Тыц-тыц

Мы вышли из школы и сразу его учуяли. Я обернулся к горбатому — он мотнул головой и нервно вздохнул. Кто-то из продлёнки влетел ему в спину: горбатый отклонился и неестественным, маятниковым движением вернулся назад, спустя секунду я почувствовал его хватку на запястье. Вот как, значит.
Нужно было идти, я дёрнул рукой и тащил его на этом поводке наоборот, пока мы не вышли к помойке и гаражам. Здесь запах сбивался в стаю прочих, составлявших глухое зимнее зловоние. Горбатый остановился, слегка расправил плечи и потянул меня за собой.

С лабиринтами у него проблем не возникало. Кажется, я был единственным в школе, кто видел его квартиру. В двух больших комнатах — почти без мебели; с огромными островами разбросанной одежды и архипелагами книг: аляпистые детские издания с искривлёнными лицами гномов, принцесс, троллей, мальчиков и девочек, докторов, пожарных, рыцарей; по полу стелилась паутина трёхцветной тесьмы, связывающая кучи хлама, — таилось сердце его дома, "моя бедная, любимая гидроцефальная сестра", было сказано шёпотом. Я выхватил зрением только кусок её раздутой неровной головы и кукольные глаза с большими светло-коричневыми ресницами. Из-за завала на старом совковом кресле вышла мать или бабушка, мать — узнал я позже, и запричитала над кроватью. "Ариночка, Ариночка, детка, спи". Горбатый, исчезнувший на мгновение в поисках ножа, уже стоял у дверей. Больше мы к нему не заходили.

Теперь горбатый шёл быстро, резко отталкиваясь пятками. Мы миновали несколько сугробов и остановились в закутке у тёмно-зелёного гаража. Запах вернулся ко мне: резкий и горький, из-за мороза ещё более острый, чем обычно. Заслезились глаза. Ноги хотелось согнуть, и я сел на корточки возле трупа. Это была собака.

— Это было собакой.

Возле носа стыли жёлтые слёзы гноя, шерсть покрывал снег. Верхний слой легко можно было сдуть или снять варежками, нижний я попытался соскоблить ногтем, но он добрался до кожи, въелся, может быть, в сердце. Лапы-ветки, рёбра-ветки, уши-тряпки, нос-гнилушка. По всему телу навязчиво потянуло, я смотрел на труп и знал какие-то слова, но вместо этого:

— Вещь-собака, вещь-человек, вещь-трава и вещь-амёба. Если что-то умерло, то надо звать так.

Горбатый рылся в рюкзаке. Я думал, что он достанет: мятый блокнот с четырьмя исписанными листами и обкусанную ручку; снимет перчатки и красными загрубевшими руками запишет: собачий, дата, место. А потом сядет рядом с трупом и будет смотреть на него так же, как мёртвая собака. Как обычно.