txt

Лгут те, кто говорит, что пожар в Найроби обошелся без жертв. Все эти россказни, что жители были выведены, а город сожжен и очищен от бубонной чумы — выдумка. Тогда,в начале двадцатого века, погибли лишь те, кто не сумел вовремя учуять угрозу и бежать неделями ранее. С тех пор разговоры о сожжении колониальной столицы утихли. Город отстроили заново, и он зажил прежней жизнью. Только вот каменный дом, что стоит рядом с нынешней мечетью Джамия, в северной части города, каждую весну цветет легендой так похожей на правду. Нищие и безумные выходят на улицу, чтобы рассказать его историю, и отставной капитан колониальной полиции снова вспомнит эту сказку.
Найроби рос и стал уже не просто чешуйкой железнодорожной змеи, но и узлом, в который свивались нити торговцев, мистиков и авантюристов со всех британских колоний. Каменный дом стоял и до приезда Хаима, но он смог восстановить в нем алхимическую лабораторию времен Ибн Сины. Внутри дома мало кто бывал днем, но ночью проводились собрания. На всю улицу были слышны арабские молитвы вперемешку с грохотом бубна. Белые поселенцы толковали между собой.
— Опять араб ночью беснуется. Незачем добрым христианам жить с ним на одной улице, — заверял бывший фермер, а ныне пастор господин Бейл.
— А по что с мужиком живет? Еще и черным! Не раб он ему никакой, с рабами хозяева так не обходятся, — вторила ему жена.
Хаим говорил, что плоть человека слаба и не протянет долго. Но душа бессмертна, если кормить ее вовремя. Одну душу можно наполнить лишь другой. Арабы видели в этом учении проповеди о пришествии пророка Махди и от того еще тщательнее скрывали ночные собрания от британских властей.
Чума не пришла внезапно. Сначала один район, потом другой. То там люди больных пожгут, то тут постреляют. Страх пришел позже чумы. А вслед за страхом пришел огонь, штурмовавший город. Главы богатых семейств, основатели города, знали об этом и тихо ушли за неделю до пожара.
На рынке продавали рыбу, огонь подступал к воротам. В борделе заражались сифилисом, огонь лизал двери лавок. Пламя играло с детьми на площади, но те убегали. И в момент порочного зачатия, бывший фермер, а теперь пастор, господин Бейл, учуял запах дыма. В один момент все стало так просто и понятно. Незачем больше откладывать деньги на новый участок земли, все погорит. Жена ничего не узнает, это тоже верно. Бывший пастор фермер, а ныне бывший пастор, господин Бейл остановился и подумал : "Сегодня все грехи прощены".
В последние минуты этого города Хаим вспоминал свою далекую юность. Века три, нет четыре назад он тоже был молод. Родиной его был Дамаск, где узкие улицы текут в озера площадей. Там, в Дамаске куют лучшую сталь, которая так легка в руке. Тогда, еще молодой Хаим, впервые убил человека. Даже для солдата первый раз самый памятный. Он помнил как кривой меч сделал движение вверх, затем упал вниз. И последний удар влево, в сторону сердца. В ночь после боя Касим взял пергамент и написал об убитом им копте. Каллиграфическая арабская вязь в память умершего. В конце он росчерком повторил рваные движения меча как напоминание самому себе. Вверх, вниз и влево, в сторону сердца.
Он встретил копта снова, с тем же шрамом на лбу. И снова ударил мечом, запоминая движения руки. Новые стихи, новая встреча, но тот же копт. Тайны жизни и собственных вечных перерождений. Создание новой души или воскрешение старой теперь известны ему. История новых судеб написана шифром, но ведь и тайну можно кому-то открыть, особенно если он сам порождение этой тайны. Теперь же, сидя в каменном доме и не имея ни одного сильного удара меча, он раскрыл книгу и начертал новую историю.





Поезд из Момбасы плелся вдоль пустынных пейзажей уже второй мой сон. Я то и дело засыпал от духоты, стараясь скорее окончить путешествие. На этот раз сон прервала очередная остановка и крики женщин, продающих на станции кукурузу. В вагоне было все так же громко, говорливо и тяжело от горячего воздуха. Хотелось спать и дальше, но передо мной сел новый пассажир. Местный, но в стареньком английском костюме. Африканец из редкой касты тех, кто, повинуясь западной моде, носят усы. Для студента он был уже стар, а для профессора из Макерере слишком худ и печален. Я определил его в этой иерархии как кандидата каких-то наук. И спал бы я дальше, если бы он не сверлил меня взглядом и не ждал диалога. К несчастью, он заговорил первым :
— Вы англичанин? Я бы мог подумать, что вы из местных, кто остался после независимости, но одежда не та.
Одет я и вправду был слишком плотно. На шее болтался немецкий фотоаппарат. Скрывать происхождение было глупо.
— Верно. А вы? Кандидат? Агрономических? Медицинских?
— Философских. Сначала в Лондоне, потом в Уганде. Вы были близко, — он смущенно улыбнулся.
— Едете в столицу для научных изысканий. Очередные чтения в честь президента или сегодня двадцать лет независимости..
— Не совсем. Еду я в национальных архив. Да и сам я из Найроби. Мы, кандидаты, очень любим путешествовать там, куда не суются профессора и не доезжают студенты. Особенно что касается местного фольклора… А Момбаса, откуда едите и вы, кишит им. Разве что я еду не прямым маршрутом, а стараюсь остановиться в каждом населенном пункте хоть на день.
— Мы могли с вами пересекаться в Момбасе, если вы там были на той неделе. У нас, кажется, схожие интересы. Меня интересуют восточноафриканские арабы, а, следовательно, их культы и ответвления от классической религии.
Вместо ответа, кандидат раскрыл черную наплечную сумку и выудил оттуда записную книжку. Пролистав пару страниц, он ткнул мне ею в нос и стал ждать реакции. На желтых страницах виднелись буквы похожие на арабскую вязь. Резкие, рваные буквы, выведенные его рукой. Не сказать, что я не доверял этому человеку, но говорить сразу все не хотелось. Он искал то же, что ищу и я. Следовало быть аккуратным.
— Кажется, это амхарская письменность. Возможно, древний язык гыыз. Боюсь, что это не мое научное поле.
— Не валяйте дурака.. Если вы и правда занимаетесь арабскими сектами, то единственное что вас могло вытащить с ваших островов - эти символы. И мы оба едем в Найроби, чтобы заняться одной и той же книгой.
Я снял фотоаппарат с груди и сделал несколько снимков его записной книжки. Честно говоря, в моей сумке лежал такой блокнот с десятком подобных записей. Но этих у меня еще не было.
— Меня зовут Мунира. Я оставлю вам свой адрес в Найроби и вы сможете меня найти, как освоитесь в городе. Думаю, это будет удобнее, чем говорить здесь. А пока я вам предоставлю то что имею. И с радостью посмотрю, что есть у вас.
Мы обменялись записными книжками и остаток дороги лихорадочно перечерчивали буквы, пополняя свои коллекции. За окном поезда темнело. Появился полумесяц, острый как арабский кинжал, но было уже не до него.
Мне предложили отправиться в Кению не случайно. Цель поездки - ознакомление с культурным кодом, оставленным сочинением арабского автора начала двадцатого века, "Кадер Мариифа". Долго об этой книге толковали в научных кругах Британии, но вскоре попытки расшифровать странный текст были оставлены. "Кадер" был отправлен на полку возможных фальсификаций наряду с Манускриптом Войнича. Но год назад, пролистывая копию текста, я пришел к выводу, который отразился в моей статье для английской прессы.
"Весь текст представляет из себя шифр на оманском диалекте суахили. Система шифрования одинакова для каждой части. В начале абзаца идет ключ-символ, похожий на арабский, а позже набор слов на суахили. В тексте содержатся исключительно глаголы, а имена существительные тщательно стерты со страниц. Предположительно, начальный ключ должен вести к недостающим именам собственным" — писал я.



Я оставил свои вещи в старой гостинице и вышел в город. Я бывал в Найроби раньше, но город менялся с каждым годом, и непонятно в какую сторону. Бывшие особняки теперь казались блеклыми призраками среди новостроек. Воздух на улицах кипел от жара моторов, стали появляться первые автомобильные пробки. Не повезло мне прилететь в сезон засух.
Тревожить моего нового знакомого Муниру я пока не собирался. Этот печальный человек, отличавшийся от большинства африканцев, привлек меня, поэтому зайду, может, ближе к вечеру. Мне казалось символичным сначала отправиться в сторону каменного дома, где началась история книги . Точного адреса я не знал, потому взял такси и велел везти меня к мечети. Квартал возле нее совмещал в себе убожество хибар и новых домов так что найти особняк было несложно.
Бродить по полуденной жаре было трудно, но спустя полчаса я увидел большое каменное строение. Судя по внешнему виду оно было заброшено уже лет пять как, а может и раньше. В этом городе все слишком быстро стареет. Трудно сказать, почему власти не позаботились о каменном особняке и до сих не пор заполнили его очередным ведомством или службой. Я даже не был уверен, что в доме когда-то было электричество.
На первом этаже не оказалось ничего кроме пустых комнат. Планировка дома не менялась явно со времен пожара, и, возможно, где-то здесь и стояли алхимические реторты. Я стал подниматься на второй этаж, когда услышал доносившийся сверху звук. Здесь часто можно встретить бродяг, сбившихся группами и живущими в домах доколониальной эпохи. Такие дома — истинные дворцы для народа. Через приоткрытую дверь виднелся хлам, разбросанный по полу, и с десяток пустых бутылок. Уцелевшая дверь оказалась открыта, скрип вполне мог кого-нибудь разбудить. Мои шаги отдавались по каменному полу, а потому идти следовало аккуратно, чтобы не беспокоить жильцов. В темноте лежал кто-то накрытый старым одеялом.
Человек лежал на циновке. Лицо спящего было гладко выбрито, одежда хоть и не новая, но содержащаяся в порядке. Я попытался его окликнуть. Лежащий встрепенулся и открыл глаза. Помутневшими белками, он изучал мое лицо. Скоро беззубый рот расплылся в улыбке.
— Капитан?! Рад видеть вас… Простите, что тут не прибрано, я помню устав и про чистоту верно помню, но сами понимаете какие времена… Лейтенант Доу все так же готов вернуться к работе, я знал, что вы вернетесь, сэр.
Лейтенант отдал мне честь, приставив руку к подобию фуражки :
— Я знал, что этот бардак скоро кончится. Верно вы всегда говорили сэр, что эти игры в демократию к хорошему не приведут. Я буду рад снова служить в колониальной полиции, вы можете даже понизить меня в звании!
Он потянулся рукой в сторону циновки. Я было схватился за нож, висевший на моем кармане, но увидел что он достает бутылку. Отхлебнув мутной жидкости, он протянул ее мне и продолжил поток мыслей.
— Мне снилось почти каждую ночь как вы приходите, и я снова служу в вашем добром подчинении. Я не думал, что встречу вас здесь и в таком виде…
Он смутился и опустил бутылку. Бывший колониальный лейтенант был не в себе. Мне захотелось внести ясности
— Вы, видно, меня с кем-то спутали. Я… — пришлось подобрать нужное слово — Я турист.
Маленький, сморщенный лейтенант совсем поник. Я только что дал ему надежду из его грез и разрушил. Но кажется образ белого человека был приятен ему в любом виде.
— Что делает сэр турист в моем доме? Это очень не туристическое место. — годы службы в полиции почти сгладили его акцент.
Я пересказывал ему известную мне сказку об арабе, о временах до пожара. Но он меня перебил :
— То о чем вы говорите тут всякий знает. Оттого я в этом доме один и живу. Другим страшно тут, но вы ведь помните мою храбрость. Мне тут бояться нечего. Да и сколько хозяев сменилось у этого дома за полсотни лет.
— Сколько ? — спросил я.
Доу задумался, но ненадолго.
— Три! Последний был очень занятой человек. Служил в национальном архиве. Представляете, купил однажды подарок любовнице. Нижнее белье, красивое, британское — последнее он проговорил шепотом. — А жена его увидела размерчик и этим же бельем его во сне придушила! Шороху на весь Найроби было!
Память лейтенанта дала сбой и перед ним снова стоял капитан. Я вынул блокнот и показал ему записи с буквами.
— Здорово вы вспомнили, сэр. Отличное было дело, когда мы с вами этих сектантов закрыли. Они, правда, все стены камеры этими буквами исписали.
— Доложите по форме. Все, что вам известно и что вы помните.
— Сейчас, сейчас.
Он снова запустил руку в свое барахло и выцепил блокнот с огрызком карандаша.
— Сектанты из Ньякуры. Началось все с арабов, а потом вся деревня этой ересью занялась. Говорили, что наследники какого-то учителя.
Он перелистнул страницу и прочитал по слогам :"Ски-ла Аве-рки-е".
— Да. Считали, что араб, который здесь жил, перерождение их учителя. Аверкие этот мастером сабельного боя был. Говорят, удары собирал, а когда сюда лет двести назад все сюда хлынули, то и он пришел. Вот он и собрал в Ньякуре своих приближенных. Все учил их как шашкой рубить, удары заучивать. У сектантов тех вместо библии в домах были книги, сборники сабельных ударов. Сами все записывали. Так из поколения в поколение жили, а потом решили что араб здешний, Хаим этот, - перерождение их учителя.
Я записал имя копта Скилы Аверкие. Доу сказал, что это имя чужое и араб украл его в Египте. Тело Хаима якобы нашли в каменном доме после пожара, а книгу выкрали мародеры. А дальше нового он мне сказать ничего не мог, остальное давно было известно в научной литературе.
Когда я подошел к дверям, Доу снял фуражку и жалобно проговорил :
— Сэр, а какое у меня теперь звание?
— Майор. Ты теперь майор. Неси службу здесь, пока в министерстве все не уладится. За тобой обязательно вернутся.
На этом повышении мы с ним и распрощались.
Вернувшись в гостиницу, я недолго думая набрал по адресу, который мне оставил Мунира. В трубке послышался женский голос, как оказалось позже - его племянницы. Мунира как и многие состоятельные люди в городе жил в частном доме вместе с семьей. Мы договорились встретиться вечером и пойти пешком в национальный архив, чтобы засесть за упоминания арабских сект в городе. Идти в жару было невыносимо, а вот вечерний ветер делал столицу уютным, почти английским городом. Я предложил ему наведаться в архив, заодно разузнать о копте.
— Названия точно не знаю. Кажется что-то про сабельные удары. Автор - Аверкие Скила. Не то египтянин не то еще кто. Символы что мы с тобой чтили в его секте, а некоторые считают его предыдущим перерождением автора "Мариифы". Так сказали мои источники.
— Твои источники? — засмеялся Мунира — Ты в городе уже день, а у тебя тут свои источники.
— Про этого египтянина слышал?
— Нет. — признался кандидат, — А вот про секту меченосцев слышал. Это, кажется, от суфийских орденов пошло в исламе. Сакральное знание удара. Они считали, что каждый удар подобен печати. Но ни одна печать не должна повториться.
Мы взяли по бутылке пива и двинулись на закате в сторону архива. Ветер тихо обдувал деревья. Мы шли по центру Найроби, где слева и справа льется музыка из кабаков и баров. Город все не хотел засыпать. Теперь, когда он стал свободным, жизнь тут текла и днем, и ночью. Пиво развязало Мунире язык.
— Свое детство я провел в Кисуму. Да и родился я там. Помню когда впервые увидел столицу. — вздыхал он.
— А я и вырос и жил в Лондоне. Негде вздохнуть. У вас хоть надышишься..
— Еще как надышишься. Так надышишься иногда, что не знаешь куда это все и выдохнуть. Устаешь. У нас в Кисуму…
Отец Муниры был одним из лесных братьев. Так называли партизан во время восстания мау-мау. Не знаю, кто додумался так назвать восстание против британцев, но, вроде, это была аббревиатура на суахили . Что-то в духе "Уйди белый, дай дорогу черным". Этому восстанию и войне Кения была обязана своей независимостью.
Его отец вернулся с войны героем. Выходец из народа кикуйю, обычный крестьянин, в мгновение стал одним из тысяч национальных героев, имеющих почет и связи. Позже он смог устроиться в одном из банков. Мунира говорил, что сам президент Кениата тогда помог ему.
Сам плохо говоривший по-английски, его отец старался дать детям лучшее образование. Родным для Муниры и его братьев стал язык бывшей метрополии и кандидат порой стеснялся того, что говорит на родном кикуйю с акцентом.
Мы с ним были похожи. Дети героев войны, которые не знали куда себя деть в этом новом мире. Мунира отправился учиться в Лондон благодаря помощи отца. Выбрал философию потому что не до конца понимал, что это такое. Все остальное казалось ему понятным и скучным, а здесь было где развернуться в изучении непостижимого. Новой стране требовались врачи и агрономы, требовались солдаты и банкиры. Мунира стал лишним в этом новом мире, поэтому занимался тем, что все равно не интересно другим. Так, он выстроил вокруг себя новый мир, состоящий из народных сказаний и легенд. Последние годы он, как и я, пытался расшифровать "Кадер Мариифа", поэтому знакомство с ним казалось подарком судьбы. Я сказал, что посетил дом и о странной встрече внутри.
Дорога прервалась и мы уткнулись в развилку, петлявшую в сторону рынка и северных кварталов. Мунира остановился и посмотрел на меня :
— Знаете, когда я учился в макерере, то один профессор задал нам вопрос. И этот вопрос очень хорошо дает понять, что за человек, которого вы встретили в доме, и какова вся его порода.
От дороги стоял шум, и мне приходилось прислушиваться к его словам, а он не собирался идти в более тихое место, стоя как вкопанный у поворота.
— Вот скажите. Что вы выберете? Пройти жизненный путь праведника или пойти своим, окольным путем, который может сделать из вас нового святого? Но учтите, что оба пути кончаются смертью.
Я зачем-то осмотрел улицу, разделив людей на дороге к рынку и к северным кварталам. Ветер нес запах пряностей и раздолья. На пути я не увидел святости на лицах.
— На моей родине все стараются идти вторым путем, но на этот вопрос ответят, что они безгрешнее Девы Марии. Я предпочту все же свое, окольное.
— Вот видите. Начинаете понимать. — похвалил меня Мунира. — Наш народ несколько веков дрессировали, что верным может быть только путь праведника, и не придумать ничего нового и богоспасительного, кроме того что было уже пройдено. И такие как ваш лейтенант были праведниками того, старого мира
— А кто по мнению вашего профессора новые святые?
— Они, — Кандидат показал на стену здания, разрисованную в национальные цвета, среди которых угадывалось лицо основателя добывающего предприятия. — Новые святые те, кто пошел джунглями, продираясь сквозь грех и самонадеянность. И последние стали первыми, разумеется. То царство где были нужны колониальные лейтенанты пало, но могут ли они стереть свое житие? Они были уже канонизированы старым миром. В новом им просто не место.
— Мне кажется, главное осознать необходимость вообще быть святым. Вы впитывали с молоком матери образ служителя империи, а те, кто выбрал свой путь, были сродни варварам. Но они понимали, что этот другой путь есть и он может привести к новому "Царству Божьему". Тогда какой ваш путь, Мунира? Вы определились?
— Я предпочитаю стоять у развилки и спрашивать у людей, какая дорога им по душе. Только разница между философским вопросом и жизнью в том, что ты каждый день можешь вставать на другой путь. Те, кто это понимают, сильнее любого варвара и полезнее любого праведника.
Мунира наконец отошел в тень и в пару глотков допил пиво. Его глаза были тоже устремлены в сторону рынка.
Дорога прервалась, и мы уткнулись в развилку, петлявшую в сторону рынка и северных кварталов. Мунира остановился и посмотрел на меня :
— Знаете, когда я учился в макерере, то один профессор задал нам вопрос. И этот вопрос очень хорошо дает понять что за человек которого вы встретили в доме и какова вся его порода.
От дороги стоял шум и мне приходилось прислушиваться к его словам, а он не собирался идти в более тихое место, стоя как вкопанный у поворота.
— Вот скажите. Что вы выберете? Пройти жизненный путь праведника или пойти своим, окольным путем, который может сделать из вас нового святого? Но учтите, что оба пути кончаются смертью.
Я зачем-то осмотрел улицу, разделив людей на дороге к рынку и к северным кварталам. Ветер нес запах пряностей и раздолья. На пути я не увидел святости на лицах.
— На моей родине все стараются идти вторым путем, но на этот вопрос ответят, что они безгрешнее Девы Марии. Я предпочту все же свое, окольное.
— Вот видите. Начинаете понимать. — похвалил меня Мунира. — Наш народ несколько веков дрессировали, что верным может быть только путь праведника и не придумать ничего нового и богоспасительного, кроме того что было уже пройдено. И такие как ваш лейтенант были праведниками того, старого мира
— А кто по мнению вашего профессора новые святые?
— Они. — Кандидат показал на стену здания разрисованную в национальные цвета среди которых угадывалось лицо основателя добывающего предприятия. — Новые святые те, кто пошел джунглями, продираясь сквозь грех и самонадеянность. И последние стали первыми разумеется. То царство где были нужны колониальные лейтенанты пало, но могут ли они стереть свое житие? Они были уже канонизированы старым миром. В новом им просто не место.
— Мне кажется главное осознать необходимость вообще быть святым. Вы впитывали с молоком матери образ служителя империи, а те кто выбрал свой путь были сродни варварам. Но они понимали, что этот другой путь есть и он может привести к новому "Царству Божьему". Тогда какой ваш путь, Мунира? Вы определились?
— Я предпочитаю стоять у развилки и спрашивать у людей какая дорога им по душе. Только разница между философским вопросом и жизнью в том, что ты каждый день можешь вставать на другой путь. Те кто это понимают сильнее любого варвара и полезнее любого праведника.
Мунира наконец отошел в тень и в пару глотков допил пиво. Его глаза были тоже устремлены в сторону рынка. (этот диалог либо целиком переписать, либо вообще убрать)
Когда мы подошли к архиву, он посмотрел на меня и сказал :
— Вот такой я человек. Для кенийцев я слишком белый, чтобы быть своим. Для европейцев слишком черный, чтобы считаться со мной.
Архив закрывался через час. Все что нам нужно было - получить книги на руки и побыстрее улизнуть в ближайший ресторан или гостиницу, где нам бы никто не мешал. Архив был пуст, и сонные работники потихоньку собирались домой.
— Будьте добры, запишите на мое имя эти книги.
Мунира достал удостоверение и список литературы. Кажется, сотрудники его знали.
Я просунулся в окошко и постарался объяснить, что я ученый этнограф, прибывший из Британии. Восторга это не вызвало. Еще меньший восторг вызвала книга, которую я запросил.
— Могу ли я попросить вас найти мне сочинение о сабельном бое вот этого автора. — я написал имя Скилы Аверкие на листе.
— Подождите немного. Книга лежит в отдельном отсеке архива. — пояснила девушка в окне.
Она ушла и через пару минут ее место занял мужчина в помятой рубашке.
— Сэр, к сожалению в нашем архиве нет такой книги.
— Как нет? Мне только что сказали, что она лежит в отдельном отсеке архива… — удивился я.
Мужчина протер очки и поглядел на меня.
— Сказано вам. Нет и не было такой книги. Откуда вы, сэр? Британия?
— Да. — подтвердил я.
— Вот у вас британцев свои дела и свои архивы. А у нас  свои архивы и свои дела. Они вас не касаются. Забирайте книги и проваливайте.
Мы получили литературу по сектам и ушли.
Я курил на улице у архива, когда Мунира наконец сказал :
— Может и правда никакой книги нет? В любом случае, мы получили хоть что-то.
— Все твои справочники по сектам и небогоугодным местам не годятся. Есть чувство, что все это ложный след, а искать следует то, чего якобы нет.
Я был рассержен. Из-за угла здания вышел человек одетый в черное. Пальцами он изобразил зажигалку и порывшись в кармане, я зажег для него огонь.
Маленькая вспышка пламени озарила его глаза. Он смотрел прямо на меня.
— Спасибо. Если вы и вправду британец, — он сделал акцент на моей нации. — То вам правда не стоит интересоваться такими вещами. У нас свои дела, у вас свои. Я надеюсь, мы с вами больше не встретимся.
Бросив только начатую сигарету, он исчез за следующим углом.



В номере отеля было душно. Я лежал в кровати, глядя в крутящийся под потолком пропеллер и думал : "А стоит ли ехать в Ньякуру? Наверняка там остались люди, которые знают про книгу хоть что-то." В любом случае, от поездки мы ничего не потеряем. Мунира сказал, что есть другие методы добыть копии книг. Он взялся обойти всех знакомых старьевщиков и лавочников, которые хоть как-то соприкасались со старыми рукописями.
Не в силах уснуть, я выглянул в окно. Плотный занавес ночи закрывал дворик гостиницы от дороги. Из двора потянуло дымом. На мгновение мне захотелось выйти на улицу и постоять с этим ночным постояльцем. Но тело болело. От усталости или этого климата, не знаю. На лбу выступал холодный бисер пота и мне пришлось лечь обратно в кровать.
Когда я проснулся, то дым валил отовсюду. Дышать было абсолютно нечем, а за окном мерцало пламя. С трудом поднявшись, я откашлялся. Двор отеля горел, но ни криков, ни ругани не было слышно. С улицы доносилось только мерное дыхание, какое бывает у хорошего спортсмена во время бега.
Тут же послышался звон металла. Две фигуры во дворе фехтовали, окруженные огнем. Высокий негр, раздетый по пояс, умело отбивал выпады саблей своего оппонента. Другой же, крепко сложенный одетый в арабские тряпки человек нападал с новым усилием. Не понимая ничего, я завороженно смотрел на схватку этих двоих, прячась за шторой. Приглядевшись, я увидел, что сабля араба полыхает легким пламенем. Дым уже драл горло, но тело было не в силах сдвинуться с места. В дверь раздался стук. Били не рукой, а чем-то деревянным, и настойчиво. Я повалился на пол, когда дверь уже выбили с петель.
В проеме показалась фигура в форме. Вместо лохмотьев на нем аккуратно сидела полицейская форма времен колонии.
— Господин капитан, вы живы! Я еле пробрался на ваш этаж. Нам пора уходить.
— Куда? — хрипло спросил я.
— Они взяли город ночью, сэр! Когда никто не ждал. Вышли из своих лесов и повалили сюда как саранча. Поднимайтесь, скорее же.
Я с удивлением узнал в своем спасителе бездомного, что встретил в каменном доме. Голова отказывалась соображать и воспринимать действительность.
Он взял меня под руки и начал обмахивать какой-то тряпкой.
— Еще бы полчаса и вы угорели. Пойдемте скорее вниз.
— Кто эти люди и зачем они жгут город?
— Крепко вы надышались сэр! Повстанцы готовили это нападение заранее, не иначе. — Доу едва хватало воздуха на слова.
Он вывел меня в пустой холл гостиницы.
— Главный вход завалило. Как только мы выбежим через пожарный, то пригибайтесь как можете. Считайте я второй раз вас спасаю от пуль!
— Как мы выберемся из города?
— Скачите в сторону Ньякуры. Они не успели взять ту дорогу.
Таща меня за руку, он увиливал через проемы и комнаты. В глазах начинало темнеть, как я учуял свежий воздух, и, открыв глаза, понял, что мы выбрались из здания. На улице и правда оказалась привязанная лошадь. Верховой езды я не знал, но разве были другие варианты? Доу рылся в набедренной сумке.
— Лейтенант, — начал было я.
— Майор! — поправил меня он.
— Майор! А вы?
— Я догоню вас позже, мы встретимся в Ньякуре. Подождите одну минуту.
Через минуту он и правда достал из сумки книгу в кожаном переплете.
— Как вы и просили. Учение того самого египтянина. Я полистал, сэр, но ничего не понял. Берите скорее и поезжайте!
Я открыл книгу в случайном месте, но Доу схватил меня за руку и повел к лошади. Он помог мне взобраться на коня. Поводья сами легли в руки, как будто я делал это сотни раз. Лошадь поскакала по мощенной дороге, отбивая копытами такт моего сердца.
Какие повстанцы? Откуда у него книга? Почему посреди огня двое фехтовали в ночи? Голова разрывалась от боли и вопросов. А город горел. Горели хибары и дорогие дома. Но город был другим. Пропали магазины и бары, вместо них полыхали деревянные лавки. Столица стала какой-то… Старой?
Теперь отовсюду доносились крики. Женские и мужские голоса сливались вместе, вдали слышался гул выстрелов. Если по дороге попадутся повстанцы, то это конец. Ночь сгущалась и от ее тяжести было невозможно дышать. Глаза залитые потом с трудом различали где дорога, а где огонь.
Не видя почти ничего, я миновал северную площадь, как донесся гром новых выстрелов. Сам того не замечая, в бреду, я проскочил один из кордонов повстанцев. Сзади доносились крики и просьбы остановится. Остановлюсь — тоже смерть. Конь уже задыхался и не мог скакать быстрее, поэтому я просто закрыл глаза. Пуля вошла прямо в круп лошади, не долетев немного до меня. Я упал на землю и сжав глаза представлял звезды, охваченное огнем небо и повстанцев, окруживших меня.



Глаза открылись от яркого дневного света. Я осмотрелся и не увидел огня. Ни огня, ни улицы. Только перевернутая мебель моего гостиничного номера. Надо мной стоял Мунира. Засохшими от жажды губами я промычал:
— Книга у меня. За пазухой. Бери.
Он расстегнул мою рубашку и приложил руку к груди
— У тебя горячка. Сердце сейчас выпрыгнет. Потерпи, врач уже поднимается.
— Белый человек горит огнем изнутри в городе холодных вод. — сказал я, вспоминая остатки сна.
— Что?
— Так было написано в книге. Я успел ее открыть.
Врач долго осматривал белки моих глаз, щупал пульс, пока не заключил : "Малярия. Обычное дело для европейца в наших края".
Демократы из народной партии неделю назад тому обнесли все аптеки города, чтобы отправить лекарство от малярии в деревни. Как они считали, более нуждающимся. Я даже не знал, какое состояние тогда отгрохал Мунира, чтобы дать мне полноценное лечение. Прямо в гостиничном номере. Три дня под капельницами в этой небольшой комнате казались мне адом. Думалось, скорее я сойду с ума, чем умру от тропической лихорадки. Но Мунира исправно посещал меня каждый вечер. Даже не столько для того, чтобы доложить о своих поисках книги, сколько ради моего развлечения. Однажды, сидя у моей кровати он сказал :
— Я прочитал твою статью. Если исходить из нее, то все эти псевдоарабские символы - это ключ, — он сделал паузу, чтобы я успел за его мыслью, — А ключ ведет к недостающим частям текста в "Маарифе". То есть, исходя из твоей же теории, недостающим подлежащим. Наша последняя зацепка - книга сабельных ударов. А что, если предположить, что каждый из этих символов в "Маарифе" по сути небольшая пиктограмма сабельного удара?
Сказанное им дошло до меня не сразу. Сначала вспыхнул образ араба с горящей саблей, а уже потом я понял, до чего додумался мой коллега. Я отдышался и сказал :
— Если ты не найдешь книгу, то мы поедем в Ньякуру. Я найду водителя.
— Как только ты придешь в себя. Врач говорит еще о паре дней.
Апофеозом пары дней стало не мое выздоровление. Уже на своих собственных ногах я пришел домой к Мунире. Дверь открыла его племянница. Примерно такой, как я ее себе представлял, но без той доброй простой улыбки на лице.
— Мунира арестован. Пришли сегодня утром и забрали.
— На основании чего? — вспыхнул я.
— Говорят о шпионаже. Правда, не знаю. Он не сделал ничего плохого. Шлялся где-то последнюю неделю. Знаю, что бывал у вас. Он упоминал ваше имя.
Я не стал рассказывать про то что произошло у национального архива. Видимо, его походы к старьевщикам стали известны кому-то еще. Мне вспомнился человек, что любезно нам объяснил :"У вас британцев свои дела. У нас свои".
— Неужели ничего нельзя сделать? Дать денег в конце концов!
— Не берут.. — сама не веря в свои слова проговорила племянница, — Суд через неделю. Я думаю его отпустят, конечно отпустят. Пока мы можем только писать ему.
Я уместил свое послание на одном листе с письмом его семьи. К письму приложили приличное количество денег. Зная, что письма предварительно будут читать, мы написали: "Приложенную сумму хорошо бы потратить на лучшее содержание". Именно хорошо бы. Приказывать мы тут не могли.
В ответ пришли два письмо с разницей в один день. Первое было от самого Муниры, где он сердечно благодарил всех, а в частности и меня. Уверял в том, что все обойдется и это нелепое недоразумение. Лично мне же он советует ехать в Ньякуру в скорейшем времени, чтобы к его освобождению была свежая информация.
Второе письмо пришло от администрации тюрьмы. Мунира скончался сегодня утром от сердечного приступа. Администрация выражает свои соболезнования в связи с утратой родственника из-за этого несчастного случая. В несчастный случай не поверил никто. Милый, окруженный зелеными зарослями особняк, поглотил траур чернее, чем та ночь, когда я умирал от малярии.
Я почти перестал появляться в отеле, проводя все свое время в родном доме Муниры. В голове гудело от плача, запаха джина и благовоний. Похороны все откладывали, как будто не веря в случившееся. В доме появился толстый пастор из соседней церкви, читавший молитву за молитвой. Когда его губы пересыхали, то он просил стакан воды, а лучше воды и капельку джина.
Найти водителя до Ньякуры со связями семьи моего покойного друга не было проблемой. Чтобы развеять траур, хотя бы для себя, я решился ехать как можно скорее. Мунире бы понравилось, что я не бросил это дело и не поддался всеобщему унынию. Так бежал от черных лент и скорбных лиц.



Вангуи пела в кругу людей, завывала и стонала, пока мужчины дружным свистом провожали гитарный перебор. Костерок на окраине деревни, куда сползлась вся местная молодежь, встретил меня на подступах к Ньякуре. Я попросил водителя меня ждать недалеко, обещая вернуться через пару часов.
Я подошел к костру, минуя взгляды белесых глаз на черных лицах жителей деревни. Не зная, с чего начать, пришел пытать счастье сюда. Местные были не против.
— Вы присаживайтесь. Вы из строительной компании? Нечасто к нам гости из столицы приезжают. К тому же такие..
— Спасибо, — я уселся на теплый песок подле костра. — Я этнограф. Ученый.
— А-а-а… — в голосах чувствовалось облегчение. — Встречали мы таких. Но что б один. Без предупреждения…
Я виновато пожал плечами. Тут же умелые руки Вангуи метнулись за чашкой, наполнили ее из кувшина и протянули мне :
— Вы выпейте. Вам с дороги полегче будет.
Она достала из мешка упаковку таблеток и кинула мне одну в чашку. Позже по вкусу понял, что аспирин. Горькое банановое пиво с аспирином. Таким не угощали в лучших ресторанах Лондона.
— Если вы ученый, то напишите про нас потом, пожалуйста. Что устали мы. Устали от засух и дождей. От всего устали. Когда наконец африканцам начнут давать английское подданство? — продолжала Вангуи. — Я бы стала певицей. Нравится вам мой голос? Мы тут каждый вечер собираемся и поем. Потому что делать нечего..— она печально взглянула на меня. — Поем и пьем. Вот и все. Не нашлось бы в Англии места для еще одной несчастной деревни?
— Боюсь, что и в Англии люди занимаются тем же. Хотите ли вы туда?
— Хочу. Очень хочу. Вот здорово бы было, если бы какой-нибудь этнограф взял меня в жены и увез отсюда, — расхохоталась она.
Белые, белые, как слоновая кость, зубы, сверкали украшением на ее лице. Мне стало ее жаль. Я вкратце объяснил ей зачем приехал в деревню. Интереса это не вызвало.
— Если вам до арабских сказок, то это к Гитонге. У него и отец этим занимался, и дед. Вся семья такая. Был тут араб раньше. Лет сто назад, наверное, звали его как раз Скила. Все учил людей, а они ему верили. Раньше семью Гитонги боялись, оттого что колдунами считали. А потом поняли, что обычные идиоты. Такие же несчастные как и мы. Вот верят в свои сказки.
— Он сейчас в деревне?
— А где ему еще быть? Вы не торопитесь. Он сам скоро сюда придет. Хоть и старый, а любит он вот так. С людьми посидеть. Послушать. Выпейте еще. Вам аспирина положить?
Гитонга пришел уже после заката. Часть молодежи ушла от костра довольная и пьяная, остались певцы и сама Вангуи. Она шепнула ему, что господин этнограф желает с ним поговорить.
Старик оказался неразговорчив. О том, что было раньше, вспоминал нехотя. Сам называл убеждения своих предков сказкой и выдумкой, хотя и сам с детства прекрасно фехтовал. По его словам, Скила учил, что главное в фехтовании - движения тела. Они как танец. А танец - это жизнь.
— Скажите, Гитонга, а известно вам о книге того учителя? — для убедительности я все записывал.
— Известно. И всем известно. Если же вы хотите ее почитать, то скажу вам, что нет ее. Была когда-то, а потом стала не нужна.
— Это как?
— Да когда Скила тут всех учил, то читать никто и не умел. Толку было от книги? Вот и не сохранил ее никто.
— И нет даже ее обрывков? Понимаете, мне крайне ценна эта информация. Я могу даже заплатить.
— Обрывков полно. В памяти. Скила заставлял наших предков наизусть учить. Как стихи.
— Значит книга была в стихах…
— Почему была? Она и есть. Я же ее помню, — поразил меня еще одним парадоксом Гитонга. — Мы по ней и фехтовать учились. И жить.
Я не знал насколько можно было верить старику. Молодежь рядом молчала, стараясь не прерывать его слов. Других источников у меня не было. Я вынул блокнот и показал ему знаки. Он одобрительно покачал головой.
— В книге таких картинок нет, но я понимаю, о чем вы. — начал Гитонга. — Это удары. Каждый стих книги египтянина начинался с описания удара. После удара история жизни того, кого он унес.
Это была не просто зацепка, а прямой путь к разгадке. Я достал печатную копию текста "Мариифы" с выделенными местами, где должны были быть пропущены слова. Я показал ему символ из первой главы и попросил зачитать стих из книги египтянина.
Он зачитал тихим голосом историю про жадного винодела, который не хотел сбавлять цену за что и был убит Скилой. Я подставил названия и имена в свой текст. Шифр потихоньку складывался, и получалась совсем другая история. Абсолютно осмысленное описание жизни человека. Только начатое с момента его смерти.
— Будьте добры. Я покажу вам еще несколько, а вы читайте по памяти. Помедленнее, пожалуйста, я записываю.
Мы сидели с ним около получаса, пока я не убедился, что ключ действительно найден. Записать абсолютно все, сидя здесь, было невозможно. Требовалось вернуться и, желательно, с аппаратурой для звукозаписи, нет, лучше с камерой, и тогда вышло бы перевести полный текст. Я показал ему последнее место в тексте, и он принялся читать. Я выписал слова из его рассказа и поставил на место в тексте. Получилась история о потомке героя войны, что скитается на чужбине. Он чуть не умирает от болезни, но находит свет. Я дописал последние предложения:
"Белый человек приходит в город холодной воды навстречу учению. Белый человек напишет мое имя и поставит новый росчерк. Возвращение."
Я замер, глядя в свои же записи.Вспомнился сон. "Белый человек горит огнем изнутри в городе холодной воды". Гитонга прочитал написанное
— Чего дивишься? Про тебя что ли?
— Про меня. — задумчиво ответил я.
— Оно так бывает… Может, и сказки многое, но что-то учитель умел. Говорили, что он судьбы не угадывает. Он их создает. Вот и думай теперь.
Старик выпил горького пива и продолжил смотреть на меня.
Обезьяны имеют дурную привычку скакать в ночи по деревьям. Куда хуже, если эти звери (а звери ли они?) решают устроиться на ветке поудобнее и смотреть тебе в спину. Не знаю, сколько обезьян видело мою блуждающую фигуру в ту ночь. Я медленно шел к месту, где просил дожидаться водителя.
Ужасно ли было мне в момент, когда я прочитал последние строки? Думаю, что нет. Просто шум в голове. Конечно, многие факты из моей биографии сходились с написанным. Но верить в то, что сам я - порождение плода чьей-то фантазии и существую лишь ради того, чтобы вернуть своего автора к жизни, казалось мне фантастическим бредом. К тому же, ни о каких ударах меча речи не было. Стоило многое обдумать, а для этого вернуться в гостиничный номер, а для этого найти водителя.
Но его не было. Вернее, машина была. Но другая, то был черный английский вездеход, ждавший меня на том самом месте. Через черное, не пропускающее взгляда окно не было видно водителя. Вскоре он сам опустил стекло и взглянул на меня теми самыми белыми глазами, которые я увидел при вспышке зажигалки у здания архива.
— Не бойтесь. Вам ничего не угрожает. Если не верите мне, то взгляните на это. — Он протянул мне два конверта.
В одном из нем лежала письмо, присланное из моего родного университета. В письме говорилось, что моя поездка приостановлена по определенным обстоятельствам и мне требуется в ближайшее время вернуться домой. Разорвав второй конверт, я увидел билеты на самолеты через двое суток.
— Садитесь. Я довезу вас до отеля, а там у вас останется целых два дня, чтобы насладиться городом. — послышалось из машины.
Я сел на заднее сидение, положив рядом свою походную сумку.
— Очень милую деревню вы выбрали для научных изысканий. На то были причины?
— Были. Собирать фольклор в деревне куда интереснее, чем в столице.
— Фольклор ли? — усмехнулся водитель. — Вы знаете, мой дед был старейшиной этой милой деревни. Мой отец родом отсюда. А сам заезжаю нечасто, времени нет..
— Я бы предпочел остаться в деревне, если это возможно.
— Увы. Я думаю, вы сможете наведаться сюда завтра, например. А мне же поручено довезти вас в полной сохранности до гостиницы.
Какое-то время мы ехали молча. Я старался вспомнить дорогу, которой добирался сюда. Но не мог. Теперь были другие деревья, другие обезьяны и сама земля была другой.
— Вас смущает тот путь, которым мы едем? Так выйдет быстрее. Местные водители готовы возить белых кругами. Лишь бы им заплатили побольше.
— Тут безопасно?
— Безопаснее некуда.
Через время мы свернули с дороги и поехали полем. Стало ясно, что мы едем на север, то есть в обратную сторону от города. Это означало, что безопасная дорога приведет меня в ближайшие заросли, где я буду лежать с пробитой головой.
— А что случилось с моим коллегой? Почему он оказался в тюрьме?
— Это сугубо его дело. Вас оно не касается. Могу лишь сказать, что ваш с ним необычный интерес стал последней каплей.
— Вы его убили? — уже открыто спросил я.
— Нет. Несчастный случай. Сами видите, какая жара. Сердце не выдержало. Если бы он оказался невиновен, то его бы отпустили в ближайшие пару дней.
В это до сих пор с трудом верилось. Еще меньше верилось в то, что этот человек везет меня в Найроби. Наконец, я заметил пистолет, крепленный на его бондаже. Бежать было единственным выходом.
— Мы могли бы остановиться на пару минут? Мне следует выйти.
— Боюсь, что нет. Потерпите до города. Там - пожалуйста.
В зеркальце отражалось его лицо на котором виднелась усталость и напряжение. На белках глаз стали проступать красные капилляры. Действовать нужно было быстро. Я нащупал в сумке лезвие для бритья, аккуратно раскрыв его.
Левой рукой, вверх по сиденью я подбирался к его бычьей шее, а другой рукой, в сумке, продолжал сжимать бритву. Дождавшись момента, когда он выглянет в окно, я обхватил массивную шею свободной рукой. Другой же приставил к горлу лезвие.
— Давайте будем разумны. Я выйду здесь, посреди поля. Вы поедите дальше и скажете, что я бежал. Через два дня я обещаю улететь из Найроби. За это время в городе меня никто не увидит, — я был вправе диктовать свои условия.
— Хорошо. Я открою вам двери.
Послышался звук автомобильного замка. Вслед послышалось как взвели курок. Ствол пистолета смотрел на меня, а сам водитель разглядывал мое лицо в зеркальце.
Через две минуты салон наполнился запахом пороха. Заднее стекло выбило напрочь, а мои руки дрожали сильнее, чем когда-либо. Убежать уже не было возможности. Я даже не помню, специально ли я нанес первый разрез на горло или то были мои дрожащие руки сами по себе. Из горла водителя поползла змейка крови. Он выбросил пистолет и хотел было зажать рану руками, но лезвие сделало второй разрез.
Какова вероятность нанести новый уникальный удар? Все буквы алфавита наверняка перебраны, иероглифов я не знал. На торпеде автомобиля виднелись выгравированные две буквы Р и Б. Видимо, инициалы владельца. Тут же лезвие повторило буквы, но уже на его горле.
Я подождал с минуту, пока не понял, что он мертв. Обмякшее большое тело занимало все первое сидение. Из зеркальца на меня смотрело его горло горящими красным буквами I и Т. Я бросил бритву и вытер руки об его пиджак.
Обезьяны были тихи и напуганы. Взобравшись на самый верх деревьев, они с испугом смотрели на фигуру бредущую по дороге обратно в деревню. С полей летели птицы, месяц глядел изгибом лезвия бритвы, а шаги мои становились все слабее.
Не помню, как нашел хижину Гитонги. На двери его деревянной хибары остались красные следы, следы рук, стучащих хозяину под самое утро.
— Не спал. Ждал, когда ты вернешься. Чуяло сердце у старика, что не уедешь ты обратно так быстро, —старик варил кофе на каменной печи.
— Я человека убил.
— И должен был. Сам же читал по стихам, что судьба твоя это его к жизни вернуть. Он для этого тебя и сделал. От судьбы ведь так быстро не убежишь. Я тоже в молодости убивал и ничего. Как резал запомнил?
— I и T. — слетело с губ.
— Знаю его. Дед у него был старейшиной. Отец уже в город уехал. Сын на ведомство стал работать. Выродились они, эти T. Человек был родовитый, поэтому хорошо что он. Росчерк сильный.
По этому человеку было трудно сказать, что он убийца. Да даже на вора старик не был похож. Теперь, когда он варил кофе у плиты, Гитонга казался обычным крестьянином. Он протянул мне кофе :
— Что делать будешь?
— Не знаю.. — проскулил я. —Сам ты веришь, что вот так человека можно вернуть?
— Вот ты и узнаешь. Только вот человек ли он, я не знаю. Но это твоя жизнь, ты и решай. Я тебя заставлять не буду. Хотя мои отцы скорее бы тебя зарезали, чтобы своего учителя вернуть.
По ощущениям это напоминало мне тот день, когда решено было вести дневник. Заперся в доме родителей, чтобы никто не увидел, и кропал буквы по маленькой тетрадке, стесняясь кому-то показать. Личное все же
Инициалы I и T, связанные вместе, пошли на заднюю часть распечатки с текстом книги. После них, по памяти, описание то, каким я его видел теперь. Я не знал что писать и не хотел сочинять ему судьбу. Вышло всего лишь послание "Жди меня у Мечети Джамия".
Найроби встречал той же музыкой, что и провожал. Сам город рождался под гимны под которые принято хоронить, а умрет наверняка под свадебный марш. Мало кто понимал его душу. Теперь, по пути в отель, думалось, что это все дурацкая шутка. Какой-то розыгрыш и сейчас вылезет смешной араб в тряпках и скажет :"Вот ты и повелся, дурачина!". Так я думал лежа в своем отеле, ожидая завтрашней встречи у мечети Джамия.
С самого утра в северной части города шла торговля. Отбиваться от рук попрошаек и газетчиков становилось привычным делом. В огромной толпе было трудно разглядеть лицо, но я знал, что узнаю его.
А может, он узнает меня раньше?
Рука коснулась плеча, и хотелось бы по привычке отбросить ее, но я взглянул в лицо человеку. На горле его тоже был шрам, но другой. Неровный, случайный. На минуту я возомнил свое Р и Б произведением каллиграфии.
Мы сидели в маленьком баре недалеко от рынка, когда мимо ушей было пропущено все сказанное им.
— Ты снова жив.
— Снова?— спросил человек. — То есть умирал? — расхохотался он.
— Ты умер от сердечного приступа в камере полицейского участка. Тебя не отпускали оттуда. Ты не бежал. Тебя убили. — рукой я провел по его горлу с шрамом. — Сердечный приступ. Понимаешь?
Мунира расхохотался, а потом стал серьезным.
— Слушай, не знаю где был эти три дня.. Ты сейчас не шутишь?
Он выслушал историю от начала и до конца. Вцепившись в рукав официанта, он потребовал джина. Выпив залпом, он бессмысленно уставился в стол.
— Семье твоей не скажем. Они тебя похоронили уже. Здесь тебе места тоже нет.
— И зачем ты меня так? Лежал бы я дальше спокойно, а ты мог бы вернуть того, кого и должен был. Может теперь и ты помрешь, раз ослушался, а? — Мунира был зол.
Его слова имели смысл. А у меня было понимание, что я не мог поступить иначе.
Пришлось купить еще один билет до Англии. Он даже не успел попрощаться с этим городом, как мы улетели. Через знакомых можно было сделать ему подданство довольно быстро, к тому же такие кадры нужны и в Британии.
По возвращению домой я принялся писать статью по итогам экспедиции. Долго думал что и как сказать, как объяснить. Пока пальцы сами не отбили на печатной машине : "Результаты этнографической экспедиции в Кению в очередной раз доказали, что книга ‹Кадер Мариифа› является поздней подделкой и не имеет никакого смысла".