Чёрная работа

Чёрная работа

Работать я, как и всякий, кто ещё не окончательно выжил из ума, не люблю. Зато люблю крепкое пиво, желательно не «девятку» с «охотой», а хорошее, ну, знаете, чтоб вязко и густо в стакан наливалось. Траппистское, например. Пока деньги есть – сижу себе дома, точней сказать, на бабушкиной даче, жарю мясо во дворе, смотрю на птичек, скачущих по кустам. Иногда дятел прилетает, когда садится на берёзу – совсем бы с чёрно-белой корой сливался, вот только задница предательски алеет. Когда финансы иссякают, звоню Ромочке.
 – Рассупонилось, – говорю, – солнышко. Старик, надеюсь, портянок своих с утра ещё не нанюхался?
– Да шёл бы ты, Гриша. Хоть раз без этих остоебенивших формул можешь?
– Могу. Как-нибудь непременно такую способность продемонстрирую. Что там у тебя, есть дела какие на примете?
– Имеется кой-чего. В Крым слетаешь? Надо дом продать в Феодосии, а самому сейчас не вырваться.
– С удовольствием, только я ж не риелтор, не юрист, чем пригожусь вообще?
– Знаешь, что за люди там? Кто сумел – свалил, остались менты и гопники. Ну и пенсионеры, для стариков климат хороший, но у них денег нет. Покупатели такие, что надо за жизнь, по понятиям договариваться. А бумажки составлять – человек есть. Молодая девчонка, Лиля Чёрная.
 – Чёрный риелтор?
 – Гриша, хочешь, психотерапевта хорошего посоветую? Поможет разобраться с этим твоим защитным механизмом неуместных шуточек.

На выходе из аэропорта Симферополя налетают таксисты, опережая даже волну тёплого, пахнущего сухой травой воздуха. «Шо, куда едем?» «Вон мой Галант стоит во втором ряду в конце». «Г» раскатистое. Наверняка и фамилия в паспорте на «-ко», а ведь назовёшь «хохлом» – можно и по морде отхватить. Солнце жарит, куртка между спиной и сиденьем пропитывается мерзкой влагой. Ищу кнопку, чтобы открыть окно и впустить ветер, нахожу только ручку, которую нужно крутить. Как старомодно. И вот уже думаю: ух, приехал из осени в лето. Но нет. За следующим же поворотом оказываются заросли винно-красных кустов с торчащими из них метёлками чего-то, похожего на сахарную вату. Цветов, наверное. Всё-таки октябрь – везде осень. Кроме, разве что, южного полушария.

Ромочка обещал, что риелтор встретит меня на месте, возле дома. Выхожу из такси на Старо-Карантинной, оглядываюсь по сторонам. На противоположной стороне улицы рыжие куры сосредоточенно что-то клюют в пыли. Из-за забора выглядывает невысокое дерево с увешанными мелкой бледно-оранжевой хурмой ветками. Девушка у калитки, вовсе не чёрная ни в каком из возможных смыслов, веснушчатая блондинка, уточняет:
 – Григорий?
 – Он самый. А вы, значит, Лилия. Очень приятно.
 – Ну, заходите, покажу вам, что здесь за хоромы.
На ней свободные брюки и блузка из светлой ткани с растительными узорами. При каждом её движении, при каждом порыве ветра с моря, конфигурация складок одежды меняется. Наблюдать за этим…наблюдать за Лилей чрезвычайно приятно.

В доме два этажа. Снизу гостиная, совмещённая с кухней: с одной стороны плита и холодильник, с другой – диван с телевизором. Крутая винтовая лестница, из тех, про какие я всегда думаю «нажрёшься, споткнёшься – кирдык», хотя ни разу и не случалось ничего подобного. Наверху две спальни, кабинет. Поверх письменного стола лежит пластина чуть мутного оргстекла, чтобы складывать под него записки и газетные вырезки. Ещё одна дверь, на которой навесной замок.
 – А там что?
 – Кладовка…в ней только счетчик электричества. Вроде бы, дополнительная ванная планировалась, но не стали на второй этаж воду и канализацию проводить.
 – Хорошо хоть на первом сделали, а то из детства помню: «Коктебель, частный дом, со всеми удобствами (во дворе)».
Лиля смеётся, а я как будто и не пытался шутить. Пользуюсь этим как предлогом, чтоб избавиться от «вы».
 – Можешь мне показать, где тут поесть можно? Из окна машины выглядело, будто лето официально кончилось и все заведения закрылись до лучших времён.
 – Да и черт бы с ними. В Феодосию такие отдыхающие едут, что могут с собой мешок «Мивины» на весь отпуск взять, а у кого не получилось, так будут любое дерьмо жрать, лишь бы подешевле. Для них и готовят соответственно. Приличные места открыты круглый год. Есть вот одна шашлычная на Вересаева, мне нравится. Можем сходить.

Лиля явно не против скачкообразно увеличившейся фамильярности. Что ж, шашлык так шашлык, почему нет. Посмотрим, насколько от того, чем я дома питаюсь, отличается.

 – Моя машина чуть дальше стоит, под крепостью, пойдём.

«Под крепостью»? И точно, как я раньше не заметил. Так увлёкся складками Лилиной блузки, что вверх совсем не смотрел. Улица упирается в желтоватую стену из плоских кирпичей. Справа укрепления заканчиваются прямоугольной башней высотой с хрущёвскую пятиэтажку, левее видна половина осыпавшейся арки ворот. На другой стороне ведущей в крепость дороги – глиняный заборчик с известковой побелкой, в нём железная калитка с проступающей из-под голубой краски ржавчиной. Над забором протянута жёлтая газовая труба, украшенная черепом какого-то животного, судя по размеру, коровы.

Автомобиль Лили – тёмно-синий «Ниссан Микра» прошлого века выпуска. Передний бампер в двух местах перемотан коричневым скотчем. От сидений пахнет куревом даже сильнее, чем в машине таксиста из аэропорта, который за время поездки трижды высовывался в окно с сигаретой.

 – Да, – говорит Лиля, заводя драндулет, – феодосийская крепость не так хорошо сохранилась, как судакская. Внутри вообще деревню устроили! Тьфу. А ведь такое важное место. Всю мировую историю когда-то переменило.
 – Серьёзно?
 – Ага! Тут была генуэзская колония Каффа, огромный город по меркам 14 века, семьдесят, если не все сто, тысяч народу, больше, чем в тогдашней Москве.
 – Да тут же сейчас едва столько наберётся! Как они могли в один только старый город уместиться, с маленькими домиками?
 – Ну а как в средневековье жили, друг у друга на головах, конечно. А теперь у всех садики-огородики. И немного советской застройки: когда говорят «двенадцатиэтажка», сразу понятно, о каком месте речь, она ж одна. Ну так вот, я не закончила, – загорается зелёный, Лиля проезжает перекрёсток и продолжает, – даже если преувеличивают население, не важно. Колония была процветающая. В 1346 году её осадил хан Джанибек, в войске которого уже были заражённые чумой. По легенде, когда татарские воины умирали от болезни, их трупы – или, по другим рассказам, отрубленные головы, – закидывали катапультами в Каффу через стену. Это уж точно враньё, киношные спецэффекты. Во-первых, мертвец не чихает, не кашляет, бациллы не распространяет, заразиться от него сложно. Во-вторых, представь себе мораль осаждающих. Заболеешь, умрёшь – свои же обезглавят и закинут в цитадель неверных. Вряд ли бы им такая перспектива понравилась. Так или иначе, чума действительно перекинулась на итальянцев и их армянских друзей, а у татар умерло столько солдат, что осаду пришлось снять. Генуэзцы пытались сдержать болезнь, очень старались, даже семь веков спустя всю старую Феодосию называют «Карантин». Тем не менее, в сорок седьмом году купеческие корабли вышли из порта, отправились в Геную с остановкой в Константинополе. Какой-то из них, может, сбился с пути и прибыл в Румынию полным трупов, без единого живого человека, как в истории про Дракулу, но Влад Цепеш жил на сто с лишним лет позже. А дальше – «чёрная смерть», вся Европа вымирает, деревни пустеют, рук не хватает, из-за чего выясняется, что можно платить за работу не только кормом и побоями, но и деньгами, что раньше мало кому приходило в голову. Не случись такое открытие, средневековье могло бы запросто продлиться ещё не один век, а теперь у нас есть современный мир.
 – Необычный предмет для гордости, но…понимаю. Ты здесь родилась и выросла, и так любишь свой город? Интересно. Я-то думал, что в Крыму, кто не уехал – тот, считай, проиграл.
Лиля поворачивается ко мне, раздув свой веснушчатый нос, но выдыхает, ничего не говорит и возвращает взгляд на дорогу. Кажется, я сболтнул лишнего.

Да, точно надо было молчать. Приехали, едим мясо, пьём пиво, и вроде бы всё нормально, но понятно, что никаких романтических приключений уже не будет. Шашлык съедобный. Пиво местное терпимое, ожидал худшего. Собираюсь оплатить счёт, Лиля достаёт деньги за свою часть. «Ну ладно, до завтра». Подумать только, что меня сюда послали с людьми разговаривать!

На закате иду пешком «на Карантин» по набережной. Бухта смотрит на восток, и солнце садится вовсе не в неё, как обычно изображают на открытках, а за холмы. Море серое, с лёгкой рябью, ярко блестит какая-то громадная металлическая конструкция на противоположном берегу залива. На скамейке развалился старик с совершенно белой лохматой бородой, рядом с ним чемоданчик с надписью нарочито корявым шрифтом: «Предсказание будущего, гадание». Чтобы было понятнее, ниже нарисована ладонь с жирно выделенными линиями, а рядом с ней три карты Таро: «Башня», «Смерть», «Император» вверх ногами.

Возвращаюсь в дом на Старо-Карантинной. Ложусь спать. По ночам прохладно тут становится, с летом не спутаешь. Кутаюсь, согреваюсь, проваливаюсь в сон – и просыпаюсь, может быть тут же, а может и через два часа, пятки горят, на лбу пот. Сбрасываю одеяло – холодно. Ворочаюсь, мечтаю заснуть обратно. И слышу: кряхтение какое-то. Сова? Дерево на ветру скрипит? Померещилось? Вот, опять. Нет, точно не показалось. Где-то в доме. Встаю, надеваю джинсы. Не хочу же я встречать неведомую опасность без штанов. Выхожу из спальни. Как будто человеческие звуки, но в слова не складываются. «Эгегей», что ли? Да это же из-за запертой двери. Подхожу ближе, стучу раскрытой ладонью.
 – Эй! Тут кто-то есть?
 – Ууууу!
Включаю весь свет, какой могу найти, смотрю на замок. Как легко в кино получается: пару шпилек всовывают, делают лицо посерьёзнее, и р-раз – открыто. На самом-то деле не так просто, некоторые даже на экране добавляют постмодерна: герои копаются, корчат рожи – и ничего не получается. Ну а в жизни – какие шпильки, даже скрепку, чтоб сменить сим-карту, бывает не найти.
 – Эээээ!
Да, от пристального вглядывания дверь не откроется. И всё же способ нашёлся: замок висит на скобках, привинченных шурупами, то есть, чтоб в первую очередь изнутри не открыть было, а снаружи – пожалуйста, если сильно надо. Чем бы их открутить. Несусь вниз по винтовой лестнице, поскальзываюсь на ступеньке, но не падаю – успеваю схватиться за перила. Говорил же, напрасные страхи. Нахожу на кухне столовый нож, подойдёт вместо отвёртки. Возвращаюсь наверх. Неудобно, но работает. Один шуруп, второй. Дергаю за скобу, отрываю её от косяка.

Толкаю дверь. Холодный кафельный пол, запах хлорки, старающийся перебить прочие ароматы сортира. В глубине комнатки темно, поблёскивает фаянсовым боком унитаз. Нахожу рядом с дверным косяком выключатель. Становится видна ванна, над ней задёрнутая клеенчатая занавеска с мультяшными лягушатами. Открываю.
 – Ыыыыыэээ!
В чугунной ванне со ржавыми следами многолетнего применения лежит дед в клетчатой рубашке и поросячьего цвета кальсонах. Руки и ноги связаны коричневым скотчем, им же заклеен и рот, прямо поверх седой щетины, пятнами перемежающейся с серого на совсем бесцветный белый. Я аккуратно отклеиваю ленту ото рта, старик ещё немного мычит, но так и не произносит ничего членораздельного. Столовый нож, которым открывал дверь, совершенно тупой, в принципе и не задуман, чтобы быть острым, но лучше, чем ничего. Пользуюсь им, чтобы освободить деду конечности. Вытаскиваю его из ванны, веду в комнату, усаживаю на кровать. Наконец-то в хрипении становится можно что-то разобрать:
 – Парень, воды…
В дорожной сумке недопитая бутылка, купленная втридорога в аэропорту. Даю её старику, помогаю дрожащим рукам поднести ко рту. Пока он пьёт, спрашиваю:
 – Дед, ты кто вообще? Что здесь случилось?
 – Послушай, тебя как зовут?
 – Гриша.
 – Гриша, не надо меня убивать, я передумал.
 – Отец, ты чего вообще?
 – Вроде и пора бы уже перестать бояться, возраст такой, но страшно, понимаешь, всё равно страшно помирать.
 – Да не собираюсь я никого убивать! И вообще ни хрена не понимаю, что здесь происходит.
 – Не надо верить ничему, что рассказывают, – дед широко раскрыл глаза для значительности, – на самом деле две с половиной тысячи лет люди в этом жалком краю исключительно прозябали. Хватит, не хочу больше прозябать! Но и подохнуть не решаюсь.

Закончив фразу, он кривится и валится на бок. Я беру его руками за плечи, а старик только хрипит в ответ. Блядь. Что делать. Пиздец какой-то. Вызываю скорую. «Опишите…да…похоже на инсульт. Выезжаем».

Приезжают быстро, что неожиданно для места, где бродят по улице и клюют говно куры, а на заборе висит коровий череп. Провожу медиков к деду. Телефонный диагноз подтверждается. Называюсь «внучатым племянником». Что, могу прийти, до больницы всего метров триста? Хорошо, спасибо. Оставляю номер телефона. Старика увозят.

Оставшись один, набираю Ромочку. Тот берёт трубку сразу, будто ждал звонка.
 – Рома, какого хера?
 – Привет, Гриша. Что, вошёл в курс дела уже?
 – Ты знаешь вообще, какая херня здесь происходит?
 – Ну а что я тебе в прошлый раз сказал? Дом продаётся. Надо за девчонкой присмотреть, чтоб не накосячила.
 – Охуеть. Вроде, надо было с гопниками говорить, а теперь, оказывается, за Лилей приглядывать. Так вот, Рома, она пиздец как накосячила!
 – Конкретнее?
 – В доме в ванной сидел полумёртвый связанный дед. И нашёл я его только ночью, сама ничего не сказала.
 – Так и чего психуешь? Это ж хозяин дома, которому Лиля помогла правильно бумаги заполнить. Дальше разобраться духу не хватило, даром что у неё весь инстаграм в кладбищенской романтике и видео о мёртвых крысах. Для того ты и приехал. Ну а чего сразу не показала, сам спроси. Застеснялась, может.
 – Блин, Рома, это подстава натуральная.
 – Гриша, я тебе за это хорошие деньги плачу, вообще-то. Думаешь, за болтовню с местными гопниками столько дают?

Повесив трубку, пытаюсь дозвониться до Лили. Не отвечает. Посылаю несколько сообщений. Ложусь на кровать, хотя какой тут сон. Покрывало смердит. Сколько дней дед был заперт в ванной и ходил под себя – в розовые кальсоны? Перебираюсь во вторую спальню и там, в отсутствие вони, засыпаю.

Просыпаюсь от звонка, ещё темно, предрассветные сумерки. «Соболезнуем, вашего…кхм, двоюродного деда спасти не удалось». Надо подойти, что-то там оформить. Спускаюсь вниз, беру с вешалки куртку, выхожу на улицу. Возле калитки стоит перемотанный скотчем пожилой «ниссан», а под хурмой на земле сидит Лиля.
 – Привет, Гриша. Не хотела входить, пока ты спишь, мало ли чего подумаешь…
 – Угу.
 – Слушай, ты меня извини, я…
 – Забей. Серьёзно, можешь не париться. Всё прошло по плану.

Когда эти деньги кончатся, надо что-то новое будет придумать. Не хочется больше звонить Ромочке.