В термосе

Четыре кабана брели по берегу реки.

Берег был песчанен, сыпался: если бы какая гнида вдруг решила зачерпнуть его пухлой или, напротив, грубой и волосатой рукой, а затем поднести ее ко рту, разжать ладонь, ухмыляясь; глядя тупыми глазами на небеса, те самые небеса, на которые Закон Мировой Души не должен позволять смотреть таким вот ублюдкам, то на его зубах произошел бы хруст.

Первый Кабан был самым массивным: футболка липла к его спине; откуда-то издалека она тихонько напевала китайские песенки, тонкий женский голос периодически превращался в энергичные мужские, все еще восточные, но по-иному: это были глупые голоса диссидентов-эскапистов; в душе они понимали, что рано или поздно их головы все равно обнаружат и забьют мотыгами, будто совсем не обратив внимания на пресловутый эскапизм, не заметив его вовсе.

Второй Кабан остановился: захотел отлить. Отошел. Остановился. Побродил. Погулял. Вернулся. Разбежался. Кувырнулся. На другом берегу была нежная береза, сладкая, как стройное дитя, — невозмутимость Второго Кабана была уничтожена женщиновостью, со всеми вытекающими: спиной, плечами, коленями, ступнями и прочим.

Третий Кабан был из другой компании. Носил имя Владимир. Подходящее имя для старика, оно неслышно подвывало где-то в вышине, парило туманом над мужественной спиной Третьего Кабана, как бы ища в нем место, какую-нибудь нору, в которую удобнее всего было бы всем существом влиться.

Четвертый кабан выделялся из группы своим безумием. Походка, лицо, — все выглядело так, что он вообще не соображает, где находится, что он слишком неправильно ощущает действительность. Ему, вероятно, казалось, что он идет не по песчаному берегу, в котором все песчинки находятся порознь и каждая грезит о своем будущем хрусте как о некоем экзамене или небесном женихе, который в отличие от экзамена может когда-нибудь явиться, а может и забыть (что усиливает волнительность в разы), а идет он под водой, в джунглях, забывшись водит одинокий задумчивый хоровод в тенистом пространстве вокруг высокой ивы с широко раскинувшимися ветвями, не дающими для трезвящего солнечного света хода к темному Четвертому Кабану.

Вот свиньи навсегда замерли.