Глава 1

О том, как мы спасали души, о моих друзьях и о петухах

Детство у меня было счастливое.
Дворовые пацаны звали меня Тараканом. Фамилия у меня - Тараканов, а имя - Виктор. Так и говорили: Витька Таракан.
Всегда хотел погоняло "Терминатор", или хотя бы "Шварц". Но кликуху не выбирают, так что я не жаловался.
Среди дворовых у меня было два друга: Вася Шрам и Димас.
Васю так назвали потому, что у него через все лицо тянулся длинный глубокий шрам. Говорили, что его мамаша отхлестала в детстве телефонным проводом. А когда по лицу била, чутка перестаралась.
Димас, напротив, рассказывал, что шрам Васе достался от отца, который был маньяком, порубившим кучу народу, а тому же еще и философ. И что порез символизирует: "какой-то иниянь...". Нам было любопытно что это за "иниянь", но никто из двора не знал, а васин батя лежал в психушке и не мог дать толкование этого символа.
Второй мой друг – Димас – не имел клички. Наверное, эта была его привилегия. Он был симпатичный, даже смазливый. Девчонки смотрели на него хихикая, а пацаны из соседнего двора плевали в его сторону, но подойти боялись, ведь кроме сахарной внешности он имел желтый пояс по карате.
Был еще Петя по кличке Боров. Он крутился возле нашей компании, ощущая, видимо, потребность в общении и защите. Ведь он был жирный, рыжий и усиленно потел, как скунс, когда пугался. Поэтому его никто не любил. Мы его не прогоняли, потому что родители у него хорошо зарабатывали, и давали ему на завтрак существенные карманные деньги, которые мы, конечно, тратили на пиво и сигареты.
Лето 9...-ого года я запомнил хорошо из-за одного случая.
Нам тогда было лет по четырнадцать. Мы только закончили восьмой класс, расцветал июль, а на улице стояла страшная жара.
Мы вчетвером, как всегда, сидели за гаражами на полянке, недалеко от нашего двора. Там, в тени кривых берёзок и кустарников, мы разбили небольшой лагерь. Притащили диван со свалки, соорудили столик, и все свободное время проводили там, отгоняя время от времени вездесущих бомжей.
Мы играли в "дурака" и курили сигареты, которые я стянул у своей мамки. Несмотря на то что мы сидели в тени, воздух был настолько горячий, что уже через полчаса одежда наша взмокла от пота, и нам пришлось снять футболки. Только Боров не стал раздеваться, но он стеснялся своего пуза и потому закономерно мучился.
Мы играли очередную партию, и Боров проигрывал. Наконец, Димас хлопнул об стол трех тузов и крикнул:
- Ну всё, жирный, подставляй жопу!
У Борова был жалкий вид. Рыжие кудри прилипли ко лбу, малиновая рожа пылала обидой. Он встал и нагнулся. Получив от каждого из нас по три смачных подсрачника, он обернулся, и было неясно, чего на его лице больше: пота или слез.
- Не хныч, Боров, скажи спасибо, что совсем не убили, - сказал Шрам и похлопал его по плечу.
Димас залез на один из гаражей и поглядел в сторону домов, выглядывая девчонок. Видимо, увидев кого-то, завопил что-то нечленораздельное и помахал рукой. Потом спрыгнул и сел рядом со мной.
- Скучно, - произнес я и достал сигарету.
Мы уже почти докурили её, когда вдруг кусты напротив дивана зашевелились, и перед нами появился незнакомый мужик.
Он не был похож на бомжа: белая рубашка на нем была выглажена, шорты были чистыми. Немолодой, невысокий и худой, он мягко ступал по земле, приближаясь к нам. Он остановился у стола, чуть сгорбившись, держа перед собой пачку сигарет двумя руками, будто боялся, что она выпадет из его хилых ручек.
- Че делаете тут, пацаны? - спросил он, улыбаясь.
Говорил он тихо и вкрадчиво.
- Да ничего, сидим, - ответил я.
- Курите тут, да?
Мы переглянулись.
- Ну да, - ответил я снова.
Мужик хмыкнул, как-то быстро улыбнулся и достал сигарету из своей пачки. Закурил, украдкой глядя то на меня, то на Димаса. Потом протянул нам пачку и сказал:
- Закуривайте, пацаны, не бойтесь. Я не из милиции.
Мы снова переглянулись. Вася Шрам поглядел исподлобья на мужика и вытянул из пачки три штуки. Дал мне одну и одну Димасу, а последнюю тут же закурил.
- Благодарствую, дядя, - сказал Шрам.
- Не за что, мальчик, - улыбнулся снова мужик.
Тут он огляделся по сторонам, потом присел на корточки и тихо спросил:
- Пацаны, а вы подзаработать не хотите?
При этих словах мы оживились. Димас, как самый предприимчивый, поинтересовался:
- Конечно, хотим. А че делать надо?
Мужик хмыкнул и снова оглянулся. Потом посмотрел в глаза Димасу:
- Дам сотку за минет.
Мы переглянулись. Я спросил:
- Мужик, а что такое "мин-нет"?
Он вдруг засуетился, достал платок, стал смахивать с лица и шеи пот. Не глядя нам в глаза, он тихо сказал:
- Ну, мальчики, что такое "минет"?.. Что такое "минет"... Это когда один, хм... мальчик... берет писю другого мальчика в рот.
Поляна погрузилась в мрачное молчание. Мы глядели на него, он – на нас, а Боров смотрел на свои нестриженные ногти. Я спросил:
- Мужик, ты че, "отсос" нам предлагаешь? Мы тебе че, гомики?
Он не обращал внимания на мое возмущение. Он посмотрел на Димаса и сказал:
- Ты красивый. Тебе я две сотки дам, хочешь?
Я вскочил с дивана и хотел уйти.
- Пошли, пацаны, тут гомосятиной воняет, - сказал я и пошел в сторону дома.
Потом я вспомнил, что курю "гомосятинскую" сигарету, бросил и стал яростно её топтать. Через несколько секунд обернулся. И не поверил собственным глазам: Димас взял две оранжевые бумажки.
- Димас?.. - прошептал я.
Вместе с мужиком он полез в кусты за диваном. Шрам и Боров все еще сидели на диване, не двигаясь. Шрам, кажется, размышлял, кусая губу, глядя перед собой, а Боров смахивал со лба капли пота и, вообще, был похож на помидор.
- Пацаны, Димас гомосек, оказывается! - сказал я.
Они ничего не ответили. Я плюнул и пошел домой.
На следующий день на "базе" я застал только Борова и Шрама. Я попытался вывести их на разговор о Димасе, но те будто воды в рот набрали. Разговор не клеился и мы вяло играли в "дурака", между партиями без радости распинывая сраку Борова.
Ближе к вечеру пришел Димас. Мы молчали. Улыбаясь, он поставил на стол три бутылки пива, кинул пачку "Явы". Я, искренне считая, что говорю от лица всех, сказал ему:
- Мы с гомосеками не дружим. И забери свое барахло. Нам гомосековское пиво в горло не полезет.
Димас поглядел на меня с ухмылкой. Вдруг он достал из кармана шорт пачку денег и шлепнул её об стол. В ней были десятки, сотки и купюры по пятьдесят. Сколько точно не знаю, но для того времени – немало.
- Дело есть, - сказал Димас, - минет, не минет, а деньги! Посмотрите сколько! Ведь можно больше заработать!
Я возмутился:
- Мало того, что сам сосешь, так еще и нас хочешь втянуть в это! Пошли, пацаны.
Я встал и пошел, но увидел, что за мной не идет.
- Пацаны, вы че, тоже гомосеки? - прошипел я, задыхаясь от обиды.
Боров заскулил что-то нечленораздельное, а Шрам тяжело посмотрел на меня из под короткой челки.
- Шрам, - сказал я, - от тебя я не ожидал! Ты же самый четкий пацан среди нас! Уличный волк, Мишку Круга слушаешь! Как ты записался в опущенных?!
- Тише, Таракан, не гони лошадей...
- Ладно, Димас, - продолжал я, - он сам на бабу похож! Ему мамка в детстве косички даже заплетала, пока батя из армии не вернулся. Сам же рассказывал: батя ей за это все кости пересчитал!..
Я повернулся к Борову. Он глядел на нас, и было непонятно чего на его лице больше: пота или слез.
- А ты, жирный! Ты же друг мне, хоть и жирный! Ни смотря ни на что – друг! И вдруг - гомосек! - кричал я. - Нет, ты гомосеком не станешь!
Я подпрыгнул к Борову, схватил за ухо и потащил домой. Он вырывался, вопил от боли, но я не обращал внимания. Я волочил его по земле, приговаривая:
- Ты мне еще спасибо скажешь! Скажешь...
На следующий день на "базе" я никого не застал. Посидел час, два, дожидаясь Борова, пока солнце не стало спускаться и горизонт не окрасился в багровые тона.
Покурив сигарету в одиночестве, я решил пойти домой. Размышляя по дороге о превратностях судьбы, которая посылает в друзья петухов, я заметил, как справа от меня мелькнуло что-то рыжее и скрылось в кустах. Не веря своим глазам, я застыл посреди тропинки, вглядываясь в сумерки.
«Не может быть»: подумал я и пошел следом за двумя тенями.
Через минуту я их догнал.
Боров и его спутник, мужик средних лет с прилизанными волосами, услышав мое приближение, обернулись. Боров испуганно смотрел на меня. В глазах его я видел стыд.
- И ты, жирный?
- Таракан, я...
- Не желаю слышать, - произнес я медленно и пошел домой.
То были мрачные времена. Я неделю бродил по окрестностям в одиночестве. В вечернем дворовом многоголосье я чувствовал себя еще хуже. Веселые крики мелюзги для меня были как пытка. Я уходил в лес, подальше от домов, околачивал дикие груши, качался на ветках, как дикарь. Даже не с кем было разделить сигарету. Никогда еще я не оставался один надолго.
Мы знали друг друга с детства. Я вспоминал, как мы с Димасом еще в песочнице дергали косички у девочонок, как Шрам в пять лет в первый раз спел на утреннике "Владимирский централ", как мы всем двором давали Борову первые в его жизни подсрачники... Я вспоминал, и чуть было не заплакал. Но не заплакал, я же не гомосек какой-нибудь. И не баба.
И в том самый момент, когда я чуть было не дал слабину, и не пустил слезу, - но все таки не пустил, - я понял, что надо делать. Какие бы твои друзья ни были петухи и бабы, нужно попытаться спасти их.
Я вернулся домой, взял нож и пошел искать Димаса.
«С него все началось, на нём всё и закончится. Он как Дракула, обратил всех в петухов».
Я нашел его на "базе". Он сидел, пил "Девятку" и курил "Парламент".
- Что, хорошо заработал? - спросил я, теребя в кармане рукоятку ножа.
Димас улыбнулся и сказал:
- Неплохо. Угостишься?
Он протянул мне пачку. Я взял одну, чтобы усыпить его внимание, закурил и как бы нехотя начал:
- Слушай, Димас... Тут такое дело. Я вижу, ты хорошо живешь, да и остальные тоже... Я тут подумал, может, мне тоже к вам?
Димас округлил глаза и даже привстал:
- Ты ли это, Таракан? Ты ли, дружочек?
Я помялся для виду и продолжил:
- Димас,  я подумал... Так то можно попробовать все это, раз такие деньги... Ну, минеты-штиблеты... Только у меня условие есть...
Димас встал и развел руки:
- Всё, что угодно, для старого друга!
- Понимаешь, я хочу для начала попробовать того самое... Ты мне, я тебе, ну... Понимаешь, чтобы свыкнуться! А потом и поработаем, а?!
Димас оглядем меня с головы до ног, улыбнулся и поманил пальцем:
- Иди за мной.
И пошел в кусты. Я за ним.
Мы шли через поляну, потом вдоль речки куда-то вглубь леса. Я сверлил глазами затылок Димаса и крепко сжимал в руках нож. Я не знал, что буду делать, когда доберемся до места. Мне нужно было убедить его, что нормальному пацану сосать писю – западло, и предложить ему спасение, покаяние.
А потом я отправлю его к Богу.
Мы вышли на небольшую полянку. Димас обернулся и сказал:
- Ну, кто первый?
- Слушай, друг, - начал я, - ты прости, что тебя гомосеком называл при всех. Но ведь так оно и есть...
- Начинается, - протянул Димас.
- Нет, ты послушай меня, - продолжал я с нажимом, - ты - петух, и это точно. Но ведь ты мой друг! Я люблю тебя... По-братановски, конечно, не как гомосеки... Ты же мой кореш с пеленок!
Я сделал шаг к Димасу, который смотрел на меня, нахмурившись.
- Не нужно оно тебе. Пусть опущенки на зоне других петухов окучивают, ты же не такой! Ты же братан мой... Помнишь, как мы "Бригаду" вместе смотрели? Мы же бригада! Помнишь, мы кричали тоже, как Саша и Космос! "Бригада"! Думаешь, Саша Космосу в жопу давал? Нет! Если бы Космос только начал, мол: "Саша, давай по братски жопу дашь", тот бы его в капусту сразу порубил!
Я сделал еще один шаг к Димасу и положил руку ему на плечо. Другой рукой я сжимал в кармане рукоятку ножа, готовый в любую минуту выхватить его.
- Я не верю, что ты петух! Ты просто оступился, позволил шальным деньгам голову вскружить. Не будет тебе от них счастья, оступись, Димас! Покайся сейчас, брат, и тогда Бог простит тебя, и ты получишь спасение на небесах! Там мы забудем все эти дела, и будем пить пиво и веселится!
Димас стоял, как каменная статуя. Он не смотрел на меня, а куда-то в сторону невидящими глазами.
- Если ты молиться за себя, Димас, то я сам помолюсь за тебя... - выдавил я последние слова.
И уже было хотел пырнуть его под ребро, как услышал крик сзади:
- Стой, Таракан, стой!
Я обернулся. Ко мне бежал Боров.
- Тараканчик, стой! Мы не петухи, Тараканчик! - кричал он.
Он добежал до нас и упал на землю в приступе отдышки. Он посмотрел на меня дикими заплаканными глазами и прошептал:
- Мы апостолы...
Из кустов за Димасом вдруг вышел Шрам, на ходу пряча за пазухой нож. Он ухмыльнулся и сказал:
- Жирный прав, Таракан.
Я в недоумении посмотрел на Димаса. Он вдруг дико засмеялся и обнял меня. По-братски, конечно.
- Как же так? - проговорил я.
- Витька, - сказал весело Димас, - разве ты думал, что мы петухи?
- Дак, вы же это, того, - лепетал я, - вы же с мужиками в лес ходили, баблом светили, че мне еще думать? Я и думал, что вы тут с ними шурум-бурум...
Димас снова захохотал и запрыгал по всей поляне, как бабуин. Потом он остановился и, положа мне на плечу руку, сказал:
- Да мы же им тут не сосали, брат! Мы их лечили!
- Как это?...
Я все еще ничего не понимал.
- Да мы их приводили вот сюда, - Димас ткнул пальцем себе под ноги, - а потом уговаривали их помолиться, отступить от содомии. И они соглашались, прикинь!
- А нож зачем? - спросил я.
- А мало ли они какую дрянь учудят, - сказал Шрам, - петухи же.
- И то правда, - проговорил я, подумав. - А деньги же откуда?
Димас снова рассмеялся.
- Элементарно, Ватсон! Они же нам эти деньги за спасение. "Вот, дескать, за спасение души, купите себе мороженку, мальчики! А я пошел бабу искать, ух как у меня чешется щас все!"
Я поглядел на них радостно, чувствуя, что вновь обрел старых друзей. На душе у меня повеселело. Мне вдруг стало так хорошо, словно выдул в одного полторашку "Жигулей".
- Дак вы же не петухи, друзья!
- Да! - ответили мне все.
Мы пожали друг другу руки и решили в честь такого праздника распить припасенную "сиську" пива.
- Представляешь, Димас, - кричал я, - а я тебя порезать хотел!
Димас подливал мне пива и смеялся.
- А мы тебя уже спасать хотели, представляешь! Думали, мало ли ты сам стал гомосеком! - сказал он.
- Ну, дела! - отвечал я.
Мы еще часок посидели на этой полянке. Вспомнили старые истории, от души посмеялись над старыми обидами. Подумать только, я подозревал друзей в шлюховстве, причем в петушином! Уму не постижимо.
 Я даже вспомнил поговорку мамки, которую та часто говорила моей сестре:  "Если кусок твоего хлеба пахнет мужским потом, знай, дочка, ты делаешь что-то неправильно". Мы посмеялись и собрались домой.
- Братаны, а че там за кровь? - спросил я, заметив на стволе осины, стоявшей неподалеку, почерневшие пятна. В одном из пятен даже застыл отпечаток ладони.
- Да мужика тут какого-то убили на прошлой неделе, - ответил Шрам, улыбаясь.
- Вот ведь какое совпадение.
- И не говори.
Мы собрались и пошли домой. Я вдыхал аромат вечера и чувствовал теплый ветерок на своей макушке. Я шагал легко, зная, что завтра будет лучше, чем было вчера. И так будет всегда.
И это было хорошо.
А Димас на самом деле оказался гомосеком. Но об этом когда-нибудь потом.