text = '''Ходил я со стариками на охоту — в лес да на озеро.

Взяли вечернюю зорьку, — побахали, как полагается, здорово. Ну, маленько всё-таки и дичи взяли. Грудок — костёр это по-новгородски, — грудок, значит, распалили, утячьей похлёбки нахлебались — и за чай. Хорош на грудке чаёк — с дымком!

Рассказы, само собой, начались: надо же как-то ночку коротать, чуть свет — опять на засидку.

Дед Евсей своё завёл:

— У вас тут што, птица-зверь простая, обыкновенная, таких нет, как бывало, у нас в Крыму. В Крыму я служил, так чего-чего там не навидался, какой только птицы удивительной!

„Вот, — думаю про себя, — начинается!" Меня хоть хлебом не корми, дай только эти самые охотничьи рассказы послушать; страсть люблю! Другие говорят: „Сказки Мюнхаузена!" А я так думаю: конечно, охотник на охоте волнуется, — ему всё не так видится, как равнодушному человеку. Бывает, конечно, и присочинит охотничек, пересолит маленько, что называется. Эка штука! Так уж и пошла про охотников слава: дескать, всё враки! А на самом деле в их рассказах такая часто скрывается правда удивительная и редкая, какой никто из людей ещё никогда и не видел. Ну и пусть — сказки. В них постоянно тоже что-нибудь да правда. Что ж от них уши-то затыкать!

Вот я и спрашиваю деда:

— А что, дедушка Евсей, что у вас там за невиданные птицы попадались?

— Да ведь всё одно не поверишь. К примеру сказать, есть там одна дикая утка. Хоть прозывается уткой, а ростом будет с гуся.

Галагаз называется. А карактер у той утки — прямо сказать — зверский. Углядит где в степи лисицу у норы, — сейчас ту лисицу за шиворот, об землю —да и съест. А ейную нору займёт, да сама там и поселится. Яйца отложит, детей выведет.

—Какая ж она на вид?—спрашиваю.

А дед Иван ухмыляется себе в бороду: „Мели, мол, Емеля, твоя неделя".

— Говорю —с гуся. Нос красный, голова, как у селезня, сама вся пегая. После неё у лисьей норы один лисий хвост валяется да клочья шерсти, — этому сам свидетель.

Лесная газета. Лесная газета №7. Месяц прощания с Родиной.

Дед Иван говорит:

— Сильных да свирепых таких у нас, и верно, птиц не водится. А вот мелкие есть — прямо на удивленье! Мальчонка тут один, Витенька, с городу приехавши, стрельнул тут по одной. Дробь у него, вишь, из гильзы высыпалась, так он в еловую ветку прицелился, — я рядом стоял, своими глазами видал: — бах! А с ели птюшка, — ну вот хоть верьте, хоть нет, — ну что твоя муха. Стрекоза — и та больше! И ведь что дивно-то: нежна как! Ведь сказывал я вам: патрон-то вовсе холостой, ни дробинки в нём. С перепугу, выходит, милая, обомлела, от одного пустого звука. Витенька её взял, за пазуху себе опустил, домой себе отнёс, — на даче они у нас жили. На стол положил птюшку, — лежит на спинке, ножками не дрыгает: вот до чего перепугалась! А потом и очухалась: вспорхнула, полетела на окно, как ни в чём не бывало! Целый месяц потом у мальчика в клетке жила. Сероватенькая такая, а темячко — ну, чистый огонёк!

— Кого удивлять собрался! — сердито буркнул Евсей, выслушав деда Ивана. — Пичужка с перепугу обомлела! Так ведь сам говоришь,— неизвестно, в чём у неё и душа держится. Сердчишко-то поди меньше горошинки. А вот не угодно ли хозяина леса, самого генерала Топтыгина, до смерти напугать?

Дед Иван только крякнул. А дед Евсей продолжал:

— В бытность мою на военной службе был случай. Однажды майор Ерошкин в лесах медведя увидал с горы, как тот своим мирным делом занимается: камни с места ворочает, жуков там, слизняков, мышов ищет себе на пропитание. Майор Ерошкин и дёрни с обоих стволов разом в зверя. А в ружье-то бекасинник был: майор за рябчиками ходил, на них эту мельчайшую дробь зарядил — да и забыл про то.

Лесная газета. Лесная газета №7. Месяц прощания с Родиной.

Медведь-то, правда, под горкой был, близёхонько, — рукой подать. Ну, да ведь бекасинником в него хоть в упор стреляй, — ему и до шкуры не дойдёт, в шерсти запутается.

А майор ка-ак грохнет по нему, — мишка мой как подскочит, как рявкнет, кувырком через голову с кручи, там в кусты врезался — только треск пошёл! Обхохотались мы тут с майором. А потом всё-таки решили пойти взглянуть, — какие он следы оставил?

Следы, прямо скажу, некрасивые: медвежья болезнь приключилась с ним от испугу. Да это бы еще ладно. А спустились мы в кусты, — он тут и лежит. Мёртвый как колода. Со страху помер... Вот это выстрел!

Обсудили этот случай. Потом старики свои выстрелы стали вспоминать интересные.

Дед Иван рассказал, как он однажды приметил на опушке леса, под кустом, какую-то белую птицу; ударил по ней, подошёл— в кустах семь белых куропаток лежат мёртвые, — только собирай. Единым махом семерых побивахом.

Потом вспомнил, как возвращался с охоты, а перед ним с земли здоровый ястребина поднялся. Дед Иван и выстрелил ему в спину: тетеревятников этих, ястребов, он всегда истребляет, где может.

Ястреб упал, разбросал крылья. Подошёл дед Иван к нему, а под ним рябая курица без головы. Принёс в деревню — старуха ему и говорит:

— Наша рябуха-то! Сейчас разбойник утащил. Вот и ладно: одним выстрелом двух зайцев. И грабителя уничтожил, — вся деревня за это тебе поклонится, и завтра суп сварю курячий.

Дед Евсей, чтоб не отстать, опять про своего майора Ерошкина случай рассказал.

— Стрелок майор был, надо сказать, неважнецкий. Стреляет, как говорится, в ворону, а попадает в корову. Ну, да ведь на охоте какое кому счастье. А ечастье-то майору шибко везло.

Другой раз с ним — там же, на Кавказе, — вот что случилось.

Майор с собакой своей, с пойнтером легавым, на фазанов охотился.

Пойнтер подвёл к камышам, стал, одну лапу поджал, — ну, как говорится, стойка. Майор к нему подошёл, послал вперёд. Пойнтер шагнул, фазан из-под него — фррр! — майор — бац! Фазан летит себе преспокойно, а в камышах как зашуршит, как заорёт, как захлещет! Что такое натворил опять?

Подошли, — здоровый котище лежит, бьётся. Там такие камышовые коты водятся, дикие, конечно. Матерущие,—против наших домашних так вдвое.

Майор ему, видишь ты, вместо фазана-то весь заряд в голову закатил. Хорошо ещё пойнтера не кончил тем зарядом.

С воспоминаний об удивительных выстрелах перешли на охотничьих собак.

Дед Иван рассказал про своего гончака, который так стар был, что совсем уж слепой сделался, а зайцев лучше прежнего гонял.

—Как же он в лесу о деревья не разбился? — спросил дед Евсей, покачивая головой: „Ох, мол, и заливаешь!"

— А пешим ходом, не торопясь. И заяц от него не спеша уходил. А пёс всё равно его на меня пригонял.

— Эко дело! — не соглашаясь и не отрицая, пробормотал дед Евсей. — А вот, слыхать, у одного охотника собака была — тоже, как у господина майора, легавая, вроде только сеттер. Так та в городе над бумажками стойку делала.

—Как это — над бумажками? — не понял дед Иван.

— А очень просто. Напишет хозяин на бумажке слово „Тетерка" там или „Бекас", а собака разыщет —и стойку. А на которых ничего такого, на те бумажки внимания не обращала.

— Экхым! Кхым! Кхы! — нещадно вдруг закашлялся дед Иван. — Комары проклятые! Мало им кровь пить, — ещё и в горло забиваются почём зря. В лесу от этих кавалеров спасу нет, дома — от мух.

Чуют мухи, что им недолго гулять, — такие стали злые, хуже комаров жигают.

— Глянь-ка, — прибавил он, — уж и грудок потух. То-то комары за нас и взялись! Зорька занялась. Пора на засидку.
'''