2. Дуалистическое решение Декарта
Попытку дать разъяснение отношению между ментальным и физическим делал еще Декарт в XVII в. В «Размышлениях о первой философии...» (1641) он ввел знаменитое разделение мира на res cogitans и res extensa — вещи мыслящие и вещи протяженные. Вещи протяженные подчиняются физическим законам природы и потому могут быть предметом исследования естественных наук. Ментальные феномены — это состояния неделимого нематериального и свободного ума, свойства разумной души. Они не имеют пространственных характеристик и не поддаются объективному наблюдению. Существование ментальных феноменов, мышления — первая очевидность, с которой, по Декарту, мы сталкиваемся во внутреннем опыте. Ничто не может заставить нас усомниться в этом, ибо само сомнение есть мыслительный акт. Природа же вещей физических открывается нами в чувствах. И эти же чувства дают представления о принципиальных различиях между мышлением и вещами. Два различных мира, тем не менее, могут взаимодействовать. Это взаимодействие между ментальным и материальным, разумной душой и телом, по мнению Декарта, осуществляется через эпифиз, шишковидную железу. Именно здесь механические процессы трансформируются в ментальные: данные органов чувств объединяются для представления разумной душе. Нематериальный разум обдумывает и принимает решение, и, опять-таки, через эпифиз выдает команду на соответствующее поведение телу. Теория Декарта обособила мир вещей от мира духовного. И это позволило науке продолжить независимые исследования физических явлений, не оглядываясь на религиозные убеждения. В этом, конечно, было ее позитивное значение. Но загадка сознания осталась неразрешенной: не подвергались дальнейшему рациональному осмыслению не только «разумная душа» и законы ее существования, но и процесс ее взаимодействия с вещами материальными, с человеческим телом. Как можно представить влияние нематериальной субстанции, без массы и энергии, на организм? Мы предполагаем, что чувство голода, а не тяготение, приводит нас к холодильнику, боль, а не электромагнетизм, заставляет отдернуть руку от горячего чайника. Но как это возможно? Чувства и мышление ограничены сферой ментального, а физический мир каузально замкнут: у физических событий нет других причин, кроме иных физических событий1. Наука в основном достойна доверия, так как чаще ее прогнозы сбываются. Мы доверяем ей жизнь, когда ступаем на борт самолета или включаем микроволновую печь дома, не ожидая пожара или внезапного взрыва. Это происходит потому, что физические законы устойчивы. Если Луна находится на определенном расстоянии от Земли, то это в силу того, что между ними действует закон притяжения. А не потому, что, вдобавок к физическим законам, их удерживает какая-то симпатия2. Если бы в мире, помимо физических законов, имело место действие нематериальных сил, мы сталкивались бы с постоянными сюрпризами. Ни один прогноз не мог бы быть надежен. Да и само исследование природы не имело бы смысла. Наш мир отличается от мира «Алисы в стране чудес»: в нем люди вдруг не превращаются в игральные карты, а коты не растворяются в воздухе, оставив после себя одну только улыбку. Здесь надежно действует закон сохранения энергии. Так что согласовать положение о существовании и мозга, и сознания как двух различных, но взаимосвязанных сущностей, Декарту удалось только ценой новых трудностей, разрешение которых стало самой важной задачей для его последователей и читателей.

4. Материалистические решения Гоббса и Ламетри
Недостатки существующих теорий видели и пытались избежать сторонники другой метафизической позиции — материализма. По их мнению, единственной субстанцией является материя. Поэтому проблемы взаимодействия между физическим и ментальным просто нет. Ментального не существует вовсе. Сходной точки зрения, по-видимому, придерживался современник и критик Декарта английский философ Т. Гоббс, в особенности в своих поздних работах4. Уже в «Возражениях» (1641) на трактат Декарта Гоббс подверг сомнению аргумент о существовании «мыслящей вещи». Декарт заключал: я мыслю, значит, я существую... существую как «мыслящая вещь». А Гоббс иронизировал: я прогуливаюсь, значит, я прогулка. И критиковал Декарта за то, что тот в своих рассуждениях смешал субъект действия и само действие. Из опыта мышления не следует существование нематериальной субстанции, ума. Напротив, оно лучше всего объяснимо как процесс, акт, движение материи, физического организма. А в «Левиафане» (1651) Гоббс даже заявлял, что выражение «бестелесная субстанция» содержит противоречие: «В соответствии с этим значением слова субстанция и тело означают одно и то же, поэтому бестелесная субстанция суть слова, которые при соединении взаимно уничтожают одно другое, как если бы человек сказал бестелесное тело» 5. И все-таки, несмотря на свою метафизическую простоту, позиция Гоббса также не была удовлетворительной. Мыслитель не представлял значимых аргументов в защиту своей точки зрения и основывался, скорее всего, на надежде, что наука в будущем сможет с помощью материи объяснить разум. А до тех пор пока объяснение не найдено, материализм оставался уязвимым для критиков. Впрочем, попытки обосновать редкую и опасную тогда монистическую позицию всетаки были. Одна из наиболее нашумевших — трактат Ламетри «Человек-машина» (1747). В нем французский врач и философ, опираясь на наблюдения и доступные ему знания в области анатомии, представил механистическое истолкование способностей человека без апелляций к душе и ментальным свойствам. Автор совершенно уверен, что в решении философских проблем одними лишь априорными размышлениями не обойтись. Аргументы в пользу материализма он находит в эмпирических исследованиях, изучая работу организмов. Так, в превращении разрезанных частей полипа в самостоя­ тельные организмы, в биении извлеченного, но подогретого сердца и в сокращении отделенных от тела мускулов от укола он видит доказательства механистической природы движения. «Я привел больше, чем нужно, фактов для бесспорного доказательства того, что любое волоконце, любая частица организованного тела движутся в силу свойственного им самим начала»6. Ламетри считает, что движение и животных, и человека может быть объяснено таким образом. Ведь человек походит на животных как по происхождению, так и по строению. Устройство природы единообразно. И не следует искать в ней четких непроницаемых границ между царствами, родами и видами. В действительности человек — это животное со своеобразными инстинктами. Если животные — машины, то человек — «ползающая в вертикальном положении машина». А человеческая душа — не что иное, как именование механистической движущей силы, сконцентрированной в мозге, главной части всей машины. «У мозга так же существуют мышцы для того, чтобы мыслить, как существуют у человека ноги для того, чтобы ходить» 7. Любопытно, что позиция Ламетри обладает преемственной связью с представлениями Декарта. Ведь именно Декарт открыто заявил и обосновал, что животные — это автоматы. Ламетри пошел дальше, назвав и человека машиной8. Потому французский материалист, несмотря на прочие разногласия, с симпатией относится к своему предшественнику. «Конечно, никто не будет оспаривать, что этот знаменитый философ во многом ошибался. Но зато он понимал характер физической природы живых существ; он первый блестяще доказал, что животные являются простыми машинами. И после столь важного открытия, предполагающего столько прозорливости, было бы чистой неблагодарностью не отнестись снисходительно к его заблуждениям!»9 Даже в картезианском дуализме Ламетри (господин Машина, как его прозвали критики) видит не столько искреннюю точку зрения, сколько ловкий прием заставить богословов принять ядовитую пилюлю. От позиции Декарта до монизма, по его мнению, один шаг. Ведь аналогия между животным и человеком напрашивается сама по себе. Философия Ламетри, безусловно, важная веха в становлении материализма. Но задачи, которые она решает, не кажутся такими важными в контексте современной постановки психофизической проблемы. Ламетри пытается обосновать возможность целенаправленного движения организмов. Но он даже не приближается к объяснению субъективной природы мышления, качественного характера внутренних переживаний.