c5p3

Из поступи Вероники пропала твёрдость. Она повернулась ко мне и с облегчением выдохнула. Резкий порыв ветра заставил её покачнуться и припасть на одну ногу. Магичка поморщилась.
— Быстро ты справилась.
Вероника передёрнула плечами вместо ответа.
— Не хотела с ними говорить, — попробовал угадать я, — в таком случае следовало дать мне больше времени, мы только познакомились.
— Кем бы эти аристократишки себя ни воображали, их головы набиты предрассудками. И не сказать, что предрассудки эти построены на ложных основаниях. Надеюсь, ты оставил правильное впечатление. Хотя сложно отпугнуть знающего человека сильнее, чем демонстрацией работы шаэ’руна при первой встрече.
— Правильное — слишком общее слово. Они не выглядели враждебными. — Я вспомнил их взгляды при виде Вероники. — Чересчур враждебными.
— И не будут, если тебе хватит ума не выставлять нашу слабость напоказ.
Вероника едва держалась прямо. Она и дышала-то с трудом, пусть и показывала своим настроем, что ей всё нипочём. Тревога за её жизнь морозила живот. Стыд за то, что в её проблемах виноват я, обжигала его. Вместе с раздирающими эмоциями навалилось запоздалое осознание: девушка передо мной — не здоровенный силач, способный таскать полтора центнера на спине, и не сверхчеловек с непробиваемой кожей. Она — примерно такого же возраста, как и я, и на Земле ходила бы в школу, общалась бы с ровесницами, обсуждала бы парней и прятала от родителей и знакомых дневник с набросками самописной манги. Хрупкая, слабая. Отбери у неё магию, и что останется, кроме уязвимого тела?
Воля. Вероника переносила страдания, непредставимые для меня, со стойкостью, достойной великих героев древних эпох Японии. Несгибаемая, крепче стали, воля магички служила ей  верным оружием, с которым она встречала врагов. Правда, врагами она считала всех, кто не преклоняется перед её повелителем. Должно быть,  ежедневное противостояние с целым миром и закалило её.
— Они — спасённые нами люди, а не дикие звери. Незачем их бояться.
— Человек куда коварнее зверя. И чем более благородным он считает себя, тем более непредсказуемыми становятся его действия. Когда в дело вступают гордость и честь, мозги у многих напрочь отказываются работать.
— То есть ты послала меня вперёд, чтобы убедиться, что тебя не попытаются зарезать?
Вероника бесстрастно посмотрела мне в глаза, и жалости у меня резко поубавилось. Нельзя ожидать от неё многого. В конце концов, она — живое подтверждение собственным словам об опасности, исходившей от человека. Глаза цвета крови достались ей от судьбы не просто так.
— У нас нет времени на драмы. Предложи им воспользоваться конём, чтобы дотащить карету до Эстидака. Только коня потребуется замаскировать. Вряд ли дворяне захотят, чтобы у общества их рожи ассоциировались с рыцарями Владыки. Нам лишнее внимание тоже ни к чему. Расстанемся с ними у ворот и забудем друг о друге.
Название города показалось мне знакомым, и я задумался. Озарение пришло быстро: в громоздком имени Оливии Эстидак определённо упоминался!
— Кажется, мы спасли дочь правителя города.
— Хорошо для него, — отстранённо сказала Вероника.
— Похоже на то, что она ранена, но боится признать это. Сможешь осмотреть её? Если мы убедим их в чистоте наших намерений,  путешествие получится куда приятнее. Без сюрпризов.
— Боится признать? Значит, не истекает кровью. Или как минимум доживёт до того, как мы расстанемся навсегда.
С одной стороны, принуждать Веронику лечить кого-то ещё, когда она едва способна ходить, жестоко, но с другой… Я вспомнил окровавленный платок.
— Послушай…
Вкратце изложив состояние Оливии и её историю про бандитов и служанку, я замолчал. Вероника прикрыла глаза. Её лицо прочертила кривая ухмылка.
— Не по моей части, это уж точно. Когда вернётся, пусть подыщет в окрестностях опытного реамптора, хотя даже они с неохотой берутся за такие вещи. Использовать же Порчу… неразумно. Максимум, чего она дождётся от меня, — это совет почаще ездить на лошади без седла или хотя бы убедить возможных женихов в том, что она обожает вольные скачки. Не она первая, не она последняя. Благородные не прячут цыплят под кроватью, как крестьяне. — Она издала звук, который при определённом складе ума можно было счесть смешком. Однако мне он больше напомнил стон сквозь зубы.
— Ты о чём?
— Она в порядке, как и всякая женщина, познавшая мужчину. Телом в порядке, по крайней мере.
— Ч-ч-что?
— Могу и ошибаться. Только предположение, я к ней между ног не залезала,— произнесла Вероника безразличным тоном.
Мои щёки запылали, их жар быстро передался кончикам ушей. Нет. Конечно, нет. Вероника заблуждалась. Нечего даже думать об этом.
— У меня осталось здесь одно дело, после которого мы можем уезжать.
В мыслях зароились образы смоляных пентаклей, чадящего огня чёрных свечей, уши заполнили гортанные песнопения и низкое рычание пробуждённых мертвецов.
— Не говори, что собираешься устраивать тут ритуал! Вербер и Оливия будут резко против, особенно если ты возьмёшь тела их друзей. Да и я…
— Что? Нет-нет, никакого поднятия, — покачала головой Вероника и едва не свалилась в грязь. В последний момент она кое-как устояла на месте, застонав, и приложила руку к бедру. Заструилась серо-жемчужная мерзость. Я сделал шаг вперёд, намереваясь поддержать её, но она отвела мою ладонь в сторону. Пальцы у неё были ледяные.
— Кое-где лежат прекрасные образцы, и в других условиях… да, в других условиях… Но вскоре за нами устроят погоню монастыри, провались они в глубочайшую пропасть Мельты, а у меня сейчас не самое крепкое здоровье, чтобы хвататься за кучу дел сразу. Я отправляюсь на поиски ручья, чтобы помыться. Ходить в окровавленной одежде — сплошная пытка, словно тебя засунули в железные доспехи, которые с каждой секундой становятся меньше. Куртка и штаны напрочь одеревенели. Не вздумайте уезжать без меня! Хотя… вряд ли вам удастся убедить коня.
На этих словах Вероника слабо взмахнула свободной рукой. В ней, как я теперь разглядел свёрток с одеждой — надо понимать, смену белья.
Она заковыляла к лесу в противоположной от экипажа стороне. Я смотрел вслед девушке и не находил слов, чтобы выразить смятение, царившее в душе.
Оливия и Вербер о чём-то горячо шептались и потому не заметили, как я вывернул из-за угла кареты. Возможно, из-за того, что меня не было рядом, баронессе не приходилось  держать на лице маску самообладания и уверенности. На краткий миг дворянка предстала передо мной изо всех сил храбрившимся ребёнком. Взметнувшиеся брови, которые она отчаянно хмурила, придавали широко открытым глазам испуганное выражение, чрезмерно подвижные опухшие губы ей приходилось прикусывать, чтобы они не кривились в предвкушении нового плача. Оливия боялась, её пугало ощущение смерти, прошедшей совсем рядом, она горевала об умерших. Я ощутил волну симпатии к ней. Однако ребёнок исчез, когда под моей ступнёй хрустнул камешек. Оливия вздрогнула и, подняв взгляд, поспешно  вернула себе невозмутимый вид. Однако из-под него проступал прежний образ, особенно теперь, когда я знал, куда смотреть, чтобы увидеть его.
— Я не потерплю, чтобы верных подданных, отдавших жизнь за меня, превращали в ужасных монстров! — Сомнительно, что даже она сумеет сказать наверняка, чем вызвана её бледность. Последствия пережитого нападения? Природный оттенок? Или предчувствие близкой смерти от рук приспешников зла? — Вы не тронете моих людей. Ни за что.
Рука Вербера крепко сжимала рукоять меча. Д’Трувиа стоял полубоком ко мне, контролируя другой угол экипажа. Поджидал Веронику, которая могла зайти в спину. В этот миг я признал, что опасения магички имели под собой основания, как и то, что ей совершенно точно не следовало вести переговоры. Я достаточно изучил её вспыльчивый нрав, чтобы понять, как она отнеслась бы к подобному ультиматуму. С лёгким полупоклоном я сказал:
— Моя наставница не собирается поднимать… — на мгновение я замешкался, вспоминая правильное слово. — …неупокоенных. Ни из числа разбойников, ни из числа ваших отважных слуг. Её участие вызвано исключительно сочувствием к бедственному положению, в которое вы попали.
Настороженный взгляд Оливии изучал мою фигуру. Наконец она хлопнула в ладоши и проговорила:
— Великолепно. Тогда, Такуми, помоги Верберу убрать тела, как мы и договаривались.
Тут я понял, какая именно деталь выделяла её на фоне других обитателей Мельтинского архипелага. Она была ниже меня. Первый более-менее взрослый человек (или как минимум мой ровесник), при разговоре с которым  не требовалось задирать подбородок, чтобы держать зрительный контакт. Спорное достижение, однако, как ни странно, именно её невысокий рост заставил слегка расслабиться. Оказывается, всё это время на меня тайно давила высота аборигенов. Тяжело быть карликом в мире великанов.
— Безусловно.
— Тогда, господин Такуми… — начал спутник баронессы, убрав руку от оружия.
— Прошу, простого Такуми будет с лихвой.
Если уж взялся стирать барьеры, делай это качественно. Пусть фамильярность, но при удачном раскладе она поспособствует сближению. Впрочем, переноска мертвецов времени на жеманство вообще даёт не слишком-то много. Усач заколебался, не готовый наводить мосты с оруженосцем тёмного рыцаря, однако, видимо, пришёл к тем же выводам, что и я, так что с неохотой кивнул.
— Тогда и вы зовите меня Вербером. Предлагаю вам нести за ноги, я буду держать плечи.
— Сначала Донну! — вставила Оливия. Её грудь часто вздымалась.
— Как прикажете. — Вербер нырнул в карету. Я последовал за ним. Из-за занавесок, прикрывавших окно, внутри царил полумрак, и зрение не сразу подстроилось к нему. Наконец я проморгался. Увиденное заставило кишки перекрутиться так сильно, что меня согнуло вдвое. Впустую содрогнулся желудок, в котором и желчи-то почти не осталось.
— Айемсия всемилостивая, — прошептал ошеломлённый Вербер, — госпожа лежала рядом с?..
На одном из сидений распластался труп. Он принадлежал девушке, если судить по простому платью, разодранному в области груди. Лицо девушки представляло собой в один сплошной сгусток кровоподтёков, синяков и порезов, за которыми терялись черты, из свёрнутого носа прочертились две кровавые дорожки. В приоткрытом рту неровно зияли зубы, на месте некоторых была пустота. Выдранные из головы волосы клоками валялись на платье, один локон прилип к тёмному пятну на полу. Правая рука несчастной неестественно выгнулась в локте. Скрюченные пальцы крепко обхватывали маленький кинжал.  Горло Донны уродливой чернотой прорезала щель, из которой на бархат сидения натекла большая лужа.
— Животные, — выдохнул Вербер, — чтоб дерьмо, которое они считали своими душами, разодрала тьма. Ни одна смерть не была бы достаточно жестокой, чтобы искупить её страдания.
В памяти всплыло, как Вероника разделывает очередного оборванца. Она вспорола ему живот, и он упал на дорогу, подгребая к себе выпавшие кишки.
Чем заслужила девушка такую участь? Если на свете существует высшая справедливость, раны Донны закроются, и бедняжка оживёт.
Никто не ответил на горячую мольбу.
— Я за плечи, вы за лодыжки, — странно изменившимся голосом сказал Вербер, и я нервно кивнул, забыв, что он стоит впереди и не может увидеть движения. Однако ему не потребовался мой ответ. Он взял Донну под мышки, приподнял, и голова девушки откинулась. С телом её связывало несколько лоскутов кожи. Практически спилили. В груди родился исторический хохот, вышедший наружу невнятным бульканьем.  Какой придурок додумался до сумасшедшей идеи: современный человек в средневековье? Поставить бы его рядом со мной… а лучше вместо меня. В прочитанных ранобэ про попадания ничего не говорилось об ужасных убийствах беззащитных и о том, как омерзительно выглядят мертвецы.
— Тихо, тихо. — Вербер придержал голову и мотнул подбородком в мою сторону. Я схватился за начинавшие коченеть ноги и спустился по приступке к Оливии. Когда баронесса разглядела состояние своей служанки при пасмурном свете дня, из её глаз хлынули слёзы. Она резко отвернулась. Плечи девушки задрожали от сдерживаемых рыданий. В какой-то мере эта реакция успокаивала. Мир ещё не сошёл окончательно с ума. Путешествие с Вероникой, которую язык не поворачивался назвать сторонником гуманистических  идей, и постоянные встречи с отпетыми мерзавцами понемногу начинали убеждать в том, что на свете мало осталось тех, кто сохранил человечность.
— К лесу, — прохрипел Вербер. Подол платья мёртвой девушки то и дело норовил задрать ветер, и я придержал ткань.
Мы положили тело за зарослями кустарника, достаточно плотного, чтобы с дороги нельзя было заметить, что тут что-то есть. Д’Трувиа встал у неё, открыл рот, помолчал и закрыл его. Затем снова. Как будто не находил слов. Наконец он сказал:
— Твоя душа вернётся в свет, Донна. Всемогущий Векхцвайн не допустит, чтобы получилось иначе.
И он прочертил в воздухе над девушкой треугольник, словно скреплял этим слова. Потом он обернулся ко мне. Глаза лихорадочно горели на его враз осунувшемся лице, длинные усы обвисли.
— Идёмте. Время речей ещё не настало. Оно начнётся после похорон.
— Здесь?
Он с недоумением воззрился на меня, поджал губы и зло сказал:
— За павшими снарядят отряд, как только мы вернёмся в Эстидак. Никто не бросит своих людей гнить посреди леса.
Когда мы вернулись к карете, то обнаружили, что Оливия скрылась в карте и ожесточённо оттирала её от следов недавнего зверства. Вербер попробовал вразумить её, сказав, что не пристало баронессе лично заниматься уборкой и что он очистит сидения и пол, когда освободится. Девушка в ответ смерила его холодным взглядом, показавшимся мне до странности  знакомым. Опухшие веки и раскрасневшиеся щёки почти не портили его величественной презрительности. Наверное, много тренировалась.
— Чрезмерная забота рождает слабость…
— А слабость правителя ведёт к несчастью его подданных, — закончил Вербер. — Пословицы не всегда нужно трактовать буквально.
— У меня нет настроения пререкаться. Чем раньше мы закончим, тем раньше уедем отсюда.
— Я бы так не торопился, ведь всё идёт к тому, что запрягать будут меня.
Шутливые слова Вербера повисли в воздухе. Он кашлянул и продолжил:
— Лошади разбежались или пали в драке. Бандиты метили по ним; и с чего бы этим скотам вздумалось убивать коней, за которых могли бы дать приличные деньги? Если у них, конечно, нашлись бы связи…
— Прошу прощения за то, что перебиваю вас,  — вклинился я, почуяв, что сейчас самый подходящий момент, — однако наш конь выжил и в силах довезти экипаж до города. Мы готовы предоставить его вам.
Я махнул рукой в сторону ящероконя, который с кажущейся беспечностью стоял в отдалении. Казалось, он не сдвинулся с места с тех пор, как завершился бой.
— Один конь на двоих? — В голос усача вкралось недоумение. Настал мой черёд неловкого кашля.
— Верно. Поэтому, если вы примете предложение, мне и моей наставнице придётся воспользоваться каретой, если, конечно, госпожа Оливия не станет возражать против нашей компании. К тому же, ввиду известного положения госпожи Вероники в обществе и произошедших событий, было бы предпочтительно придать коню более… общий вид. Чтобы не смущать случайных путников на дороге и не вызвать переполоха среди стражи на воротах.
— Насколько общий? — спросила Оливия, но, оглядев ящероконя, ответила сама. — Спрятать хвост, накрыть гриву и натянуть что-нибудь на морду. Тогда, если не присматриваться, никто не заподозрит его… необычное происхождение.
Д’Трувиа пожал плечами.
— Лошадей поблизости в избытке, так что найти подходящие доспехи вполне реально.
Стоило ли радоваться тому, что они не потребовали объяснений, зачем скрывать облик скакуна? Потому что я вряд ли сумел бы внятно рассказать, для чего требуются столь изощрённые меры предосторожности. Вероятно, и Оливия, и Вербер обладали большей сообразительностью.
Как выяснилось, к переносу трупов привыкаешь с поразительной быстротой. Совсем недавно один вид убитого человека пробуждал в душе трепет, и вот уже тащишь очередного мертвеца с чёрствой небрежностью бывалого вояки. В какой-то момент я остановился, чтобы посетовать на боль в спине и в руках, вызванную тяжёлым грузом, и понял, что в живот убитого, лодыжки которого я держал, воткнута обломанная стрела, на древке которой виднелись отметины от ногтей. Меня повело, однако желудок пустовал, и к тому же умерший явно бы не обрадовался, если бы его заблевали.
Оружие павших Вербер забирал и складывал в отсек экипажа для вещей, чтобы, как он объяснил, не позволить мародёрам забрать самое ценное. При этом бандитские палицы, копья и грубые мечи он не трогал. Когда мы шли к последнему охраннику экипажа, в дорожной пыли что-то свернуло. Я наклонился и подобрал перочинный нож, ставший спасением баронессы и её спутника и гибелью разбойников. Мысли устремились к служанке, подарившей мне нож. Похвалила бы она меня за то, что я сделал при помощи её дара милосердия? Или она вручила его для защиты, а не для резни?
Что сделано, то сделано, и прошлого не изменить. Я вздохнул и положил нож в карман. Мы перенесли мертвеца и встали на обочине, окидывая безрадостную сцену взглядами.
— Теперь время искать доспехи для вашего скакуна, — сказал Вербер, и я поёжился. Мёртвые лошади выглядели тяжёлыми.
Тяжёлыми они и оказались.
Для того чтобы раздеть труп коня, его необходимо перевернуть, потому что иначе не добраться до некоторых застёжек. При этом туша животного успела окоченеть и на ощупь дьявольски неприятна, да и кроме того в некоторых случаях испачкана кровью. Грязная работа. К несчастью, чтобы собрать полный комплект, пришлось раздеть не одну лошадь. Но в конечном счёте мы стали гордыми и замызганными обладателями шанфрона, кринета и других частей конского снаряжения, названия которых вылетели из головы чуть ли не быстрее, чем попали в неё. Я и познакомился-то с ними только потому, что Вербер, обычно изо всех сил тянувший труп за какую-нибудь конечность, чтобы мне удобнее было снимать доспех, выплёвывал неизвестное слово.
— Краппер! — стонал он, и вены на его шее вздувались от напряжения, когда он приподнимал круп лошади. Я в это время судорожно прикидывал, что из многочисленных ремней и застёжек могло принадлежать крапперу и не являлся ли пресловутый краппер замысловатым ругательством.
Однако самый трудный соперник поджидал нас в конце.  Ящероконь не намеревался терпеть людишек, которые вознамерились нацепить на него новое обмундирование. Это он ясно продемонстрировал, обнажив чересчур острые для мирного непарнокопытного зубы и угрожающе пригнув голову.
— Я разберусь, — сказал я Верберу, и тот, одобряюще улыбнувшись напоследок, поспешил отдалиться.
— Послушай, это не моя прихоть. Никто бы не стал вешать на тебя дополнительную амуницию, если бы не необходимость.
 Если уж на то пошло, я бы вовсе не приближался к нему, если б мои желания значили хоть что-то.
— Нам нельзя, чтобы священники Триединых увидели, что ты с земель Владыки, понимаешь?
Я чувствовал себя полным идиотом, разговаривая с лошадью. Хуже было то, что в ответ ящероконь воинственно всхрапнул, будто понял мои слова и разом выразил своё отношение к церкви, светлым магам и прочим недругам Мадила.
— Думаешь, мне хочется наряжать тебя? Но так приказала Вероника. Вероника, слышишь?
При упоминании имени хозяйки ящероконь встрепенулся, повёл гривой и поднял голову. Невинность заступила на смену вместо воинственности, и он развернулся боком. Ему даже хватило дерзости призывно заржать, как будто он поторапливал нас. Я ощутил острое желание спрятать лицо в ладонях, но их покрывал толстый слой грязи.
Почему никто не говорил, что спасение жизней может так изматывать?