надо, знай лопай побольше. И не бойся Женька спрашивать. Это вон та дылда, с тобой на выходе будет.	— Я и не боюсь, — сказал Слава. А у самого глаза как у овцы на бойне.
	— Ну смотри. А то тяжело это. Я буду на главном посту, цинк мешать. Видел ванну с цинком?
	— Это где яма?
	— Сам ты яма, —усмехнулся Андреич. — А там цинковая ванна.
	Наконец зашёл мастер в чёрной спецовке. Сел за стол, расспросил сменщиков, сказал план. Говорил нудно и неспеша: полчаса есть. Рассказал о травмах за сутки с последней смены.
	— Вопросы есть?
	Андреич нащупал увольнительное в нагрудно кармане, поднял руку:
	— Кирилл, поговорить надо.
	— Ладно. Все по постам. Только сразу на пост! Никаких сигарет.
	Все вышли из комнаты. Андреич сел на скрипучий стул и посмотрел мастеру в глаза. Кирилл смотрел в стол, пальцы его рук бегали по папке, загибали и разгибали жёлтые уголки документов.
	— Ах да, Андреич, — вдруг сказал он. — Извини, я понимаю, ты хотел что-то сказать, но я тоже с тобой поговорить хотел. Только душно тут. Пойдём-ка покурим.
	Они вышли из цеха. Солнце совсем пропало, небо нежно расцвело розовой дымкой на краю горизонта. Хладная свежесть шевелила плешивую траву под сковряженным забором.
	Закурили.
	Андреич выпустил струю дыма. Жёсткая бумага увольнительной жгла грудь; хотелось достать её поскорее и покончить со всем.
	— Пелик чего?
	Ну и балда, подумал Андреич. Столько раз они вот так стояли за эти годы, что слова вырвались по привычке. Какая разница, если скоро уволишься?
	— Истерит, — вздохнул Кирилл. — Брака много. Ну его в жопу. Я что сказать-то хотел. Ты с Женьком едешь на смену?
	Андреич кивнул.
	— И как он?
	— Да как, — осторожно сказал оцинковщик, не зная, к чему тот клонит. — Сходи на выход да посмотри.
	— Я не про то. Ильенко подал в отпуск на осень. А там как обычно из Лысьвы партия толстяка.
	— Женьку на клеть?
	— Не знаю. Больше некого. Много новеньких приходит. Сменщиков почти не осталось. Тем более на клеть. Сейчас ради пары месяцев в году лишнего держать не будут…
	Кирилл потёр багровую шею, словно беды бригады висели на нём верёвкой.
	— Мдээ-э… — протянул Андреич. — А новенький?
	— Ты совсем мозги пробухал? — улыбнулся Кирилл. — А новенького — на выход, вместо Женька.
	Андреич поперхнулся.
	— Да знаю я, — виновато сказал Кирилл.
	— Если как следует поднатаскать, то можно. У меня не забалуют.
	— Вот-вот! — посветлел Кирилл. — Ты бы это… Ты ж тут как дедушка. Мне Денис сказал тебя попросить. Говорит, с тобой всё спокойнее.
	— Жополиз он.
	Андреич тоскливо вздохнул и пощупал увольнительную.
	— Так что, возьмёшься? С молодыми сейчас беда какая-то. Раньше как будто получше присылали.
	— Ага, — сказал Андреич саркастически. — Кровь с молоком.
	Кирилл затянулся последний раз и выбросил окурок.
	— Устал я… — пробормотал Андреич неуверенно, не отпуская руки с увольнительной. — Покашливаю, и вообще…
	В горле оцинковщика будто застряло что-то липкое.
	— Да! — вспомнил Кирилл. — Так что ты хотел там?
	Андреич посмотрел на лицо мастера.
	— Да забыл уже. Неважно. Возьмусь я за обалдуев… Ты иди, я докурю.
	Когда Кирилл ушёл, Андреич уставился в растрескавшийся асфальт, потом на серую кирпичную стену цеха, за которой прошла его жизнь. Вспомнил отчего-то пустую квартиру, мятую собачонку на заправленной кровати и одинокую скамейку в сквере под сладко пахнущей липой.
	Достал увольнительную, поднёс к бычку в зубах. Бумага лениво взялась огнём, стремительно почернела.
	— Нет мне покоя… — пробормотал Андреич, вслушиваясь в боль в костях. Выплюнул бычок, бросил остатки увольнительной на землю и вернулся в цех.