День начался хорошо — с бутылки пива. Димас хлопнул её прямо у холодильника. В груди приятно потеплело. Одно слово — выходной!..
	— Просыпайся, Натаха, — сказал он, заваливаясь в спальню. — А не то укушу!
	Из-под одеяла торчала розовая нога с бежевой пяткой. Димас упал на колени, схватил пятку своей лапищей.
	— Натаха! Последнее китайское предупреждение! Раз, два…
	Он и правда открыл рот. Натаха выдернула ногу, спрятала под одеялом, недовольно застонала. Димас прополз по кровати к изголовью, фальшиво напевая:
	— Не пла-а-ачь, родная… Не-е плачь...
	Натаха открыла заспанные глаза. На припухшем лице лежали тусклые пряди русых волос.
	— Чего тебе?
	— А ты и не рада?
	— Опять пьёшь, — нахмурилась жена.
	— Простите, — сказал он без капли раскаяния в голосе. — Такое утречко хорошее, вот я и праздную. А ты когда проснёшься?
	— Я и не сплю.
	— Отличненько. А что на завтрак?
	Натаха вздохнула, перевернулась на спину. Димас заметил чуть согнутые уголки губ, почувствовал её разочарование.
	— Ну чегой! Любимая… — он поцеловал её в твёрдые, равнодушные губы.
	— Пивом воняет, — жёстко сказала Натаха.
	— Злая ты. У меня же грыжа, на втором позвоночнике…
	— Так он же один.
	— Это вы все так думаете, — ухмыльнулся он. — Я за молоком.
	— Знаю я, за каким ты молоком…
	Димас вскочил, натянул сизые треники с лоснящимися коленями. Глянул в зеркало на шкафе-купе — широкое, небритое лицо, ломаный нос, толстые губы. Одно слово — бандитская рожа. Надо бы побриться, подумал он.
	На улице расцветал летний рассвет. Димас топал мимо сумрачных палисадников. Где-то на проспекте приятно загрохотал трамвай.
	Жара только занимается. И правда — выходной ведь… Он замер и посмотрел на небо. Ни облачка. Можно и на пляж. А можно и на машину — к реке, как раньше.
	В животе заурчало. Вот только куплю всякого, обрадую Натаху. То-то она запищит. Искупаемся. Он похлопал брюхо. А когда-то мы туда прямо на велосипедах…
	— Димка, — услышал он. — Кудась собираемся?
	Это был Миронов — худой, высокий, мятый, в своей вечной рубашке в голубую полосочку.
	— А я вот-с в магазин.
	— Понятно.
	Они постояли. Димка вдруг понял, что  вот-вот сделает ошибку.
	— А твоя где?
	— Свалила к матери в сад, — сказал Миронов. У Димаса тут же вспыхнуло что-то в груди. Он пока ещё не понимал, что это.
	— Давай что ли провожу тебя, — сказал Миронов.
	В продуктовом было лениво и залежало. Он набрал картошки, шашлыков в упаковке, лука. Молока в потной упаковке.
	— Димка, а это… понимаешь?
	Димка понял:
	— И пива три по два.
	— Пива? — не понял Миронов.
	— Я сегодня… по делам еду. Ну и вот.
	— Не обязательно же сегодня пить, ну.
	— Не обязательно. Мы и не будем — так, про запас, — согласился Димас и, нервно сглотнув, сказал. — И вот поллитра. Два поллитра. Нет, не так! Литр и поллитра.
	Назад шёл навеселе, будто безнаказанно сделал пакость. Сказал Миронову, что, конечно, его жена уйдёт, и он ему позвонит.
	Дома пахло яичницей. Димас сел за стол, в угол, вытащил из хлебницы подсохшую буханку. Разломал и сразу обмакнул в желток. Яичница была магической — вызывала голод даже у мёртвых. Жаренная на сале, в кольцах лука.
	— Чудовище, — улыбнулась жена. — А нарезать?
	— Вм-фм-ф, — невнятно ответил Димас, роняя изо рта крошки на клеенку стола. — В-уф-сно.
	Жена уже умылась, пригладила волосы. По привычке не завтракала. Принялась разбирать пакет. Морщинки в уголках глаз скорбно углубились, когда она услышала звон бутылок.
	— Дима, — сказала она упавшим голосом. Димас ничего не сказал — рот был занят, да и вообще — я отчитываться не должен… Взрослый же человек… Что хотел — купил… Он зачем-то умоляюще посмотрел ей в глаза.
	Жена, поджав губы, сложила всё в холодильник. Нашла на дне пакета упаковку шашлыков.
	— А это зачем?
	— А это…
	Димас облизал мозолистые пальцы. Огонёк в груди не угас, только разгорелся поярче, когда хмель утреннего пива развеялся. Но он не поддался. Сказал, как хотел —  сюрприз. Едем на реку. Вот я и купил картошки, овощей, мяса. Да, на Белую. Ту самую.
	— Дима! — радостно вскрикнула жена. — Правда?
	Она ахнула, даже морщинки будто бы разгладились. Она стояла в проходе, и утренний свет как-то так засветил, что будто бы Натаха… Наташа стояла как десять лет назад — в своих шортиках, готовая ехать.
	— Кого позовём?
	— Да в пень!..
	— Да, сами… Ой, Дима!.. — морщинки на её лице пропали. — Как хорошо!
	— А чегой ты радуешься, будто эта.
	— Ты у меня другой сегодня. Я-то думала, мы опять дома останемся. А ты…
	Зазвонил телефон.
	— Я отвечу, — сказал Димас. Жена кивнула и принялась собирать вещи. Какая она! Точно надо ехать. А то смотри — когда я ещё не выпью? Жинка-то как обрадовалась... Да и в груди как-то — не огонёк уже, а светит навроде…
	— Алло?
	— Димас, — прорвался голос Миронова сквозь треск. — Что там, уехала твоя?
	Димас накрутил провод на толстый палец.
	— Я… я вот что… тут так случилось.
	— Ну Димка! — упал голос у Мирона. — Я что тебе?..ик! Враг какой?
	— Уже хряпнул?!..
	— Я тут что откопал… ик! Банку, трёшку чистого первака… Помнишь, что на проводах Лёхи пили? Вот того.
	О самогоне лёхиного отца ходили легенды. Бьёт в голову, как Мухаммед Али, крепкая сволочь. Жгёт перцем, потом спишь молодцем…
	— Я не могу никак, — прошептал Димас, не веря самому себе. В груди дымно жгло.
	— Обижаешь, Дмитрий Семёныч. А зачем мы с тобой сегодня закупались? Ты сам говорил, у тебя…
	— Кто это? — спросила жена за спиной.
	Димас положил трубку.
	— Ошиблись, — сказал он. — Давай-ка собираться.
	Жена внимательно осмотрела его.
	— Что-то не так?
	— Всё так, — он вытер пот со лба. — Всё так.
	Он скользнул на кухню, доел яичницу. Открыл холодильник. Бутылки рядком стояли у стенки, предательски блестя в холодном свете люминесцентной лампочки. Не помня себя, Димас схватил ледяную бутылку... Пшик, хлопок и звон крышки в мойке. Зудящие пузырьки скребут глотку. Вкусно. Тушит.
	— Дима?.. — жена возникла в проходе.
	— Дорогая, не переживай.
	— Я не переживаю. Зачем ты пьёшь?.. Раз мы едем.
	— Это пиво.
	— Я вижу, что это, — голос жены противно поднялся. Как она мерзко смотрит! Преступник я, что ли?
	— Это не преступление.
	— Если тебя остановят, то преступление, — она сгорбилась; и как он не замечал этих покатостей у неё на боках? Куда она лезет со своими замечаниями?
	— Я не первый год вожу же. Знаю, где проехать! По навигаторам вон!
	— Дим, не кричи... — у неё задрожал голос.
	— Я не кричу! — у него бешено завертелись глаза. — Чего ты меня попрекаешь?! Хочу, ещё выпью! Водить умею никак. Поедем на реку твою сраную!
	Жена села за стол, сжала кулачки.
	— Хорошо.
	Димка сжал жирные губы в одну линию. “Хорошо”. Конечно! А голос — как у мента на допросе. Корова тупая!
	— Ну чего ещё?! — взвыл он. Жена непонимающе подняла глаза.
	Вытащил из холодильника бутылку водки, поставил на стол.
	— А ты не лезь! Поняла?
	Жена кивнула и захотела встать, но Дима резко и бессмысленно, только чтобы высвободить ненависть, схватил её за локоть, посадил на табурет.
	— Больной! — вскрикнула она. — Ай!
	Натаха вырвала руку, схватила водку и трахнула ею об пол. Бутылка разлетелась на куски, в воздухе резко завоняло спиртом. Жена выскочила в коридор. Хлопнула дверь туалета. Мерно полилась вода из крана... Шум воды успокаивал.
	Димас отошёл к мойке, опёрся о неё. Хлебнул ещё пива. Тело била мелкая дрожь. Злоба прошла, вместо неё вступал стыд. И желание. Где-то в затылке дрожала маревом картинка — размазанный акварелью асфальт за окном автомобиля, песок, колкая трава, плеск воды — вата облаков — тепло под рукой — мягкий поцелуй — блеск солнца на волнах — запах шашлыков — приятная сытость — безмятежный сон в обнимку… Где это? Всё стёрто. Как стирается кожа на сгибах молодого тела. Появляются морщины.
	Он вздрогнул, когда холод разлитой водки подтёк под ногу. Аккуратно собрал осколки, выбросил в мусорку. Подкрался к двери ванной. Вода всё ещё бежала. Кто-то всхлипывал. Кто-то. Или это кран? Наверное, кран, часто заедает…
	В дверь позвонили. Димас открыл.
	— Не ждали? — спросил Миронов, вытягивая чёрный пакет, как подарок. — А я вот он.
	Димас хищно оглядел пакет. В груди трещало пламя пожара. Он пронёс пакет на кухню. Мимо кто-то прошлёпал, вытирая покрасневшие глаза.
	— О, Наташечка… ик! — удивлённо сказал Миронов. — Я думал, тебя нету… а ты есть... А ты куда?
	— Я… — почему-то виновато сказала она. — К маме.
	— Ты плакала никак? Это Димк-ка? Ты скажи — я ему задам. П-перцу…
	Наташа вышла. Хрястнул ключ в замке.
	Димас вывалил мясо в соусе на сковородку. Заляпал плиту. Хрен с ним. Допил пиво, потом вдарили по соточке чёрного самогона. И ещё раз — всё-таки между первой и второй…  В груди поуспокоилось. Запахло жареным мясом, зашкворчал жир, воздух на кухне стал густым, как кисель. Открыли форточку — не помогло. Вдарили снова. Закусили хлебом. Открыли водку — “для разнообразию-с”.
	— Я не знаю, чего она, — жаловался Димка, вслушиваясь в приятный гул в голове. — С рекой этой...
	— Рекой, — вторил Миронов.
	— У меня есть выверенный временем план...
	— План, — вторил Миронов.
	— Не перебивай!.. Выверенный временем план… передвижения в пьяном виде. Выверенная временем стратегия, которая заключается в том, что мне насрать!
	Миронов захохотал. Димас тоже — попытался. Не получилось. Надо ещё выпить. Выпил. Вдруг куда-то всё растворилось в тошнотворном алкогольном тумане...
	Рвал зубами мясо — солёный жир бежал по губам — алый закат — стрекочат кузнечики — нет, какие кузнечики. Кузнечики на реке. Перепутал...
	— Я всегда говорил, — бормотал Димас, криво улыбаясь. — Пиво с утра — шаг в неизвестное. А, Мирон?
	Мирон храпел под столом. Дима осмотрелся. Загаженная кухня была одинокой, тесной и вонючей. Как жизнь.
	— Если бы ты не думал, что ты такой умный, то не казался бы таким тупым, — сказал он в пустоту.
	Несмешно. Никто не смеётся. Смеётся… звонкий смех. У неё звонкий смех. Она всегда смеялась. Затошнило.
	Дима встал, нетвёрдо прошёл в ванную, пустил воду. Из замызганного зеркала смотрело мятое лицо. Бандитское. Он пощупал грудь в жёстких волосах. Внутри уже не горело — дымилось пожарище.
	Дверь со скрипом закрылась. Надо смазать петли… Кто это в тёмной ванной?.. Да нет, просто шумит вода. Он один… А темно. Как когда дремали на берегу. Только алые пятна бегали в темноте — солнце ласково гладило прикрытые веки...
	Димас спрятал лицо в морщинистых руках и гулко зарыдал без слёз.