Мама, мама, мы идём умирать

Cтройные частички весеннего неба покидают родной дом, высекая воздух, и пролетая чистыми и неописуемо прекрасными сквозь чёрного громоздкого исполина.
Их путь будет коротким, таким же коротким как и рождение и смерть, но он наполнен и вылит чем-то вечным, не похожим на короткое путешествие простой капли.
Они плывут только для себя, но рваные чёрные кители вгрызаются в них, умирать им, конечно не ново, но и возрождаться не новей.
Ещё чуточку, и стук их противостояния наполняет многокилометровое поле, пропитанное кровью смолой и порохом, и воздух, заставляя каждого вслушиваться в монотонное бульканье.
Их тут сотни, тысячи, десятки тысяч, бездыханные дети лежат и расходятся по угольной земле, позже оказываясь под ней, служа пропитанием почве.
Вот великовозрастный мужчина хрипит и курит, его ноги разорвало и жизнь скромно выходит из домика плоти, костей, и органов, его вздохи похожи на какую-то древнюю молитву, а глаза уже смотрят сквозь тусклое небо.
Пара человек на горизонте таскают тяжёлые гнусные тела, роняя некоторые части, перенося какого-то человека, будто тот сделан из папье-маше.
А ещё один, совсем молоденький, обнимает свою грудь рукой и орёт, кричит из последних сил, будто его крик сведёт его к жизни, достанет из неминуемой могилы и поставит на ноги, но его крик лишь озвучивает и без того вопящую картинку поля боя.
Неловкий и томный шаг, ступня переходит из одного положения в другое, приминая трупы и кровь, вошедшую в реакцию с воздухом и грязью, он идёт без остановки, но вид не кончается, лишь поле с кривыми окопами, орудия- сломанные и новые, врачи- мёртвые и немногие, пытающиеся привести в чувство ушедших, горы трупов на пепелище.
Неизвестный резко остановился и посмотрел на одно из тел.
Парень, точнее то, что от него осталось, лежал в какой-то противной позе, мерзкой, отвратительной, сам он выглядел так же: обрубки рук, разорванные взрывом, мягкие ткани на форме, почти почерневшей от разгулявшегося дождя, и тяжёлые белые кости в буром цвете запёкшейся крови, синее испачканное молодое лицо в струпах, открытые глаза и рот, вгрызающийся в почву, оплакивающего падших, и очищающего землю от проделок людей.
Неизвестный что-то долго сообщал лежащему трупу, непонятно, спрашивал он его, или просто говорил, иногда останавливаясь, но лишь для того, чтоб вновь продолжить свой рассказ, изредка он хохотал и плакал, многое было в его речи: имена, места, даже какая-то памятная дата, известная только ему затесалась сюда.
Он пустил смешок, потом ещё один, а после истерически захохотал,  не в силах сдерживать слёзы, пронзающие его глаза, направленные сначала на тело, а потом и на другое тело, и опять на другое, и опять.

-Сколько вас здесь, дети, сколько павших?

 Спросил он после неловкой паузы голосом сожаления и безумной скорби.

"Я отбыл своё, нет, вы не ведаете, вы, живущие, что все эти дети, сыны, безрукие, безногие, безголовые, не найдут свой дом, не будет им покоя, их судьба- поиск общего чистилища, и всё это так гадко"

Панические нотки пробрались в его горло, кажется он был не в порядке

-Люди, воины, правители, они гибнут от суеты и самих себя.

Он окончил свою речь и наконец немного двинулся в сторону того парнишки, ловким движением отодвинул прилипшую форму от кровавого туловища, покопался в кармашке, и достал багровый листочек, развернул, присел на свободный участок уже липкой земли и начал читать хриплым, но отчётливым голосом.

"Дорогие родители,
пишу вам с радостью. скоро я вернусь домой. близится конец войны. завтра наш полк направят на генеральное сражение. если письмо дойдёт до вас, знайте- я жив и скоро вернусь. в худшем случае(чего, конечно же, не жду) я единственный буду знать об этом клочке бумаги, Ваш М.П
Восточная Пруссия, Кёнигсберг
16 апреля"
Неизвестный сжал бумажку, просидел немного и начал жалостно хрипеть, истязая бледную кожу на своём лице, он никогда не знал этого человека,  но случайный кусочек, написанный размашистым почерком, на крахмальном листочке разорвал его внутренности лучше любого снаряда.