Малосемейка

	Визжащая, орущая, пищащая, глумливая, максималистская свора недоразвитых, опостылевших всей окраине выблядков! Если бы только у меня была винтовка… нет, не огнестрельная, хотя бы пневматическая с железными шариками или с воланчикообразными пульками какие бывали в тире, тогда можно было бы прострелить из окна алюминиевую банку того наглого жиртреста и оставить в ней зияющую дырочку. Можно было бы сбить панаму с его подсоска полурослика или попасть в урну для звонкости и тогда каждая сопля бы заткнула свой пепсиприёмник и рванула в сторону ржавых гаражей. Их ведь не жалко, они — шелупонь. Это из них вырастут те, что недавно квасили друг другу морды под окном зажав камни в кулаках. Остальные грозились закапать зачинщика, всё стращали, а в итоге просто разошлись оставив после себя небольшую тёмно-красную лужицу.
	Подобные мысли посещали Анатолия последние несколько дней. Температура спала, новой сыпи не предвиделось, но кашель и сопли продолжали одолевать. Он заболел недели две назад, обратился к врачу с неделю назад, а вначале этой недели съездил в инфекционную больницу. Ветрянка. Странно, ведь по словам отца Анатолий болел ей в детстве. В инфекционке сказали, что хоть шансов заболеть повторно мало, но они есть, точнее, об этом Анатолию сказала его девушка, а в инфекционке поставили диагноз не взяв анализов. Пришлось объясняться с работодателем и соблюдать постельный режим. Девушку же ветрянка почему-то не брала, хоть она и заразна, поэтому за всеми покупками ей пришлось ходить самой.
	С момента начала пандемии Анатолий пренебрегал локдауном и выходил на улицу когда ему заблагорассудится. Забавно то, что только в магазинах начали отменять масочный режим как Анатолий слёг. Не то чтобы он любил вылезать из своей комнатушки в брежневке-малосемейке, но очередные ограничения претили его натуре, однако по советам семейства и по собственному самочувствию свою конуру он не покидал.
	— Ты это слышал? — с недовольством спросила девушка. — Опять дети под окнами матерятся и визжат.
	— Слышал. — промычал Толя и обернулся в одеяло с головой.
	— Может, ментов вызовем?
	— И что они сделают? Это же не соседи снизу выкручивающие громкость на полную в час ночи.
	— Эти уже успокоились. Знаешь, я думаю как парень её съехал, так она и утихомирилась.
	— Да. — сухо ответил Толя, чтобы закончить разговор.
	На время болезни Анатолий чувствовал себя исключительно раздражительным, и каждый отвлекающий от мыслей фактор бил по нему будто с удвоенной силой. В детстве мать всегда ухаживала за ним когда он болел, была учтива с ним и вдоволь уделяла ему внимания. В осознанном возрасте он заметил, что во время болезни, собственно, как и в любое другое время, окружающим на него плевать, а сам же он стал человеком злопамятным, хоть и не мстительным. Анатолий не был дураком и естественно знал, что мир ну уж никак не крутится вокруг него и требовать от людей снисходительности не приходится. Это он понимал будучи в своём уме, однако когда хворал почему-то сразу же об этом забывал. Эти, так называемые, двойные стандарты не давали ему покоя.

	День за днём и ночь за ночью всякое дворовое быдло досаждало покою Анатолия. Если при лучах солнца под окнами вылуплялись мелкие пустозвоны, то когда смеркалось на скамейку слетались их будто вечно бухие бати и мамаши. Анатолий не был к ним столь категоричен, хоть зачастую оскорблял их про себя самыми отвратительными ругательствами. Эти люди явно не мыслят подобными категориями — быдло. Это вообще что за слово такое? — задался вопросом Толя и пошёл искать на него ответ. Первым из ответов было следующее: быдло — о людях, народе, выполняющих волю эксплуататоров (устарелое). Что-то не то. — подумал он и продолжил поиски. Быдло — люди, выполняющие тяжёлую работу и занимающие низкое социальное положение (переносное, собирательное). Анатолий знал или примерно понимал значение этого оскорбления, но почему-то на момент ему стали любопытны дефиниции что может дать всемирная библиотека.
	Каждый раз когда он слышал вопли соседских детей он ощущал нарастающий градус, а слышал он их практически всегда. Перед ним был выбор, либо обливаться потом, либо с открытым окном слышать противное жужжание соседского сонмища. Иногда, когда он особо погружался в свои увлечения, то переставал слышать подоконных мракобесов. Однажды Анатолий рассказал девушке об удивившем его типе загрязнения, по-английски это будет noise pollution, что примерно означает перенасыщение звукового пространства различными шумами, будь то пробка на дороге и сигналящие гудки, низколетящие самолёты или же соседская дрель больше напоминающая перфоратор. К этому списку он недавно добавил от себя окраинное быдло со своим незатейливым музыкальным вкусом.
	Порой, Анатолия смешила его острая реакция на раздражители. Было и вправду глупо сатанеть от каждого писка, но одна броская издёвка услышанная когда-то давно никак не покидала его разум — “терпила будет терпеть всегда”. Его не задевали оскорбления со стороны, особенно от тех, кто ничего о нём не знал, но если же он оскорблял сам себя или позволял ставить себя в положение, которое сам лично считал неприемлемым, то это било по его самолюбию. Сублимировать он умел, но не всегда это было к месту. От простых отжиманий, до околотворческой деятельности. Каждый способ работал по своему, но отжиматься при любом всплеске эмоций — лишнее.
	Общаться было не с кем. Не нашлось того человека, который мог бы оценить ту или иную ситуацию со своей колокольни, поэтому Анатолий любил проворачивать разные точки зрения у себя в голове и создавать ситуации, в которых мог бы меняться исход в зависимости от поведения или сказанного одним из действующих лиц. Никто не отбирал у него телефон, он всегда мог позвонить или написать, но не хотел. Если случалось Анатолию помечтать о том, как он мог бы отпинать любую сволочь, но не стал бы из-за благородства, то его злили подобные мысли. Они напоминали ему об агрессии юных лет, за которую ему искренне было стыдно. Все эти всплески эмоций, честные драки и откровенные мордобои воспринимались им как пережитки безнаказанной молодости. Доводилось ему как доминировать, так и терпеть полное поражение в юношеских потасовках и с презрением он смотрел на сверстников, кто позволял себе толпой задирать каждого тщедушного и при этом не участвовал ни в одной, хотя бы относительно честной драке. Да и вообще отношение к понятию “честная драка” у Анатолия изменилось после понимания выражений “тварь я дрожащая или тебя поимею” и “я сверхчеловек натянутый как канат”. Острое лезвие, очевидно, куда эффективнее груды мышц, а о понятиях какой-то там неведомой сброду чести с трупом не потолкуешь, ну а на тему разношёрстности морали и ценностей у современной палитры людей рассуждать не приходится.
	Пару раз Анатолий приструнил подъездовскую шелупонь. В первый, спускаясь по лестнице и слыша гогот полуросликов он обнаружил, что минуя каждый пролёт он видит под собой кучу фантиков, шелухи от семечек и пачки от сухариков. След из крошек привёл его к толпе обнаглевших детей отрицающих свою причастность к тянущемусю мусору. Забавный момент, абсолютно любая попадавшаяся Анатолию толпа детей открещивалась от своих выходок и не находилось ни одного совестливого парнишки, кто признавал бы свои или общие промахи, брал на себя ответственность и шёл бы подбирать оставленный кал. Сначала идёт отрицание, потом перенос вины с одного на другого. Анатолий не ненавидел детей, но к сожалению он понимал суровые правила игры масс и воздействовал на них единственно действенными приёмами, а это ор, запугивание, своевременное нахождение “лидера” группы и его моральный прессинг. 	Только после этих запугиваний дети бежали собирать мусор, а при спокойном диалоге никак не сознавались. После их уборки Анатолий со спокойствием в голосе объяснял, что не хочет строить из себя злодея подъезда, ведь больше чем отходы его раздражала наглость и ложь безнаказанных отбитышей.
	Второй случай произошёл у лифта. Вызывая его Анатолий наткнулся на выплывающий дым и нескольких знакомых детей. Очевидно они отрицали курение в лифте и сразу же бросились к выходу, но один, самый наглый успел ляпнуть что-то негативное напоследок. Пришлось поймать его и “выяснить соседские отношения”.
Анатолий не получал особого удовольствия от отчитывания сопляков, но понимал, что будь это толпа алкашни под тридцать он бы скорее всего проигнорировал как проигнорировал бы любой, у кого нет закадычных приятелей-мордоворотов в соседней квартире. Однажды он поднимался на лифте с парой таких алкашей кто в два раза больше Анатолия по всем фронтам. Один выпендривался перед собутыльником и ударил в стену, собутыльник оценил жест силы, а Анатолия позабавил абсурд ситуации.

	Когда он пошёл на поправку девушка предложила сходить вместе за продуктами и мороженым, немного развеяться и подышать чем-то снаружи. Анатолий был не против, тем более ситуация с мерзким ветром устаканилась. Это был обычный день и обычная вылазка в ближайший магазин, в который Анатолий ходить не любил из-за периодического обсчёта покупателей. Снова в люди. — подумал он. Анатолия встретили обычная наценка, обычное хамство на кассе, обычное “перейдите на следующую кассу” после обычных десяти минут очереди. Где-то он слышал, что человеку приходится проводить в ожидании чуть ли не ¼ своей буржуазной жизни, поэтому ему показалось, что не стоит портить день обычным огорчением. Проходя мимо парка он заметил краем глаза, как крупная собака на поводке активно копала землю, то ли пытаясь зарыть свои фекалии, то ли в поисках чего бы то ни было. Анатолий заметил это уже тогда, когда половина листвы вперемежку с землёй полетела ему на шорты. Этого было недостаточно, чтобы вывести Анатолия из себя в присутствии девушки, но всё же немного подлило жидкости в ещё не наполненную чашу терпения. Само собой разумеющееся у подъезда Анатолия с девушкой встретила невиданная до сих пор свора пинающих мяч детей. Вместо футбольного поля и соответствующих ворот неподалёку они выбрали дверь подъезда и активно были вовлечены в игру не замечая заходящих людей. Вопли, маты, сопли — всё было при них. Анатолий был на взводе, но решил с показной невозмутимостью открыть входную дверь и наконец-то зайти. Прямо под дверью он заметил большую кучу шелухи от семечек, что прибавила ему злости. Когда визжащая свора налетела на мяч у двери и уровень шума превысил все рамки приличия Анатолий окончательно вышел из себя.
	— Заткнитесь нахуй! — завопил Толя, после чего последовала полная тишина.
	Непонятно откуда, видимо, она сидела на скамейке всё это время, на Анатолия возмутилась одна из мамашек оскорбив его и полив его отборной матершиной, но он не отступил. Анатолий от исступления повышал тон и перешёл с детей на неё.
	— А ты, бабка, вообще заткнись! Развели тут срач, насрали шелухи! Сидишь тут, бухаешь, за собой и за детьми своими дерьмо убери! — не найдя ничего остроумнее выпалил Толя.
	— Сам ты бабка! Сколько времени?! — агрессивно рявкнула мамаша.
	— Я что, мент тебе какой? Время — день, пускай себе играют, но срать под себя и орать матом! Я подхожу к двери и слышу как уровень громкости всё повышается и повышается! - попытался чуть спокойнее сказать Толя.
	— Я своего мужа сейчас позову, вот попробуешь на него поорать! Иди, успокойся, стоишь весь трясёшься!
	Его действительно трясло от накопившейся ярости. После этих мамашкиных слов к Анатолию подошла его девушка с недовольным и усталым лицом и попробовала его увести. Анатолий поддался желая уже прекратить эту перепалку. Свора полуросликов залилась смехом как только он закрыл входную дверь, и напоследок он расслышал несколько очередных оскорблений.
	Уже дома на Анатолия взъелась девушка.
	— Они же дети! Я от тебя такого не ожидала. Ты орал матом на женщину и на детей. Мне стало за тебя стыдно.
	— Да ты сама слышала как они покрывают друг друга матом, а эта бабка-алкашка им только вторила! Мне надоело каждый раз терпеть эту чернь, ты и сама прекрасно знаешь какой сброд стал нас окружать как мы сюда переехали.
	В ответ он услышал всё то же “они же дети” и “мне за тебя стыдно”.
	— Я не собираюсь оправдываться. Это небитые дети, наглые дети, которых будто никогда не пугали! Ты же сама их видела!
	И всё же он понимал, что в глазах отбросов выставил себя посмешищем, но что хуже, в глазах девушки он выставил себя страшным, неуравновешенным человеком. Она неплохо его знала. Иногда ему казалось, что при малейшем сказанным им протворечии она специально акцентировала на этом пытаясь его поддеть. Он всегда презирал орущих и матерящихся на ровном месте людей; считал, что многие ситуации можно разрешить верными, нужными, подходящими словами, и вот сам вдруг оказался на их месте.
	Были ли мы такими же в детстве? — подумал Толя. Да нет, не были, разве что в лагере я матерился через чур и даже звоня родителям как-то раз матюкнулся. Наверное это плохая память или простое лицемерие, но Анатолий не помнил когда в детстве он и его тогдашние знакомые грубили взрослым, задирали их, провоцировали, издевались над ними и не во что их не ставили, хотя и жили они не лучше, чем нынешние ребята. Он вспомнил как часто в детстве подмечал глупое поведение, так называемых, взрослых, как они провоцировались на мелочи, как они требовали к себе уважения тем самым давая понять окружающим, что у них с этим проблемы и выставляя себя ещё пущими глупцами. Это можно было бы назвать неполноценностью, но Анатолий тогда не знал таких слов.
	Толпа делает из человека животное, хотя, скорее толпа раскрывает животное в человеке, то, что в нём и так есть, а из и без того гиперактивных детей толпа делает ещё более гиперактивных, вниманиеблядских полоумышей лишённых чувства меры и ответственности. Чтобы понять их, нужно понять их родителей, их условия жизни. В малосемейке и места мало, поэтому заполненные доверху людьми комнатушки не выдерживают такого напора, вот он и выливается на улицу. Дома все сруться, ибо людям тесно. Дети слышат слишком много матов там, где они должны ощущать спокойствие и защищённость. В итоге улица, подъезд и площадка — единственные места, где они могут позволить себе выплеснуть всё то, что накопилось в них дома и лишать их этой возможности не только сложно, но и чревато последствиями как для самих детей, так и для возмущённых. Здесь живут их родители и здесь, скорее всего, они и умрут. Но здесь живём и мы, хоть и временно, поэтому себя с ними я в каком-то смысле отождествляю, во всяком случае не считаю за людей с другой планеты. В конечном итоге сильнее всего может кольнуть тот, кто колит себя сам, ведь знает куда кольнуть побольнее. Так он рассуждал и на душе было не спокойно.
	Чуть позже девушке Анатолия поступил звонок, это был её отец и он хотел повидаться.
	— Ты куда? — формально спросил Толя.
	— Отец приехал, хочет чтобы я вышла. А если они до сих пор там бесятся? Вот как мне теперь идти… — с укором сказала его девушка.
	— Ладно. Я пойду с тобой. Если увижу ту бабку, то попрошу прощения. Портить отношения с и так испорченными соседями себе дороже. Будут ещё возникать.
	Бабку они не встретили, но на скамейке сидел мальчонка в кепке и майке.
	— Ты тут мяч пинал? — серьёзно спросил Толя.
	Мальчик кивнул. Он был куда скромнее один, чем в толпе себе подобных.
	— Женщину которой я нагрубил знаешь?
	Мальчик снова кивнул, но куда-то в сторону. Ему было стыдно говорить с ним один на один и тем более смотреть в глаза.
	— Передай ей, что я не хотел грубить и что против неё и вас ничего не имею. — спокойно сказал Толя.
	Мальчик будто кроме кивков ничего не умел и снова кивнул почему-то повернув голову чуть ли не на сто восемьдесят градусов.

	Возвратившись обратно домой Анатолий не ощутил облегчения от своих извинений. На миг он представил, как та алкашка со своим муженьком ломились в его дверь. Но что они могли сделать? Замарать дверь грязными башмаками? Анатолий обязательно бы им открыл, ибо это было бы для него делом принципа, не делать же вид будто никого нет; и что тогда? Наезд в собственной квартире? Очередной, лишний стресс для девушки? Нет, этого допустить нельзя. Какие же странные мысли могут лезть в голову человеку, которому толком нечем заняться? — усмехнулся и одновременно немного опечалился Толя. Вся эта история с детьми совсем его не устраивала. С каких пор он стал старым по духу, скверным по нраву, подъездным пердуном псевдоморалистом? Его самого раздражали подобные люди, а теперь и он сам оказался в их шкуре. Как же так вышло? — недоумевал Толя. Почему-то тогда же ему вспомнились одни противоречивые стишки:

	Гуманизм породил геноцид
	Правосудие дало трибунал
	Отклонения создали закон
	Что мы сеем — то и пожинаем

	Какой бред.
	Спустя день вся значимость этой ситуации куда-то запропастилась, а Толик всё же нашёл чем заняться. Он пошёл бухать на всё ту же скамейку и обзавёлся там новыми закадычными друзьями до гроба. Быдло, хах, — вспомнил Толик и прыснул в кулак. — А кто же всё-таки *ик* мыслит этимми глупыми категориями? Он всё думал и думал, а лужица под скамейкой всё растекалась и растекалась. Вот и в его душе наступил покой.