Катехон

Человек в черной расе прошелся по обшарканному линолеуму, не снимавшегося с андроповских времен, и встал перед железной дверью в узком неосвещенном коридоре семинарии. На косяке позолоченными буквами красовалась надпись: «Архимандрит».
— Молитвами святых наших, Господи Иисусе Христе, боже наш, помилуй нас, — монах стучал по выплавленному орнаменту металлической двери. За ней послышались грузные шаги.
— Господи помилуй, - с этими словами встретил вскоре своего гостя высокий человек в белом одеянии.
— Ну здравствуй, отец Илия.
— Здорова, Матвей, заждались уже. Проходи, чай не у петровских ворот.
Кабинет архимандрита располагал к себе входящих и представлял собой отопленное помещение с деревянными часами в виде избушки на стене. Стол из прессованных опилок и массивное кожаное кресло создавали неоднозначное впечатление о владыке этого кабинета – кротость и аскеза являются неотъемлемыми элементами всякого ревнителя православной веры, но все-таки сидеть на табурете по сану не положено.
— Давай сразу к делам нашим праведным, — устроившись поудобнее начал отец Илия, — что известно тебе о тунгусском народе?
— Послушай, Илия, будь ты хоть архимандрит, хоть отец, да хоть святой дух, – Матвей стал перебирать четки, — не поеду, мне калмыков хватило, насмотрелся я уже на эти узкоглазые рожи.
— Не богохульсвуй, паскуда! – сановник ударил кулаком по столу, отчего тот грустно зашатался, — я виноват, что в Сибири больше никто не живет?
— Калмыки на Каспии живут.
— А вот тунгусы-то в Сибири! И вообще, забыл что ль из какой задницы я тебя вытащил?
— А кто меня в эту буддийскую задницу затащил?
Архимандрит замолчал, щеки его покраснели, а губы задрожали.
— Послушай Матвей, - медленно начал Илия, — ты говно собачье. Твоя судьба плешивым дьячком пить кагор у алытаря, да баб старых за маслы щупать, татарская рожа. Тебе что не миссия, то детективный роман, а ты еще морду воротишь.
Человек в белом одеянии поднялся из своего кресла и приоткрыл окно – хотя и жар отца происходил от вспыльчивости, запустить в помещение свежего прохладного воздуха было удачной идеей: вот-вот голова его превратится в арбуз.
— Когда ты калмыка завалил, кто тебя от ментов отмазал? Жерт-во-при-но-ше-ни-е, етить его в четыре гривы.
— За свои грехи я сам знаешь перед кем отвечу, а ты бы лучше бревно из глаза вытащил. Архимандрит то, а пузо патриаршее отрастил.
— Все ты язвишь, бес, а за душой да ни копейки.
— Послушай, Илия, — Матвей приподнялся со стула и внезапно закашлялся.
— Простыл?
— Сквозняк, прикрой что ли.
Отец Илия закрыл окно насовсем. За окном моросил дождь и периодически завывал октябрьский ветродуй.
— Методы мои миссионерские это разговор отдельный. – Монах отряхнул свой балахон от следов побелки не плече, - Попробуй сам объяснить человеку, что их нетварный бог всего лишь идол, когда он всю жизнь за него лоб об камень разбивал.
— Нет, Матвеюшка, лоб как раз таки ты ему разбил. И все же, сейчас и правда не о том.
— А больше всего меня ведь не калмыки раздражали тогда, пускай и народ малодушный: пока я в сарае спал, кое-кто в с митрополитом по Греции на яхте рассекал.
— Во-первых не на яхте, но на корабле, а во-вторых наша миссия не менее священной была. Ты на меня в обиде, что я тебя на Афон не взял? Послушай, кто старое помянет, тому глаз вон.
— А кто забудет, тому оба.
— Все надоел ты мне, - фыркнул архимандрит и бросил на стол небольшую папку, — здесь вся информация о твоей миссии: адреса, лица, даже русско-тунгусский словарь. Отправишься на Покров, билеты позже будут.
Монах недолго смотрел на бумажный сверток и после взял его подмышку.
— Рекомендации есть? – поинтересовался Матвей.
— Делай что хочешь, только это… впрочем ничего.
— Тогда будь здоров.
— С Божьей помощью, Матвей. Нескоро кончатся твои мытарства.
Монах удалился из кабинета архимандрита, после чего последний вновь развалился на своем кресле и стал считать сколько времени ему накуковала игрушечная птичка из часов.
***
— И все-таки опасную ты штуку затеял, друг, — затянувшись папиросой сказал водитель в возрасте, объезжая очередную кочку, — к концу ноября отсюда только на санях уедешь. Остался бы в деревне, тайга чужаков не любит.
— Значит будем родниться, — заключил монах, поглядывая на обугленные макушки деревьев. – А леса часто у вас горят?
— Не то чтобы часто, но раз в десять лет одно село выгорит полностью. Места здесь неспокойные.
— И с чем это связано. Неужели духи местные отрываются?
— Старые говорят, что боги негодуют. Забывают их люди, по городам разъезжаются, огонь не кормят. Вот они сами и сходят на пиршество.
Услышав подобные слова в юном возрасте, Матвей усмехнулся бы, да и только, однако по прошествии не одного десятка лет жизнь его научила верить в совершенно необъяснимые с точки зрения науки вещи, поэтому к словам пожилого якута он отнесся с полной серьезностью.
— Это очень любопытно. Мог бы ты рассказать еще что-нибудь необычное?
— Так уж сходу и не припомнишь, — водитель включил вторую передачу, проезжая заболоченное место, — вот в деревне моей например, каждый год в один и тот же день всякая хрень происходит. Есть у нас великий праздник Ысыах, праздник духов. И вот на него либо зарежет кто-то друг друга, либо дом сгорит.
— Тоже боги?
— Нет, то абасы, — водитель выкинул окурок в окно и сдул упавший пепел с рукава, — злые духи, которые тоже на Ысыах веселиться приходят.
— На праздники такое не редкость, — добавил Матвей, почесав бороду, — напьется человек и пошел куролесить.
— Это верно подметил, — ответил якут, — сибирскому человеку вообще пить нельзя, потому как жизнь его – сплошной труд, а водка…
Водитель тихонько вздохнул.
— Водка это страшная вещь. Был человек, работал, и не стало его. Точнее – тело есть, а лица на нем нет. В советское время приезжали инженеры на Алдан водохранилище строить, а рядом тунгусы селились: сначала прогнать хотели, да у тех не кочевой сезон был. Поэтому сделали по-хитрому, споили народ, а он весь и помер почти, если бы Большой Шаман не пришел.
После этих слов старый якут остановился и на краю леса перед невысоким деревом, обвешенным разноцветными ленточками.
— Выходи, уважить надо духа.
Двое мужчин вышли из не заглушенной машины и направились в сторону дерева. Серое однотонное небо нависало над тайгой, под ногами шелестела мокрая трава и часто выглядывал мох.
— Ты не думай, я ведь не суеверный. Просто люди зря делать не будут, так ведь?
— Люди разные бывают.
— В чужой монастырь со своим уставом не ходят, — рассмеялся якут.
— Так то монастырь. А храм ведь он – здесь, — сказал Матвей и похлопал себя ладонью по груди. – Но все-таки, что с теми тунгусами стало?
— Да ничего, до сих пор наверное оленей пасут, — ответил старик, перевязывая дерево красной ленточкой, — то ли шаман заговорил, то ли планы изменились: забросили скоро проект, только балки из земли и торчали.
— Понятно.
Монах повернулся лицом к лесу и вдохнул свежего воздуха, перед тем как снова сесть во внедорожник.
— Ты уж за наглость не сочти, но какой черт тебя понес в такую глушь? – поинтересовался водитель, захлопывая дверь, — православных у нас и так хватает, недавно даже церковь новую построили.
— На шамана хочу тунгусского посмотреть.
Водитель усмехнулся, поправляя темные очки.
— Ты главное их тунгусами не называй.
— Почему?
— Ну это все равно что я тебя москалем или хохлом назову. Себя то они эвенками считают.
— Спасибо что предупредил, добрый человек, — монах улыбнулся и стал считать капли на лобовом стекле. Вскоре показались конусовидные постройки, которые свидетельствовали о конечной остановке.

***

— Здорова, Петрович! – якут окликнул старика, вышедшего на звук работающего мотора.
— Привет, Дохсун! Давненько гостей не видывали.
Водитель вышел из машины и поздоровался с давним знакомым. Одет поселенец был, на удивление Матвея, вполне обычно – никаких колоритных костюмов, лишь резиновые сапоги и зеленая спецовка.
— Я тебе монаха привез, — сказал Дохсун, показывая в сторону пассажирского сиденья, - говорит, зимовать хочет в тайге. Найдешь ему место?
— У нас-то зимовать? Хм, — старик почесал голову и крякнул, — ладно, разберемся. Зови его сюда.
— Человек божий! – крикнул якут в сторону кабины и махнул рукой, — выходи.
Монах захлопнул дверь и подошел к двум старикам.
— Знакомься, это Хадиуль Петрович, — начал якут, — уважаемый человек здесь, людей и оленей лечит.
— Доброго здоровья, — ответил по традиции монах, поклонившись в пояс, — я Матвей.
— И тебе не кашлять, Матвей, — поздоровался тунгус, — а ты, Дохсун, стало быть на ночь к нам?
— Нет, домой поеду, засветло успею.
— Ты что ж думаешь, ленточку на деревце обвязал и можешь колесить здесь сколько хочешь? А как заглохнешь на болоте, так тебя Дябдар и утащит.
— Да ну тебя! – невзгодовал вначале Дохсун, но затем стал совершенно серьезным. — Погоди, а про ленту откуда знаешь?
Тунгус добродушно засмеялся.
— Чудной ты, Дохсун, пятый десяток разменял, а все в сказки веришь. Пошли в чум, хоть чаем угощу.
— Ну от твоего чая отказываться не стану.
Тунгус и якут направились в чум – жилище северных народов. Чум Хадиуля был не совсем обычным: стоявшая в центре печка-буржуйка и покрытая узорным платком заводная радиостанция создавали органичную картину — архаика и техника теперь породнились и образовали одно целое.
Вскоре хозяин чума вскипятил чайник и разлил мутный настой вперемешку с сухими лесными травами в алюминиевые кружки. Пока Матвей грел руки, сдувая пар с поверхности чая, тунгус и якут разговаривали о своем: будь то погода, болезни или рабочие дела, ко всему оба собеседника подходили с особым интересом. Вдоволь наговорившись, Дохсун напоследок обменял у Хадиуля мешок муки на оленье мясо и сел обратно в машину.
— До встречи, Петрович! А ты Матвей не скучай и всего Хадиуля слушайся, без него сгинешь совсем.
— Спокойной дороги, Дохсун! — тунгус помахал на прощание рукой и развернулся в сторону монаха.
— Что ж, Матвей, мне тебя сами боги послали: стар я стал нынче, все из рук валится. Слушай сюда, — тунгус приблизился к миссионеру, — сегодня ты мой гость, а потому отдыхай, но с завтрашнего дня будешь мне помогать по хозяйству. Договорились?
— Добро, Хадиуль. — Матвей протянул руку в знак согласия с условиями сделки.
— Просто Петрович, — пожав руку, ответил тунгус, — только вот ещё что. В соседние чумы не ходи пока.
— Хорошо, — кивнул монах.
После этого Петрович ушёл дальше пить чай, а Матвей решил прогуляться вокруг поселения. К его удивлению, большинство "дворов", которые в основе своей состояли из чумов и протяженных сосновых заборов, явно предназначавшихся для загона скота, пустовали. Только ещё из одного чума валил серый дым.
Несмотря на предостережение Хадиуля, Матвей поддался любопытству и стал медленно идти в сторону источника дыма. Подойдя ближе к чуму, монах услышал женский голос. Человек внутри хижины напевал какую-то мелодию, не особо музыкальную, но завораживающую своим монотонным звучанием. Спустя некоторое время, вдоволь послушав северные напевы, Матвей решил ретироваться обратно к чуму старика, однако задел ногой дырявое ведро. Раздавшийся металлический звук заставил женский голос затихнуть.
— Хадиуль? — задала вопрос девушка.
Но ответа не последовало. Матвей бесшумно покинул чужое владение, оказавшись вскоре у жилища старика.
— Слушай, Петрович, что-то пустовата твоя деревня. Ты здесь один что ли живешь? — входя в жилище спросил Матвей.
— Отчего же один? Много нас, — тунгус почесал бороду, — да только разошлись все по своим владениям, пока снег не выпал нужно оленей откормить. Осталась со мной только Саяна
На этом момент старик замолчал.
— Хорошая девушка, правда некуда ей более идти. Мужа медведь задрал, а олени все разбежались. Вот и кукует она здесь вместе со мной, ждет возвращения.
— Остальных?
— Да-да, — ответил Хадиуль, — ты не менжуйся, сходи познакомься, скажи я послал.
— Хорошо, - поправил балахон Матвей, — надеюсь я ее не сильно напугаю.
— Уж постарайся, — рассмеялся старик, отхлебнув горячего чая.
Монах неспеша направился к чуму девушки. Подойдя на достаточно близкое расстояние к порогу, Матвей остановился. Пения не было слышно.
— Саяна! – крикнул Матвей, попытавшись сделать свой голос более мягким. Однако ответа не последовало, поэтому монах решил зайти в чум. Открыв что-то наподобие тканевой двери, он опешил. Перед ним показалась ужасная картина: в центре жилища была выкопана яма, в которой лежал скелет человека, одетый в меховую одежду. Похоже, что тело пребывает в таком состоянии уже не один месяц, учитывая что в жилище не было стойкого запаха вони, однако тлевшие сибирские травы могли быстро вскружить голову.
Матвей вышел из чума и в тот же момент ощутил глухой удар по голове – камень рассек ему темя, вызвав острую боль. Оглянувшись назад, монах увидел небольшого роста девушку, стоявшую в десяти шагах от него, с разъяренными глазами и розовой лентой в волосах.
— Что ты творишь, умалишенная! – возопил Матвей, держась за голову. Но девушка ничего не отвечала, лишь упорно смотрела в глаза мужчины.
— Да пошла ты, - бросил монах и побрел прочь от этого места.
— Хадиуль, что за херня? Я понимаю, вы тунгусы со своим приколами, но такое…
— Остынь, Матвей, - старик пытался успокоить монаха, забежавшего в чум, - посиди, расскажи все.
— А что рассказывать? Я к ней захожу, а там труп лежит. Она меня камнем и огрела.
— Традиции у нас такие, - сказал Хадиуль и налил в кружку с высушенными травами кипяток, - считается, что человек не умирает, когда дышать перестает. И нужно его некоторое время после сопровождать во всем, как будто не случилось ничего. Саяна, конечно, по-своему это понимает, и ты это попробуй понять.
— Ну уж нет, Хадиуль. Место телу в могиле, а душе воздается по стыду. И нечего тут придаваться обычаю, это же в конце концов негигиенично.
— А что ему будет, мертвецу? Лежит себе и лежит, — тихо сказал старик.
В чуме повисло недолгое молчание.
— Ладно, Матвей не горячись, — Хадиуль, порывшись в коробе, достал оттуда компас и флягу, — сходи, набери воды в нашей реке что на северо-востоке отсюда, она все раны лечит. А я пока с Саяной поговорю.
— Надеюсь, все сладится, - ответил монах, взяв данные ему вещи, и пошел в сторону леса.
На пути его встречали редкие деревья, вперемешку с кустарниками и невысокой травой. Несмотря на всю суровость тайги, она была живой, - то в ветка переломится вдали, то послышится щелканье глухарей. Вскоре Матвей вышел к берегу небольшой реки, на первый взгляд ее можно было перейти по пояс. Набрав воды, монах наблюдал за мелкой рыбешкой, проплывавшей иногда около берега. Обмыв голову в холодной реке и набрав полную флягу, Матвей отправился назад, сверяясь со стрелкой компаса.
Оказавшись вскоре у жилища Хадиуля, Матвей увидел девушку, выходящую из его чума. Она быстро пронеслась рядом с монахом, не глядя ему в глаза, однако тот даже на ходу заметил жар ее щек.
В хижине все так же сидел старик, но в этот раз его глаза были закрыты.
— Спишь? – произнес Матвей.
— Думаю, — приоткрыв один глаз, ответил Хадиуль, — надо вам мириться. Негоже так жить.
— И что надумал?
— Пойдете вместе к шаману, просить спокойной зимы.
— Вместе с ней? — насторожился Матвей, показав гримасу небольшого разочарования.
— Да, это будет лучше всего, — Хадиуль прилег на кровать из оленьих шуб, лежавших на земле: печка прогревала землю вокруг, а солома придавала мягкость и задерживала тепло.
Матвей поступил точно также, обнаружив вскоре у себя под одеялом розовую ленту. Прогнав лишние мысли из головы, монах ликовал, вспоминая папку с документами, которые выдал ему архимандрит. В письме под секретным грифом, епископ Якутской и Ленской епархии докладывал:  «накануне яблочного спаса в наиболее тонких слоях материи раздались огромные всплески энергии, то и дело доставляя «видящим» людям тяжелые головные боли. Посему, обеспокоенный архиерей просит Благочестивую инквизицию Православной церкви выяснить причины данных всплесков». В материалах, подготовленных архивариусами инквизиции, говорилось, что подобные выбросы уже фиксировались ранее несколько десятков лет назад. Выяснилось, что церковь связывает это с пробуждением «больших» шаманов, которые представляют опасность для православного христианина, переманивая его в язычество за счет своих фокусов и сказок про духов и богов. Поэтому с согласия Высшего инквизитора, Матвей, как опытный делец в перекрещивании еретиков, получил поручение найти шамана и по возможности устранить последнего любыми методами.
Вскоре Матвей крепко заснул под треск поленьев в металлической печи.
***
Монах следовал за своим проводником в полном безмолвии, лишь хруст первого снега и сломанных веток нарушали тишину между путниками. Таежный ноябрьский ветер пробирал до костей, но для Матвея это было делом привычным - акклиматизация дала о себе знать в хорошем ключе. Казалось, что время остановилось: серое сибирское небо оставалось неприступным для солнечных лучей. Выйдя к берегу "вечной" реки, Саяна остановилась.
— Мы пришли, — такими были первые слова девушки, произнесенные за несколько часов пути, — шаман найдёт тебя сам.
Матвей оказался в абсолютном недоумении.
— Ты уйдёшь?
— Да, теперь у меня будет больше дел, — Саяна поправила лямку рюкзака, — зима лучше осени, нет сырости, нет болезни. Но лениться времени нет.
— О чем ты говоришь? Ты просто так оставишь меня одного в этой пустыни?
— Кто ищет покоя ума, находит лишь раздор в своем сердце. Скоро ты замерзнешь и тогда встретишь Большого шамана, таков путь.
— Ты останешься со мной, Саяна.
— Мне уже пора уходить, закат приходит когда его не ждёшь.
— Мне все равно, что тебя ждёт, оленеводка, — Матвей схватил девушку за меховую накидку и притянул к себе, — ты останешься здесь.
Саяна попыталась оттолкнуть Матвея, но тот не сдвинулся с места. Тогда девушка достала свободной рукой костяной нож и полоснула им по щеке монаха. Схватившись за лицо, Матвей ненадолго опешил, а затем, поборов соперницу, выбил оружие из её ладони.
— Отпусти!
— Пришел твой час, маленькая ведьма. Ты думаешь, я не узнаю о твоих тёмных делишках с Хадиулем?
— Ты злой человек. Зачем ты вообще приехал сюда?
— Чтобы воздать кару божью, грязная язычница.
С этими словами Матвей ударил Саяну по голове, отчего та ойкнула и упала на землю. Взяв нож с покрытой снегом листвы и приблизившись к девушке, монах разрезал ей горло вдоль. Лицо Саяны исказилось в страшной судороге.
Матвей некоторое время смотрел на погибающего человека, пока тело перед ним вовсе не стало бездыханным. Достав маленькую книжку из балахона, он стал пролистывать её, пока не остановился на нужном месте. Затем он снял с девушки верхнюю одежду и вырезал ножом на её груди сигилл — печать демона гоэтии.

— Ну, если Магомет не идет к горе…
Сосредоточившись на призыве, Матвей стал тихо повторять заученные фразы.
— Астарот, великий князь, неувиденный среди слепцов, неуслышанный среди глупцов. Откликнись на мой зов, прими дары заветных грехов.
Спустя время, в воздухе повисло заметное напряжение, сопровождаемое гулом ветра.
— Впусти меня, — раздался голос в голове монаха.
Матвей поднял руку над телом и с силой ударил ножом в печать. Однако ничего не произошло.
— Впусти меня, —вновь повторял демон.
— Но я же все сделал как и следует.
Ветер стих, замолкли редкие звуки птицы. Казалось, что даже течение реки остановилось. Со стороны леса послышался звук ломающихся ветвей.
К берегу вышел Хадиуль, опираясь на деревянный жезл, перевязанный разноцветными лентами.
— Что ты здесь делаешь, старик?!
— Странный ты человек, Матвей, — Хадиуль приблизился к монаху, — вроде колдун, а силы не различаешь.
Тунгус ударил посохом по земле и тело Саяны развалилось на глину и тряпки.
— Приглашай гостя, — добавил Хадиуль и стал бормотать себе под нос неясные слова на древнем языке.
Голова Матвея стала разрываться от боли, его виски сжались, а щеки посинели.
— Не надо! — заверещал монах в предагониальном состоянии. Но его никто теперь не слушал, а голоса стали беспрерывно греметь по барабанным перепонкам.
— Толонгай, тукты-ми. — произнёс шаман и снова ударил посохом по земле.
Над рекой поднялся страшный буран, хотя снег выпал только утром. Над деревьями, будто доставая до неба, показался исполинский трехглавый орёл. Впав в агонию, монах сделал глубокий вдох и сердце его остановилось. Из его глаз и рта посочилась чёрная слизь, отравляя землю вокруг тела Матвея. Будто бы живое болото, слизь поглотила монаха и затем обрела свой истиный облик — перед шаманом предстал древний демон в образе громадного пса с красными глазами и разорванным горлом, откуда чуть ли не до земли свисал язык.
— Гуннэлив ачин! — крикнул Хадиуль и направил посох в сторону демона.
В ту же секунду, дух трехглавый птицы набросился на чёрного пса. Завязалась борьба: демон прокусил шею одной голове, пока когтистые лапы орла разрывали собачье брюхо, а остальные головы клевали его морду. Титаническая энергия, исходившая от обоих существ, ощущалась и на земле — ломались на пополам вековые деревья, ураганы расползались по всему берегу.
После непродолжительной борьбы демоническая хватка ослабла и пёс пал навзничь. Орёл стал не спеша поедать кишки, залечивая свои раны, а чёрная кровь стекала в русло реки.
Когда победный пир был окончен, шаман подошёл к обглоданным костям демона и вытащил из жижи тело монаха, омыв его в воде. Скоро Матвей очнулся и открыл глаза.
— Что со мной произошло…
— Тело твоё было съедено, а душа, хоть и жива, но не дороже теперь оленьего копыта.
— Что же мне делать? — спросил Матвей, поднявшись на ноги. Он похлопывал себя по рукам и понимал, что теперь не ощущает ни холода, ни боли.
— Делай что хочешь. Жизнь твоя была скудной и короткой, служил ты богу, но покланялся демону. Подумай, зачем ты шел сюда и что обрел, потому как потеря твоя невелика. Ищи теперь спасение у своих богов, коли разгневал наших.
Такими были последние слова шамана, после чего тот скрылся в чащи деревьев. Матвей оглянулся, надел капюшон и побрел куда глаза глядят.
Стали затем по сибирским деревням ходить слухи о чёрном монахе, что бродит по берегу Енисея, то и дело пугая встречных рыбаков. Особо смелые, пытавшийся с ним заговорить рассказывали о его развороченном горле, из которого словно галстук свисал чёрный язык.