Красное солнце пустыни

Темнеющий на глазах звёздный небосвод, обрамлённый горизонтом, вздымался над моим челом.

Сняв куфию, я вытер пот со лба и подставил голову под ласковый вечерний ветерок, что неспешно мчался от дюны к дюне.

Пустыня благоухала.

Испарения, которые источали пески, смешивались со сладковатым дымком из китайской селадоновой курильницы серовато-зелёного цвета — уставшие торговцы, разбив несколько шатров, жадно вкушали все прелести жизни.

Щербет, джалляб, сладкий чай и кофе с пряностями, а не затхлая бурдючная вода, запасы которой последний раз восполнялись около недели назад в какой-то небольшой бедуинской деревне.

Финики, хумус, пита, фалафель и многие другие блюда, а не вяленое мясо, походившее более всего на грубую ткань, нежели на что-то съестное.

Короче говоря, в наспех разбитом лагере уставшие купцы чувствовали себя как дома, да и сам погрузился в состояние необычайной, я бы даже сказал сладковато-пряной безмятежности.



Будучи сыном купца, я с рождения варился в обществе таких же жадных, как и мой отец, нечистых на руку лавочников, уличных торгашей, алчных ростовщиков, и, в общем-то, перепродавать некоторые товары втридорога в более мелких городках и поселениях было для нас нормой — звонкая монета стоила того.

Из Дамаска в Триполи мы везли шерсть, шёлк, оливковое масло, специи, фимиам, мирру, оружие и прочую утварь.

Нашим перевалочным пунктом являлся Каир, но, как было сказано ранее, желание получить ещё больше золота привлекало нас гораздо сильнее, а посему караван принял решение немного, скажем так, изменить маршрут, задолго до отправки.



Я решил осмотреть местность, усевшись на небольшом песчаном холме. Пошёл один, не став тревожить моих спутников.



Перед моими очами, кроме шёлковых шатров, предстали тысячи и тысячи звёзд.



Ослепительно-белые, голубые и алые точки на темно-синем, будто бездонном полотне, что звалось небо, выстраивались в яркие и знакомые созвездия, чей свет всегда благоволил нам.







Я просидел подобным образом около получаса. Все бы ничего, но как только свет масляных ламп начал гаснуть во многих наметах, а слуга, поднявшись, оповестил меня о приготовленной постели, сзади послышалось какие-то звуки, уж слишком похожие на человеческую ходьбу. И действительно — человеческий силуэт, чуть ли не падая, карабкался вверх по песку.

Быстро выхватив саиф с позолоченной ручкой из ножен (это же сделал слуга), я громко окликнул его:

— Ты кто?! Не смей приближаться иначе лишишься жизни!

Спустя пару минут послышался более тихий, усталый и хриплый голос незнакомца:

— Мир вам и милость Аллаха, добрые люди! Я всего лишь странник, что сбился с пути, — незнакомец говорил с явным акцентом, поэтому мне ничего не оставалось делать как переспросить его.

— По голосу твоему слышно, что ты не из этих земель. Ты шел с группой торговцев, верно? Странники, тем более иноземцы, не ходят в одиночку по пустыне...

— Вы правы. Я Ферапонт Скотадий, из Греции, почтенный, еду по некоторым делам в Багдад. Мои спутники ограбили меня, когда я спал. Думаю, не стоит говорить о том, что мое тело сейчас не в лучшем состоянии. У меня есть знакомые в Каире, вы будете щедро вознаграждены...

— Тебе повезло, странник. Сегодня я в добром расположении духа. Думаю, для тебя найдется местечко, но учти, ты нам дорого обойдешься. Мы едва ли найдем свободного мула или верблюда, дорога неблизкая.

— Да будет так...



Наш спутник, как оказалось, был более загадочной личностью, чем мы предполагали. Караван принял Ферапонта... не сказать, что холодно, но и особого интереса к нему никто не проявил ровно до того момента, когда из его небольшой дорожной сумы не вывалился преинтереснейший, как нам тогда показалось, тубус, закутанный куском выцветшего желтого шелка. Само собой, категорический отказ продемонстрировать заинтересовавшимся содержимое загадочного предмета, вызвал отнюдь не понимание, скорее наоборот — агрессию с последующей попыткой все-таки извлечь нечто из тубуса. Не у всех правда, лишь у тех, кто шел рядом, поэтому мне, а также еще нескольким торговцам, пришлось вступиться за грека.



Несколько дней подряд мы двигались в сторону окраин Каира. По нашим расчетам, караван должен был прибыть в назначенную точку примерно через 7 дней.

Но планам помешала песчаная буря.

Пески, видимо, всегда были не против позабавиться с жалкими и хрупкими созданиями.

Мы не стали исключением — примерно треть состава достались пустыне, что уж говорить про верблюдов, товары.

Однако самое интересное было впереди.

Начавшаяся буря заставила вереницу разделиться на несколько звеньев.

Моё звено же по всей видимости оказалось самым слабым.

Как следствие, из-за бури мы отклонились настолько, что путь наш не подлежал корректировке — на переориентировку и новый маршрут ушло бы, могу предположить, более 12 часов.



Но судьба распорядилась иначе.

Очнувшись, мне было трудно вспомнить что произошло, а про удовлетворение элементарных физических потребностей хотя бы в виде бурдюка с водой можно было забыть.

Два верблюжьих трупа, гниющие на ярком солнце, заставили меня задуматься сколько же времени прошло с момента начала урагана.

День, два, три. Неизвестно.

А ещё голова... Она раскалывалась, не то чтобы конкретно от жары или упадка сил, просто все эти факторы повисли надо мной будто меч над Дамоклом.



И тут я увидел небольшое сооружение, насколько понимаю, из глины, (который, на удивление, заметил только сейчас) в 10-15 метрах от себя.

Бóльшая часть его была засыпана песком, а видимым оставался лишь небольшой узкий вход, который украшали многочисленные надписи на неизвестном мне языке, что, правда, не играло ровным счётом никакой роли.



С горем пополам, через силу, мне всё-таки удалось доползти до эдакого «погреба», да простят меня строители.

Возраст «погреба», насколько мог я судить, исчислялся тысячелетиями — настолько стары были те надписи, если не ошибаюсь, на шумерском и арамейском.

Внезапно в глазах потемнело, а я, временно отправившись в сладкое небытие, очнулся ближе к вечеру.

Надо мной стоял тот самый грек, Ферапонт.

Сначала я воспринял это как галлюцинацию или дурной сон (покуда тело приходило в чувство), пока его слова не стали настолько громкими, что сомневаться практически не приходилось.

— Я и не думал, что ты выживешь. Друг мой, тебе повезло. Очень повезло.

— Да, но...

— Давай лучше займёмся тобой. Держи, — грек положил передо мной хлеб и бурдюк.

У меня не было сил и желания на выяснение остальных вопросов, кроме как разобраться с едой.



Потом же мы ещё долго говорили на всевозможные темы, пока я не лёг спать.



Ранним утром, когда солнце толком-то не взошло, а Ферапонт спал, я проснулся от некоего странного, крайне странного чувства.

Спали мы у входа в жреческую (как сказал Скотадий) гробницу.

Оттуда веяло мертвым холодом...



Тревожно оглядевшись, мой взгляд упал на загадочный тубус, завернутый в те самые лоскуты желтоватого шелка, чьи контуры так соблазнительно выступали и манили к себе. Замечу, сам я редко беру чужие вещи без спроса (за меня это обычно делают другие), чего уж там, но тут... Он, словно магнит, притягивал к себе.

Многие подумают, что все дело в интересе, чарующей таинственности. Ха, если бы...

Это чувство все больше овладевало мною. Оно закрадывалось в сознание, разрушая все вообразимые границы.

Совершенно внезапно я непроизвольным движением, ловким и молниеносным, выхватил тубус из-под головы (грек подложил себе ее под голову вероятно нисколько для удобства, а сколько для сохранности предмета). Логично, что ответная реакция последовала практически незамедлительно... Было уже поздно.

Я вцепился ему в горло, пытаясь навалиться всем телом на Ферапонта, который спросонья не до конца осознавал происходящее.

После 5 минут отчаянного сопротивления и упорных попыток сказать что-то, прежде чем умереть, тело грека все же прекратило двигаться.

Раскрыв свиток, жадно вчитываясь в море знакомых и не совсем знакомых букв, я понял...  Вокруг все с бешеной скоростью преображалось в нечто абсолютно иное. Я почувствовал адскую боль в глазах...

Наливающиеся красным цветом солнце — это последнее, что видели мои очи.