Тёмно-зелёный лес

Глава 1. Антихрист.

Утреннее солнце поднялось и я уже мог видеть разветвление дороги у самого взгорья, где и планировал передохнуть. Далее дорога начнёт быстро уходить вверх и растворится в горных лесах. В некоторой мере я был согласен с моим предшественником, который питал отвращение к этому пути. Начался первый день годовщины его смерти, но какие бы злосчастные мысли не проявлялись в моём сознании, я был уверен, что смогу воздержаться от желания ознакомиться с перечнем табуированных слов. Так, наполнившись одномоментной уверенностью и слегка разрежённым воздухом, я шагал к месту привала, размахивая руками и тряся головой, как дурачок.
Привал необходим, чтобы набраться сил перед преодолением крутого подъёма, ведущего к храму зверя. Думаю, читателю стоит знать, что моя связь со зверем не является результатом кабинетных, оторванных от жизни учений, а сам зверь, он же Сатана — до известной степени существо реальное, живущее в лесном храме, расположившимся в самом центре этой горы.
Перекусив хлебом и осмотрев свое готовое платье, которое занимало большую часть содержимого моего рюкзака, без малого отдохнувший, я отправился далее в путь. Там, где начнётся узкая лесная тропа, начнётся и самый труднопроходимый крутой участок пути. Предрешено.
С этого момента дорога ведёт сама. Период транспортировки путника, как и его смертный час, не ощущаются теперь плодом воли идущего — неизбежность движения каждой конечности позволяет отказаться от муляжа своего права голоса. Удобный момент, чтобы закричать.
— Добро пожаловать домой!
Ответа не последовало. Вдалеке послышался крик ворона и деревья сплотившись, закрыли собой небо. Непреклонный человек решительно ступал вперёд.

Глава 2. Лакуна.

— Ты всегда был внимательным, осторожным, никогда не имел склонности быть таким сухим и равнодушным. Откуда такое бесчувствие по отношению к собственной матери?
В соседней комнате телевизор вёл беседу сам с собой и в молчаливых перерывах между упрёками матери можно было слышать его рассказы.
— Магнетизм горных пород также может влиять и на обитателей леса, — сообщил он.
— Сначала мне показалось, что это склонность к невозмутимости, но теперь я вижу влагу. Сырость повсюду. Это ощущение холода; озноб. Почему такой мрачный, солёный вкус. Я не переношу влагу, ты же знаешь, — продолжала мать.
На кухне четвёртую минуту скулил паровой свисток. Пришло время для молитвы.
Поздней весной называют третий месяц по лунному календарю, картины с тёплым воздухом не дают памяти найти место для снега, дорожные заметки лишь сбивают с общего пейзажа описания путешествия, общественные нравы не существуют для Сатаны, так как общество в нём и теплится. Глупо было бы помещать лису в доспехи и украшать кокардой. Но у каждого правила есть исключение, вот и я — надлежащий образец такого исключения.
Голос ворона становился всё ближе. В истошном крике всё отчётливее становилась слышна реплика, прославляющая беззаконие.
— Беззаконие!
Я никогда не был пострелом, возможность умереть бесёнком от голодной смерти и стать голодным духом — это не про меня. Однако ведь, чем чёрт не шутит.
Я пришёл. Тропа на данном этапе пути стала уже практически вертикальной. Подняв голову вверх, я увидел храм зверя. Небольшой деревянный дом высился на уступе у основания дуба, в который упиралась тропа и единственный способ доставить моё тело в храм заключался в перебирании конечностями по уступам корней, торчащих из земли. Достигнув двери, моё тело толкнуло её двумя руками и в представшей темноте я узнал место своего существования.

Запах теста и квашни, заполнивший кухню, замещался зимним холодным воздухом, текущим из открытого окна. Смена температуры и запаха газа служили предлогом для уверенности в необходимости попусту пререкаться. Мама месила и скатывала шарики.
— Знаешь, а я ведь тоже была во дворце. Заходила через боковые ворота.
Я ощущал тягу сдерживания к какому-либо содействию. Отец еще был на ночной вахте. Мать достала и подняла кишки из вспоротого живота. Это был финт для сковывания соперника, мама продолжала отвлекать внимание от хоть какой-нибудь малейшей возможности рационально мыслить и продолжала размахивать своими внутренностями, заливая пол вокруг себя тёплой алой кровью — это был её конец.
Мне хорошо был известен кодекс поведения и открыв боковые ворота, я вышел на наносную террасу. Я смотрел в самое сердце леса и мог чувствовать свою сопричастность с природой. Это чувство было заключительной частью пути познания, я находился в центре всего. Деревья терлись корнями о почву и продолжали всё дальше уходить вверх, закрывая малейшие промежутки голубого неба, прятавшегося где-то высоко-высоко. И чем выше и благороднее были деревья, тем сильнее скручивались и изгибались их корни. Наконец я смог увидеть зверя. Это была лисица. Под уступом, среди кустарников, покрывающих поляну, кружным путём шла она к задним воротам храма.
Зверь тщательно выбирал путь движения и я начал строить догадки о причинах моего рождённого в муках нахождения в этом месте. Одно я знал точно — разногласий быть не может. Я вернулся в храм, ожидая зверя. Внутри было темно и тесно.

Глава 3. Нестрашный суд.

Лисица вошла в храм.
— Ваш приход, — выразил я почтение.
— Мне незачем подтрунивать над тобой.
На пороге храма стояла полностью обнажённая красивая девушка и вытянув руки, коснулась моего сморщившегося лица.
Её протянутые руки и были причиной моего старения. Я перерезал шнурок моего рюкзака и без малейшей задержки схватил своё платье и связал себя по рукам и ногам. Потолок замка находился примерно в пятидесяти метрах над моей головой. Пустота и простор были моим уязвимым местом и я внутренне сжался, ожидая конца.
Подойдя к кафедре, я взглянул на разворот книги и крупный текст, скопированный притиранием. Биение сердца участилось, я взглянул на хлопавшего крыльями ворона, кричащего о беззаконии. Я уже знал, что я предпочту смерть бесчестью.
Метрах в пятнадцати передо мной, посреди пустого зала, на простом стуле сидел зверь.
Подняв на меня глаза, девушка улыбнулась и сказала: «Чистосердечный, серьёзный», — затем улыбнулась ещё шире.
Что-то внутри меня скатилось в шар и произошёл хлопок. Суд начался.

Завязанное в узел и намотанное вокруг меня платье прятало волнение и нарушало беспорядок, предостерегая от ослабления усилия внимания на изящных закорючках текста. Склонившись над кафедрой, я начал произносить звуки, в соответствии с указанными символами. Я тщательно вычитывал каждый штрих, завершённый лёгким заворачиванием вверх, разжигая огонь в глазах улыбающейся девушки. Бурное цветение эмоций на её лице достигло своего апогея и в зал ввели обвиняемого. В нём я узнал Иисуса Христа.
Стражник поставил его на колени чуть правее от девушки и ближе ко мне, так чтобы я мог видеть его лицо. По собственному ли усмотрению я защищаю жестокую природу человека? Ответ не знает и Сатана.
Подхлёстывая мою любовь к природе, девушка, скрестив ноги, продолжала смотреть за происходящим и улыбаться, как улыбается всякий освободившийся человек. Дочитав последний символ и проведя большим пальцем по специально заготовленному лезвию, я посмотрел обвиняемому мятежнику в глаза и, растирая кровь двумя пальцами, смазал ей кончик пера, чтобы обозначить себя в конце рукописи. Отложив перо, я посмотрел Христу прямо в глаза.
— Согласны ли вы ввергнуться в грех?
Подымая поникшую голову, Иисус принёс извинения и, как и ожидалось, безо всяких усложнений признал свою вину. Подвергнутый остракизму презренный человек смотрел в пол и стыдился плодов своей деятельности.
— Вы будете помещены в ад и более не будете допущены к контролю общего руководства и не сможете овладевать сердцами людей. Вам всё ясно?
— Да.
Выпрямившись, я смотрел некоторое время на обвиняемого и затем дал знак стражнику, чтобы он высек Иисуса. Работал он спустя рукава, но меня это уже не волновало — я взбирался по колонне, чтобы добраться до кричащего ворона. Я был голоден.