Экстаз

	Как и в любой другой день, выходя из дома, он любовался голубым солнцем, зажатым между соседними домами. К слову, его скромная съёмная квартира располагалась в промышленном квартале, куда тот переехал две недели тому назад из вполне ухоженного и благоустроенного района. Причиной переезда послужили неизвестные обстоятельства, до такой степени неизвестные, что и сам он не в силах объяснить произошедшее. Однако перечисление всех интимных подробностей того случая покажется читателю излишним для дальнейшего изложения истории.
	Ранним осенним вечером Матфей Арсеньевич Непалов необыкновенно весело бродил по оживлённой Мясницкой улице. Одной из особенностей вечерних прогулок Непалова служил постоянный и осознанный ритуал. Еще до выхода из дома он подробно планировал предстоящий маршрут, а после основательно напивался до такой степени, что забывал следующий пункт назначения и растворялся.
	Некая норвежская рюмочка заполнялась до краев морозным спиртом и опустошалась — после неё случались небеса. Однако каждая такая мистерия нуждалась в опоре. Были закуски. Разнообразные колбасы, костромские сыры, азербайджанские яблоки. Всё происходило автоматически — настолько этот ритуал хорошо вмонтировался в машину жизни.
	Сегодня Непалов заметил, что по выходу на Мясницкую ему не повстречалась его знакомая, которая работала в местной кофейне и часто выходила курить на улицу, где они и пересекались. Само собой, Непалов о ней мечтал и даже раз уронил комплимент её «волосам цвета облепихи». Но на этом их роман и был кончен.
	Уничтоженный этим событием и исчезновением пачки сигарет в кармане ветровки, он, пошатываясь, стоял посреди улицы, где уже потихоньку собирались все семейства неведомых зверят под козырьками баров. Перекресток гудел от разноцветных голосов прохожих: усталых туристов, тупиц горожан и пьяных студентов. Дорога размеренно несла по своему течению туземцев к свои островам, где тех обязательно встретят жёны в лиловых платьях с лососевым молоком в набухшей тугой груди.
	Непалов напряг лицо и искал своим взглядом человека, у которого можно стрельнуть сигарету. В конце концов он решил подойти к девочке, стоявшей в одиночестве рядом с небольшим баром, у входа которого красовалась огромная пластмассовая жёлтая рыбина. Он попросил сигаретку и девочка молча протянула тонкую самокруточку, а после сразу же облизнула верхнюю губку. За этой игрой стояло нечто удивительно грациозное.
	— Скажите, разве бесы не счастливы? — спросил Непалов.
	— Нет, они страдают, подобно нам. Грех отличен от благого поступков своей неисчерпаемостью. Таким образом, бесы вечно желают зла и не обретают полноты.
	— А мы станем бесами?
	— Не знаю.
	— Я люблю вас больше, чем бесов.
	— Почему же?
	— Потому что их не терпят коты.
	Тихонечко отблагодарив девочку, Непалов пошел по своему направлению. Пошел за мерзавчиком. Бережно пригубил. Жизнь тихонечко поплыла дальше. Спустя некоторое время он обнаружил себя сидящим на остановке. Люди кружились возле автобусов и рисовали своими движениями удивительные узоры. Непалов изливался пульсирующим потом, а сердце, казалось, проваливалось в желудок. Прибыло такси. Уже через минуту в окнах машины мелькали розовые огни города, они сливались друг с другом, образуя единый орнамент. Москва безумно плясала.
	И вот, Непалов порхает к себе домой. И вот, на столе колбасочки. И вот, докушивается водка. И вот, луна как бы кончает сиянием на шторочку. Прозвенел телефон. Но в этот момент у Непалова другие приоритеты — поглядывать птицею в окно. Сбросил. Глаза стали мокрыми, собачьими. Глаза, искавшие снисхождения.
	Посуетившись, Непалов перезвонил и с кем-то долго разговаривал о пустом. Разговор закончился на некой приятной ноте, и Непалов готовился ко сну. Прилёгши, он молился. Он очень жалел, что делал это изредка и только в пограничии. Также жалость вызывало в нём то, что жалел об этом он довольно редко. Молитва плавно перетекала в тихое бормотание. Непалов лепетал о своем страхе. Было страшно перед грядущим днем.
	Крякнув, он очнулся с невероятным похмельем. Проснулся Непалов на полу своей кухни. Он находил в этом своего рода первобытное удовольствие. Его первым и единственным желанием за утро было облагородить свое горло любой влагой. Не менее благородно за ночь отяжелела душа.
	Запах небесной пыли, сметённой ангелочком-дворником с облаков, в перемешку с терпким ароматом колбасы, стоял на кухне и пропитывал каждую вещь легкой синевой московского неба. Непалову казалось, что военные разгоняют тучи, и гонят их в Сибирь. Благодаря некой театральности происходящего в комнате висел покой.
	Он внимательно осмотрел беспорядок, чтобы найти хоть какую-то тёплую одежду, которая бы спасла его от утреннего холода, как вдруг заметил, что на столе, рядом с одиноким блистером атаракса, лежит открытая тетрадь, а в ней страничка со следующим содержанием: «Шум песка окружает человека, стоящего посреди древней ярмарки. «Облепиховое вино! Облепиховое вино!», зазывает кровавый генерал за лавкой. Звон орденов сливался с шорохом пустыни, и их золотой танец нарушал тишину времени на переполненной площади. Двигатель жизни непрерывно шумит шестернями. Очнуться на солнечной поляне, пропитанной солью морского ветра, вот, чего желает невидимое. Оно ждёт великанского пира перед столетним солнцестоянием, где Боги пьют забродивший и белоснежный иней. Всё живое жаждет потеряться в шорохе базарных лавок, отдать последний целковый за розовый лёд, выжатый из ягод тоски. Там, где есть присутствие и наблюдение, в полях серебряной ржи, забытой даже самим летом по присущей ему невинности. Само желание необходимо, и с такой же необходимостью мы желаем опьяняющего из миров. И не везде храмы молчания полны подаяний, но везде есть время для радостной тишины. Явление в мир — смелейшее из деяний».
	«Совершенно не помню, что это. Странный подростковый жест…» — подумал Непалов. Действительно, ритуалы его нередко сопровождались литературными (и зачастую странными) поступками. Удивительно, но Непалову удавалось связывать подобные графоманские отрывки в целые главы, просовывая между ними стройный сюжет. Глав собралось уже достаточно (шесть что ли), и уже зияли первые очертания будущей книги. О, непременно он хотел её кончить и выпустить со скандалом (или скандальчиком), раскачав русскую словесность. Но время ещё не подошло.
	В этот же самый день случилось происшествие. Он ювелирно продумал маршрут. Положил в сумку сыра. Запел под нос мелодию. Вышел на голубенький закатный свет. Памятник Е. Проспект М. Перекрёсток А и О. Примерно так он и шёл около часа, пока наконец не потерялся. Метель из прохожих и проезжающих машин. Пурпур заходящего солнца. Экстаз. Экстаз. Экстаз.
	В один момент Непалов присел на скамейку. «Ждите в коридоре со всеми», — сказала девушка, возникшая над ним. Он поднял глаза на неё, но вместо того, чтобы попытаться ответить на её слова, осмотрел место, в котором находился. Светло-зелёные стены, туберкулёзные лампы, парты — дефолтное советское помещение. Он сидел за столом, на котором лежало его приписное. Непалов снова посмотрел на девушку и только теперь узнал личико — она была той девочкой у бара с жёлтой рыбкой.
	— А я слепой, голубушка?
	— Почему, дурачок?
	— Потому что бог слеп.
	— Молчи, дурачок.
	— Я не дурачок.
	— А кто же вы?
	— Я — Матфей, ребёнок лебедей.
	— Вы съехали с места прописки, чтобы мы вас не нашли?
	— А вы искали?
	— Нет, вы сами явились.
	«И раз я, совершенно голый, купался в Сене», — с этими словами вывалился из кабинета Непалов. Он увидел гусеничку из десятков молодых людей разного возраста и комплекций, стоящих вдоль одной стены. Девочка-рыбка вышла из кабинета и жестом Ксеркса, приказывающего выпороть море, указала на место, где всех нужно аккуратно уместить в пазик и увезти.
	Взошла Венера, и небо проснулось розопёрстым. Непалов вышел из автобуса и увидел красное солнце над автовокзалом. Рядом стояли поляны сплошь в анемонах. Возле остановки продавали варенье и ягоды. Им приказали сесть на поезд до небольшого посёлка, где располагалась военная часть.
	Прошел месяц, второй. Где-то на юге Непалов отслужил уже полгода. Он находился на учениях, которые надолго затянулись. Жили они в лагере, разбитом в широком поле.
	В один день командиром акаций и озёр, живущим в цветках сирени, было приказано отправиться на следующие учения. Ночью этого дня Непалов уже находился в колонне бронемашин, медленно ползущей в неизвестность. Ему она напомнила гусеницу, которую он видел в военкомате полгода назад.
	Но по приезде солдаты увидели смерть. Непалов переживал за книгу, которую не кончил. «Неужели, всё? Не допущу, мне нужно выбраться отсюда. Я знаю, что погибну», — думал он. И он, конечно, попытался сразу же бежать. Когда его отряд занял позицию в одной из деревень, Непалов, во время ночной перестрелки, совершил поразительный юнгеровский манёвр в лес.
	В лесу он увидел гражданскую машину. Около неё курила знакомая девочка-рыбка.
	— Здравствуй, не слишком ли шумно на улице? — спросил Непалов.
	— Нет, голубчик.
	— Пальчики не замерзли?
	— Только кончики.
	— Послушайте, вы не мой ли ангел?
	— Да, ваш.
	— Меня, кажется, убьют, а я самоучитель по французскому не вернул. Сходите за меня в библиотеку?
	— Je ne sais pas.
	— Ваша? — спросил Непалов, указывая на машину.
	— Моя. Разве не видите, она горит благодатным огнём.
	Машина действительно горела градиентом от небесно-голубого до кроваво-красного. Непалов подошёл к машине. Сел в неё и сгорел. В последний момент у него пронеслись перед глазами моменты последней осени, счастливейшей из прожитых.