Медный кувшин старика Хоттабыча (фрагмент)

Глава двадцатая


     в которой герой переживает прощание с родиной в ее крепких объятьях

     Утро,  в которое Гена  с трудом  разлепил глаза,  принесло ему почтовое
отправление.
     В  конверте без марки  он обнаружил приглашение на беседу на  фирменной
серенькой  блеклой  открытке приглашавшей организации -- на четверг. Четверг
был  завтра, и  Гена, привыкший на старой  квартире родителей, где он до сих
пор   был  прописан,  спускать  в  унитаз  военкоматовские  повестки,  решил
приглашение отклонить, хотя пригласитель был  явно  поглавнее  военкомата. И
прислал  свое  приглашение на  правильный адрес. Однако последовавший  сразу
вслед  за  письменным приглашением  телефонный  звонок  заставил  Гену  факт
получения  приглашения  подтвердить и приглашение принять, хоть он и пытался
его отодвинуть, нелепо мыча вымученные причины. В ответ обещали его долго не
задержать и на предложенных сроках посещения Геной учереждения настояли.
     По дороге в учереждение Гена выкупил билет на самолет, заказанный вчера
по телефону, купил в обменном пункте справку на вывоз  оставшейся валюты и в
назначенное время подошел к нужному  зданию,  фасадом выходившему на Большую
Лубянку.  Нет,  не  к  хорошо   известному   голубому   особняку  на   улице
Дзержинского, а ближе к тому  месту, где раньше  было  маячил памятником сам
Дзержинский,  -- прямо у светофора, рядом с  сороковым  гастрономом, который
"Седьмой  Континент". У Гены был  на  бумажке номер  дома,  а на самом  доме
номера не было. Собственно, и дома как такого не было -- была узкая фасадная
стена с  входными дверями, без окон.  Гена вычислил  ее  методом исключения,
побродив некоторое время туда-сюда. Впрочем, основательно ошибиться он бы не
смог, даже если  бы очень  захотел -- организации, в которую его пригласили,
сплошняком  принадлежали  почти ли не все здания  на  несколько  кварталов в
округе.
     -- Геннадий Витальевич? -- неожиданно спросили его.
     --  Да,  --  ответил  Гена,  разглядывая  выросшего  как  из-под  земли
неопределенного  возраста человека  в неопределенном костюме  с единственным
ярким пятном внешности -- в  лацкане  пиджака  неопределенного человека сиял
значок: белые буквы на ультрафиолетовом с  инфракрасным  фоне: "Если  хочешь
похудеть -- спроси меня, как?!"
     -- Николай Алексеевич, -- утвердительно кивнул человек. -- Пойдемте.
     Гена покорно  последовал за хорошо знающим, как ему похудеть, человеком
в неприметные затемненные  стеклянные  двери, которые  отделяли внутренность
здания от наружности улицы, как брошенная тень отделяет свет и несвет, а зло
смерти --  жизнь и  нежить:  паркет  здания  начинался  сразу  за  асфальтом
тротуара, без всяких предисловий,  переходов  и  полутонов в  виде подъезда,
крыльца или хотя бы ничтожной ступени.
     "Интересно, а как же они зимой-то?"-- подумал Гена.
     Николай Алексеевич предъявил стоявшему за дверями милиционеру служебное
удостоверение, а потом протянул какую-то бумажку.
     -- Пропуск. -- Он  кивнул на Гену и попросил его предъявить милиционеру
паспорт.
     Внутренность  здания,  имевшего  такой скромный и  неприметный наружный
вход и  фасад, очень удивила Гену -- ввысь на неизмеримое количество  метров
уходил потолок, где-то там наверху увешанный  гирляндами хрустальных  люстр;
во   все  стороны,   пока   хватало   глаз,   простирался  мраморный  зал  с
темно-красными,  как  спекшаяся  кровь,  гранитными  колоннами,  украшенными
псевдозолотыми  лавровыми венками и советской символикой, со  стен  нависали
громоздкие картины  соответствующих  сюжетов,  а высоченные светлого  дерева
резные  двери закрывали  какие-то  другие невероятные  залы.  Несоответствие
внутреннего  и наружного  напомнило Гене  недолгий  дворец  его  собственной
квартиры  и  даже  на мгновение  навело  на  крамольную мысль,  что если  не
нынешним хозяевам, то  уж создателям этого здания  точно  были подконтрольны
заграницы трех измерений.
     --  Это  наш старый клуб,  -- сказал Николай Алексеевич. -- Простите за
некоторую  экстравагантность, просто здесь прохладно  и тихо. И  не помешает
никто.  Времена  сейчас  сами  знаете  какие  -- трудно  с  помещениями.  На
Кузнецком у нас  приемную  взорвали, идиоты. Да еще кондиционер  сломался  в
моем кабинете. Там солнечная сторона  --  находиться  совершенно невозможно,
такая  жара. Никогда такого в  Москве не было.  Как  вы считаете, это  долго
продлится?
     -- Не  знаю, -- осторожно сказал Гена. "Так просто, о погоде пригласили
поговорить", -- ухмыльнулся он про себя.
     Они зашли в огромный полутемный зал, на сцене которого белел киноэкран.
Их голоса тонули в мягкой обивке кресел.
     -- Садитесь, -- предложил Николай Алексеевич таким тоном, как будто это
был его кабинет.
     Они  сели  на  соседние  ряды  так, что  Николай Алексеевич оказался  в
небрежной позе обернувшегося через поджатую ногу и облокотившегося на спинку
режиссера,  а  Гена  --  скромного,  сидящего   "смирно"   зрителя.  Николай
Алексеевич положил на подогнутую ногу какую-то  бумажку из кармана и перешел
к делу:
     -- Расскажите о себе.
     -- Что рассказать-то?
     --  Ну, все -- с самого начала. Видите, я никакого  протокола не  веду,
встреча у нас,  можно сказать, неформальная,  так  что начинайте с начала --
родился, учился, жил, работал и так далее. -- И он незаметно  для Гены нажал
в кармане  пиджака  кнопку записи на диктофоне. Через прореху  кармана  шнур
выносного  микрофона  диктофона  вел  в петличку  лацкана пиджака,  где  сам
микрофон был прикреплен прямо к защелке жестяного "гербалайфовского" значка,
который кроме маскировки микрофона служил ему еще и усиливающей мембраной.
     -- Ну. -- Гена начал коротко рассказывать, не перебиваемый собеседником
даже для мелких уточняющих вопросов.  Он просто внимательно смотрел на Гену,
вот и все.  Когда  Гена  дошел до настоящего  времени,  чтобы  объявить свою
незанятую беззаботную безработность,  Николая  Алексеевича,  видимо, озарила
какая-то мысль,  и он достал  из  внутреннего пиджачного  кармана телефонную
трубку,  настолько  громоздкую, что непонятно  было --  то ли это  старинный
сотовый телефон, то ли бесшнурный городской.
     -- А девушка у вас есть? -- спросил он, набирая номер на телефоне.
     "Тебе-то что..." -- подумал Гена, а вслух сказал:
     -- Ну, как бы так, чтобы совсем постоянно -- нет.
     --  Минутку. -- Очевидно на том конце провода  приняли звонок. -- Дима,
здраствуй,  это  Николай  Алексеевич. Нет,  я просто  хотел  тебя  спросить,
помнишь наш  разговор об  этом мальчике?  О  каком мальчике... о  хакере,  с
Кутузовского. Да. Почему  бесполезно о нем говорить? На  ПМЖ? Куда? Ну, хотя
бы  в какую страну? А  кто знает? Ладно,  а как, ты говоришь, его звали? Как
это  --  не знаешь?  А  Руслан?  Через  Александра?  Ну, хорошо,  я  позвоню
Александру. Что значит -- его  нет, он что, тоже уехал? Что значит -- что-то
вроде? Как это -- добыковался? Я не понимаю... -- Он бросил взгляд на Гену и
уже,  вероятно, пожалел,  что  демонстративный разговор  состоялся  при нем,
потому  что стал его, разговор, заминать. -- Ну, кличка была у него, у этого
мальчика?  Все Александр... А что, ты говоришь, с Александром-то? Ладно, все
равно  ничего не понимаю. А  к  вам я завтра по  любому  собирался -- заеду.
Сейчас говорить не могу, до завтра. -- И он нажал отбой.
     --  А  кто  такая...-- Николай Алексеевич покосился на бумажку, которая
была не видна Гене с его стороны кресла, -- Дайва Стиллман?
     Гена пожал плечами:
     -- Что значит -- кто такая?
     --  Где  работает, кем вам приходится и  все  такое, -- туманно пояснил
следователь.
     --  Ну, мы  знакомы  по Интернету,  -- уклончиво  ответил Гена. -- Одну
программу вместе делали... Но я вообще-то очень мало ее знаю.
     -- Какую программу?
     -- Переводчик с языка на язык.
     -- Где она работает?
     -- В каком-то правительственном институте...
     -- В каком именно?
     -- Я не знаю.
     --  Этот, как  ты  говоришь,  правительственный  институт, --  небрежно
бросил Николай Алексеевич, -- одно из  крупнейших подразделений Пентагона. А
что вам известно о ее участии в операции ЦРУ  по компьютерным проникновениям
в счета Слободана Милошевича в банках Греции, Кипра и  Российской Федерации?
-- спросил он жестко, с интонациями газеты "Правда".
     Гена  на  мгновение  испытал   весьма  неприятное  чувство,   но  потом
успокоился, вспомнив, где находится, и с равнодушной искренностью ответил:
     -- Ничего.
     --  Вы  обменивались когда-либо  с  ней  технологиями неавторизованного
проникновения в компьютерную сеть? Может быть, до начала войны в Югославии?
     Гена молчал.
     -- Имейте в виду, Геннадий  Витальевич, мы знаем гораздо больше, чем вы
даже  можете  себе  предположить.  По  нашей  информации,  ЦРУ  осуществляло
незаконную  деятельность на  территории  других  государств. В  том числе на
территории  нашей Родины. --  Слово "родина"  он произнес с  таким надрывом,
что, вопреки правилам правописания, уместнее было бы поставить в  его начале
четыре заглавные  буквы: РРРРодина. --  Поэтому,  если  вам что-то  об  этом
известно, в ваших  интересах рассказать нам  об этом  деле как можно больше.
Возможно, вы могли бы помочь  предотвратить некоторые из преступных замыслов
организаторов противоправных действий.
     -- Мне ничего не известно ни о каких противоправных действиях.
     --  Зато нам известно. -- Следователь помолчал. -- Молодой  человек, вы
талантливый программист. Как я слышал, большая умница. Зачем на такой ерунде
себе  жизнь  портить?  И  за что  вы  так  ненавидите  государство,  которое
вскормило вас  и воспитало, дало  вам образование, дало, в конце концов, вам
возможность  стать тем,  кто  вы есть?  Зачем  вам  пособничать американцам,
убивающим   безвинных  граждан  на  территории  братской  страны?  Никто  не
собирается  на вас давить или как-то наказывать, если,  конечно, вы  сами не
захотите. Нам, к сожалению, не хватает сил и, я прямо скажу, образования для
освоения всех этих новых технологий.  Хотя  у нас работают очень способные и
умные люди, не сомневайтесь. Вы могли бы помочь этим безвинным жертвам.
     Гена с удивлением посмотрел на следователя.
     --  Я  имею  в  виду,  в  Югославии.  Я  понимаю,   что  в  сложившихся
обстоятельствах вам,  может  быть, трудно найти  применение своим выдающимся
способностям. Почему  бы  вам  не  оказать  нам  помощь?  Я не требую от вас
никакой  информации  об  этой   Стиллман.   Я  вам   верю  --  возможно,  вы
действительно о ней ничего  не  знаете. Так знайте -- она работает на ЦРУ. И
будьте, пожалуйста, бдительны. И осторожны. Расскажите,  что  знаете. Почему
вы отказались работать у Билла  Гейтса? -- неожиданно спросил он без  всяких
переходов.
     Гена вздрогнул.
     -- По идеологическим соображениям, -- мягко  сказал он  первое, что ему
пришло  в голову. "Главное, не запинаться и  быстро отвечать  на вопросы, --
думал он, -- тогда они поймут, что я говорю правду, и отстанут".
     А еще  он  подумал, знают  ли  они  что-нибудь про Хоттабыча, раз такие
ушлые.
     Николай Алексеевич кротко улыбнулся:
     -- Правда? Я же говорю -- наш  человек. Я мог  бы похлопотать о хорошей
работе для вас. С учетом вашей идеологической зрелости. Подумайте.
     -- Подумаю, -- сказал Гена.
     --  Приходите  ко  мне в понедельник,  --  неожиданно предложил Николай
Алексеевич.  --  В  одиннадцать   часов.  Я  постараюсь  познакомить  вас  с
начальником  нашего отдела по вашему профилю. Посмотрите,  как чего. А  если
вспомните  что-нибудь  интересное или просто решите  нам рассказать, вот вам
мой телефон -- позвоните. И знаете, если бы вы могли сформулировать эти ваши
идеологические убеждения, по которым вы не хотите работать на американцев, я
был  бы  вам  очень   признателен.  В  письменном   виде.  К   понедельнику.
Договорились?
     Такой  простой  вопрос поставил Гену в тупик.  У  него в кармане лежали
билеты  на  самолет  на  завтра  в  Прагу. Никаких  пояснений  он давать  не
собирался,  никаких  повторных встреч  и  визитов  не  планировал  и  вообще
надеялся как можно быстрее слинять.  Ответить "да" означало почти подписку о
невыезде,  ответить  "нет"  означало наверняка  подписку о невыезде. Поэтому
вместо ответа он спросил:
     -- Скажите, а я в качестве свидетеля прохожу по этому делу? Или как?
     --  Или как,  -- ответил  Николай Алексеевич. --  Пока  "или как".  Все
зависит от  вашей  искренней заинтересованности нам помочь. Никакого дела на
самом деле нет. Мы просто собираем информацию. У нас есть подозрение, что вы
попали в беду,  и мы хотим  вас защитить. Ведь для этого,  собственно, мы  и
предназначены. Вы  молодой  еще человек, и наша задача --  помочь  вам найти
свое  место  в  жизни. Помочь вам разобраться в  себе.  Подумайте  над  моим
предложением. У вас блестящая перспектива. Я вас провожу.
     У стеклянных  дверей они расстались без рукопожатия. Гена сделал шаг  с
паркета на асфальт тротуара и, наверное, долго бы чувствовал на спине взгляд
неприметного  Николая Алексеевича,  провожавший его сквозь толпу,  если бы в
кармане последнего не зазвонил непонятный телефон и не отвлек его  от  Гены.
Разговора Гена, разумеется, уже не слышал.
     -- Надо было его документально оформить  -- он  сейчас пустится в бега!
-- отчитывал Николая Алексеевича невидимый собеседник.
     --  Никуда  он не  пустится,  не волнуйся. Не  посмеет. Да  и  куда ему
бежать-то? Рано еще на него давить. Для нас важнее, чтобы  он у нас работал,
-- ты сводку на него читал? Бесценный кадр.
     --  Ладно, под твою ответственность. Ты в  кассу не хочешь зайти -- там
сегодня зарплату выдают за первый квартал.
     -- Не знаю -- дел много. Боюсь, не успею.
     -- Ты это брось свое "не  успею". Найди  время -- зайди и получи.  Всем
некогда, но все успевают -- дело  важное. Ты думаешь, я меньше  тебя. занят,
-- и то нахожу время. С  трудом, но  нахожу. А тебе и в прошлом  году дважды
напоминали, ты думаешь, такие вещи незамеченными проходят?
     -- Добро, заскочу сегодня.
     -- Ты уж постарайся.

     Краткое содержание двадцатой главы
     Родина    встречает   Гену    с    распростертыми   объятиями   органов
государственной безопасности  и  невольно  убеждает  его в  мысли,  что  ее,
родину, -- как мать самостоятельного человека -- лучше любить на расстоянии.
Для Гены, в отличие  от читателя, остается за кадром открывающийся факт, что
лихие  люди,  покушавшиеся  на него,  были неотъемлемой частью  государства,
владеющего родиной, а значит, имеют общую судьбу и финал.