На той стороне реки

На той стороне реки

Тема: «Большая ошибка»

В одной из самых обычных российских деревень, ещё не покинутой последними её жителями, стояла замечательная солнечная погода, именуемая местными вёдром. Это была середина августа, поэтому на улицах, помимо старожилов, можно было встретить детей, приехавших на летние каникулы к бабушке с дедушкой, и тех взрослых, что предпочли родные сельские просторы жаркому турецкому пляжу. Так что по деревенским меркам было довольно многолюдно.

В нескольких метрах от одного из самых на вид крепких и опрятных домов сидели трое подростков и шумно играли в карты. На первый взгляд казалось, что они из общего круга, но присмотревшись, а главное, прислушавшись, можно было заметить, что только один из них (видимо, возле его дома они собрались) вырос в этих краях, а двое других были приезжими, городскими.

Пока они бросали карты на стол, вокруг которого сидели, между ними шёл увлекательный спор то на одну, то на другую тему, и звуки их звонких голосов разлетались по всей округе.

– Что тут ловить вообще? – воскликнул высокий брюнет, отбивая очередную карту. – Я думаю, любому лучше живётся там, где людей больше да где веселее. А тут, – он развёл руками, – всё-таки рехнуться можно, если никуда не уезжать.

– Ой, не знаю, – возразил другой, рыжий коренастый мальчик, весь усеянный веснушками. – Я бы, может, и согласился, оно по мне так и лучше, да вот не для всех же так. Каждому своё.

– Да, это уж точно, – протянул третий, маленький упитанный блондин с удивительно светлыми бровями, кристально синими глазами и совершенно выцветшими, почти невидимыми ресницами. – Была б моя воля, я бы вообще жил в Лондоне.

– Да ты хоть лондонский язык-то знаешь? – усмехнулся рыжий.

– Английский, вообще-то! – засмеялся юный эмигрант. – Конечно, знаю. У нас в школе хорошо преподают.

– Ого, ну-ка скажи чего-нибудь на английском, – попросил рыжий, устремив на него любопытные глаза.

– А, ну… Вот например: Вуд ю лайк э кап оф ти? – протараторил англичанин быстро, на одном дыхании.

– Вот эт да! Как звучит! – фыркнул рыжий, и видно было, что значение этой фразы интересовало его меньше всего.

Брюнет только улыбался, глядя на эту сцену, но ему хотелось вернуться к предыдущей теме.

– Нет, серьёзно, – произнёс он после небольшой паузы, – я за две недели обошёл уже всю деревню вдоль и поперёк, обшарил каждое дерево и залез на каждую крышу, куда только можно залезть, познакомился чуть ли не с каждой семьёй и с кем только ни поговорил – и мне уже стало скучно. Интернета нет, по телевизору три канала, сходить некуда. Хорошо хоть играть можно, – он кивнул на карты, – да и то… Вот как люди тут всю жизнь живут? Вот скажи, Дань?

– Да уж живут как-то… – проворчал рыжий, явно обидевшись. – Ясное дело, это не Москва, ну и что? Некоторым вообще по душе сидеть взаперти всю жизнь и никуда из дома не выходить, им чем в деревне глуше, тем лучше. Вот вы про Ефима Михайлова слыхали?

– Нет, – покачали головой ребята, – кто это?

– О, да это ж история ещё та! – произнёс рыжий загадочно. Остальные навострили уши. – Я о нём слыхал кой-чего, да чёрт его знает, что правда, что нет… В общем, на той стороне деревни, за речкой, есть один домишко на отшибе, ветхий и совсем уж покосившийся, так что диву даёшься, почему он ещё не рухнул, и в этом домишке вроде бы никто не живёт – ну, так кажется всякому, кто эту лачугу видит. Но вот молва ходит, якобы там уже чуть ли не сто лет обитает Ефим Михайлов: сумасшедший старик, то ли кого-то убивший, то ли ещё чего похуже учудивший… Да. И вот он живёт там один, в темноте, и выходит из дому изредка, тайком – только если будет уверен, что никто его не выслеживает. Хотя кому он нужен, время на него тратить! Ну сидит себе и сидит, как сыч. Его дело.

– А родственники у него есть? – прошептал блондин прищурившись.

– У такого-то родственники? – усмехнулся Даня. – Откуда? Его и в лицо-то толком никто не видел. Мой дед вообще говорит, что последний раз его встречал лет сорок или пятьдесят назад, да вот только уже не помнит, сколько Ефиму тогда было лет и как он выглядел. Да… А вы говорите: скучно! Вот Ефим сидит себе в избушке целый век и хоть бы хны.

– Надо узнать, как он выглядит и почему там сидит, – твёрдо заявил брюнет.

– Да ты чего, сбрендил, Никит? – выпучил глаза Даня. – Как ты это собираешься сделать?

– Очень просто: мы спрячемся неподалёку от его лачуги и будем ждать, пока он выйдет. Не может же он безвылазно там сидеть. А как выйдет, спросим, чего он забаррикадировался.

Сказав это, Никита повернул свою голову так, что его тёмные волосы театрально заколыхались, будто под действием сильного ветра.

– Нет, ну оно, конечно, круто, но… – задумался Даня и оборвал себя на полуслове.

– Слушай, – подал голос светленький, – а может он уже, ну, того? Кони двинул? А мы будем сидеть и ждать у моря погоды…

– Тогда договоримся так: если за три дня он не выйдет, я подойду и постучусь к нему и буду стучать до тех пор, пока не откроет, – объявил Никита таким голосом, словно принимал присягу.

– Ха-ха… Даже не знаю, – засомневался Даня. – Ты сначала жалуешься, что со скуки помираешь, а теперь предлагаешь сидеть и ждать чуда возле дома Ефима. Лёх, а ты как?

– Да ведь можно карты взять туда и поигрывать, – отозвался блондин, – только так, чтоб никто не видел.

– Решено! – воскликнул Никита и бросил свои карты на стол. Было заметно, что его эта авантюра чрезвычайно заинтересовала. – Ну что, пойдём?

– Прямо сейчас?! – испугался Даня.

– А когда? Пошли!

Никита уже встал из-за стола, переполненный решимостью.

– Ну, ладно, посидим чуть-чуть там, подождём… – промямлил Даня. – Только вот идти на ту сторону далеко. Я там был всего однажды, и помню, что дом Ефима у чёрта на куличиках.

– Ничего, доберёмся! – твёрдо ответил Никита.

Дело было в том, что ребята жили в новой части деревни, построенной полвека назад, а историческая её часть, возникшая бог знает когда, была в километре от новой, на берегу тонкой и спокойной, впрочем вечно холодной, речки, отчего её назвали Ледянка. Теперь на той стороне почти никто не жил, потому что это место было далеко от трассы, да и домов там было с десяток или два.

Туда-то они и отправились.

Никита подгонял своих друзей нетерпеливыми возгласами, будто кнутом; Лёха пыхтел и вздыхал, с трудом поспевая за Никитой; Даня без умолку говорил.

– Его дом все обходят стороной, – лепетал он, – потому что все знают, что Ефим сумасшедший и опасный старикашка. Я слышал, что люди сначала изжить его хотели, собирались возле его дома, кричали, чтобы уходил подобру-поздорову, а он молчал-молчал, да вдруг как зарычит на них нечеловеческим голосом и скажет: «Ещё слово, и всех перережу!» – и даже, говорят, кто-то увидел, как в темноте сверкнул огромный нож… Ну и плюнули на него, пусть живёт себе, лишь бы другим не мешал. Да, говорят, как-то раз ребёнок к нему во двор забежал, малютка совсем, лет пяти, может быть, – так Ефим его до того напугал, что пацанёнок заикаться начал.

– Да чепуха это всё, – парировал Никита, но по его чуть дрожащему голосу можно было без труда заметить: он не вполне уверен, что это чепуха. Впрочем, его это не останавливало, а, наоборот, только раззадоривало, как раззадоривает альпиниста опасная отвесная скала, при покорении которой, по слухам, сгинуло немало смельчаков.

Наконец друзья дошли до злополучной лачуги.

Это и домом было трудно назвать: чёрные закоптелые брёвна наполовину прогнили, две боковые стены покосились так, что каркас этой хибары представлял собой неправильную трапецию, все окна были занавешены какой-то тёмной тканью, а вокруг всё заросло бурьяном да какими-то сорняками всех мастей, так что двор больше походил на смесь джунглей и степи, чем на двор. От забора осталось всего два-три кривых колышка, которые теперь служили больше насмешкой над тем, что именуется забором.

 Никита сразу заметил особое скопление кустов и деревьев на заднем дворе хижины и без раздумий отправился туда. Остальные встали как вкопанные.

– Ты чего? – произнёс Даня жалобно.

– Пошли быстрей, – ответил Никита яростным шёпотом. – Если будем стоять напротив входной двери, он никогда в жизни не выйдет.

Даня и Лёха последовали за ним, и уже через минуту они сидели в кустах, принагнувшись, будто зайцы, которые прячутся от хищника.

– И ты предлагаешь тут весь день просидеть? – недовольно проворчал Лёха, всё ещё переводя дыхание после изнурительно долгого похода.

– Да ладно тебе, он быстро выйдет, вот увидишь, – убеждал Никита, только его голос не звучал убедительно. – Да уж, в карты тут не поиграть: негде.

– А давайте в слова! – улыбнулся Даня. Он обожал эту игру за её простоту и почти невозможность ни победы, ни поражения. В карточных играх ему обычно не везло.

– В слова… Ну, можно, – протянул Никита. – Я начну. «Ожидание».

– «Енот», – ответил Лёха.

– «Топор», – произнёс Даня. И игра началась…

Так в течение пары часов продолжалась терпеливая засада. Издали трудно было что-либо заметить, но внимательный прохожий, забредший с какой-нибудь целью к этой избушке, непременно услышал бы, как детские голоса шёпотом произносят: «Акула – аккорд – дерево – окунь». Но вокруг не было ни души.

В конце концов у юных разведчиков лопнуло терпение. Первым не выдержал Даня.

– Да чего мы тут сидим, как крокодилы? Пошли лучше народ соберём, в футбол поиграем.

– Угу, – закивал Лёха.

– Подождите ещё чуть-чуть, – запротестовал Никита, но быстро осёкся. – Хотя, наверное, и правда надо идти. Но давайте завтра вернёмся, а?

Последняя фраза прозвучала так умоляюще, так волнительно и так мягко, что невозможно было сказать нет.

– Ну, хорошо, хорошо, – ответили в один голос друзья.

На другой день всё повторилось. Они пришли чуть раньше, снова уселись в кустах и играли в слова в ожидании чуда. Но чуда не случилось.

– Ладно, – заявил Никита, вставая, – завтра, если мы его не дождёмся, я сам постучусь к нему. Надоело.

– Может, не надо? Авось дождёмся, – прошептал Даня.

Только Лёха ничего не сказал. Ему нравилась идея постучаться к таинственному и зловещему Ефиму, вместо того чтобы ждать его. Особенно ему нравилось то, что стучаться будет не он, а Никита.

Никита же не удостоил Даню ответом. Он молча встал и пошёл прочь от злосчастной избушки, теряя терпение и восполняя его решительностью.

На третий день тройка терпеливых сыщиков снова заняла свой пост, но почти сразу каждый, – хоть и не одновременно, но всё же довольно стремительно, – почувствовал, что столь увлекательное времяпрепровождение уже потеряло свой шарм и начало приносить лишь уныние. Они продолжали играть в слова почти по привычке, но перестали заботиться о том, чтобы говорить неслышно и мягко, часто переходя с шёпота на полный голос или шепча так отчётливо, что их было слышно за версту.

– Костюм, – раздавался яркий шёпот Лёхи.

– Мороз, – сердито произносил Никита.

– Завод, – шептал Даня.

– Дурачьё! – вдруг сказал Никита без очереди. – Устал я сидеть тут. Пора разобраться, что там с этим стариканом.

Он быстро вскочил, как ужаленный, и помчался к двери. До того как остальные успели что-либо сказать, Никита уже принялся колотить по ней, будто по боксёрской груше, и, пожалуй, если бы за дверью дремал убаюканный зимней спячкой медведь, то и тот бы не выдержал, проснулся и крикнул бы человеческим голосом: «Да чего тебе надо, чёрт!» – но никто не реагировал. Вместо этого дверь, казавшаяся плотно закрытой, под действием сильных толчков слабой, но настойчивой детской руки вдруг подалась – и распахнулась.

– Да тут открыто, – произнёс Никита ошарашенно и ничтоже сумняшеся шагнул внутрь.

– А мы идём за ним, да? – пролепетал Лёха, раздираемый испугом и любопытством.

– Ага, – вздохнул Даня и тоже направился к двери. Лёха, качая головой, последовал за ним.

Когда все трое оказались внутри, они вдруг инстинктивно почувствовали, что нужно быть осторожными, и принялись медленно продвигаться вглубь дома, ступая на одни только пальцы. Убранство дома их слегка удивило: несмотря на внешнюю неказистость, внутри было довольно чисто, как будто совсем недавно чья-то заботливая рука стёрла всю пыль и разложила вещи в чинном и благородном порядке. Но при этом они не видели ни жильцов, ни каких-либо признаков жизни: ни еды, ни одежды, ни лампочки или хотя бы какого-то источника света вроде свечи – можно было подумать, что в доме обитает чистоплотный призрак.

Ребята прошли из одной комнаты в другую, из второй в третью – и не могли ничего понять. Вдруг раздался страшный крик:

– А! – завизжал Лёха, отпрыгнув в центр комнаты. Он смотрел куда-то в тёмный угол не в силах шевельнуться.

Остальные подбежали и вгляделись в полутьму угла: оказалось, что это паук выполз из-под кровли и преспокойно сидел на полу, потирая лапки.

– До смерти боюсь пауков, – пролепетал Лёха в ответ на немой укор друзей. Никита помог ему подняться, а потом дал ему подзатыльника.

– Зачем так пугать! – процедил Никита.

Лёхе было стыдно, но он говорил себе, что они такие храбрые только потому, что паука сперва заметил он, а не Никита или Даня.

Буквально через пару секунд громко скрипнула половица где-то за стеной. Друзья переглянусь и поняли: им не показалось. Они спрятались в углу комнаты – не в том, где был паук, потому что Лёха яростными поворотами головы запротестовал против этого.

Они прождали пару минут. Скрип не повторился.

Тогда Никита, глубоко вдохнув, одним рывком – даже, пожалуй, прыжком – заглянул в ту комнату, где скрипнул пол… Ничего. Он обшарил все углы. По-прежнему ничего.

Вдруг, пока он внимательно осматривал старый закоптелый чайник, покоившийся на пустом столе, сквозь не совсем плотно занавешенное окно ворвался сильный поток ветра – и половица скрипнула вновь, точно так же, как в предыдущий раз.

– Ясно, – произнёс Никита недовольно, – ну что мы за идиоты. Да тут нет никого и быть не может! – закричал он друзьям. – Может, кто-то сюда изредка приходит, но этот дом больше похож на музей. Пошли уже отсюда.

– Да уж, кроме каких-то дряхлых книг ничего и нет, – согласился Даня,. – Пойдём.

Лёха ничего не сказал, но, уходя из комнаты, не переставал с опаской поглядывать в сторону того угла, где пять минут назад увидел паука.

Ребята пошли в сторону двери, уже не боясь быть услышанными и громко смеясь своей наивности, но внезапно дверь открылась у них перед носом – и они увидели маленького седого старичка с увесистым мешком за спиной.

Друзья остолбенели.

Старичок, секунду поглядев на них, вдруг лучезарно улыбнулся и произнёс:

– Смотрите-ка, какие славные гости ко мне пожаловали! – его голос звучал мягко и тепло, чего они никак не ожидали. Он прошёл внутрь и свалил мешок на пол. – А я вот как раз с огорода, картошки накопал, а то закончилась. Кушать хотите? – спросил он ласково.

– Угу, – закивал головой Лёха так, будто сто лет уже не ел. Никита и Даня тоже кивнули, хотя несколько с опаской.

– Ну, пожалуйте за стол да расскажите, что вас ко мне привело, – ответил старик весело, поднял мешок и уволок в другую комнату.

Пока он копошился там, искатели приключений недоумённо переговаривались:

– Это точно Ефим? – спрашивал Никита. – Что-то он добрый какой-то.

– Да кто ж ещё? – говорил Даня. – Токмо про него другое ведь говорят…

– Ну да, ну да… – лепетал Лёха. – Зубы заговаривает, картошкой решил подкупить. Ну, поесть-то надо, конечно, – добавил он дипломатически, – а там уж посмотрим.

– Уж не знаю, чем вас занять пока, – раздался голос старика, – телевизора у меня, как вы понимаете, нет, да и на кой чёрт он мне нужен, хе-хе. Вы бы лучше помогли картошку чистить, и пара ножей у меня авось найдётся.

Никита и Даня, сочтя невежливым отказываться, зашли в другую комнату, очевидно на кухню, и принялись мыть картошку в ведре воды, не понятно откуда взявшемся, а затем чистить её слегка туповатыми старыми ножами.

– Так вы чьих будете-то? – полюбопытствовал старик.

Ребята назвали себя по имени и фамилии.

– Как же, знаем, знаем! – произнёс тот с улыбкой. – А я Ефим Евграфыч Михайлов, как вы, вестимо, знаете, раз пришли ко мне. Знаете ведь? – спросил он, подмигивая.

– Знаем, – протянул Даня, – вот только о вас такое говорят…

– Ой ли? – сказал Ефим небрежно, совсем не удивившись.

– Если честно, мы тут уже три дня вас ждём, – признался Никита, – а вас всё не было. Так странно…

– Три дня! – всплеснул руками старик. – Вот же терпеливая нынче молодёжь! А что ж тут странного? Уходил я в лес ягоды есть да птичек слушать. Хорошее это дело, скажу вам: птицы поют красивее людей – и лгут гораздо реже.

Он, не переставая улыбаться, умолк. Ребята тоже помолчали.

– Почему вы такой добрый, а живёте один? – недоверчиво сказал Лёха, выглянув из дверного проёма комнаты.

– Ну, давайте за картошкой поточим лясы, а то ведь натощак и мудрец – дурак.

Немного спустя ребята сидели за крохотным столом вместе с Ефимом и ели душистый, жаренный с луком, деревенский картофель. Пока они рассаживались, Ефим несколько раз посетовал на то, что тарелки и вилки оставляют желать лучшего: и действительно, вилки были погнутые, а тарелки потрескались и, казалось, вот-вот должны были развалиться.

– Что ж вы хотите от старика! – говорил он виновато.

Первые несколько минут ребята ели молча. Особенно рьяно налегал на обед Лёха, несмотря на то что выказал серьёзную степень недоверия к хозяину дома, но, по всей видимости, картофель показался ему заслуживающим уважения. Первым подал голос Никита.

– Почему вы живёте один? – довольно бестактно спросил он.

– Да уж так повелось, – отвечал Ефим, – что одному мне сподручнее. Ближе к земле, к лесу и – к небу.

– Но про вас люди такие страшные вещи говорят, – заговорил Даня. – Рассказывают, будто вы убили кого-то и что с ума сошли…

– Ещё и с ума сошёл? – весело засмеялся старик. – Чего только ни расскажут, хе-хе. Недаром сказано: слухом земля полнится!

Казалось, сплетни о нём занимали Ефима куда меньше его порции картофеля с луком.

– То есть вам всё равно, что о вас говорят на деревне? – спросил Даня озадаченно.

– А мне чего, жениться на этих бреднях? – отвечал Ефим с усмешкой. – Хотите, притчу расскажу? – вдруг спросил он загадочно и, не дождавшись ответа, продолжил. – Один мальчик старался жить так, чтобы все о нём говорили только хорошее. Поначалу у него получалось: и родители хвалили, и учителя радовались, и друзья, казалось, уважали. Но вот он как-то сказал родителям, что книжка, которая нравится его отцу, ему показалось скучной – и родителей обидели его слова; он извинился и обещал себе не говорить подобного. Затем заявил, что учитель ошибся в расчётах, и тот разозлился; мальчик осёкся и решил больше не спорить с учителем. Потом друзья позвали его на пьянку, и он, желая отдохнуть от шума и суеты, замотал было головой, но друзья начали кричать, мол, ты чего, пойдём; мальчик понял, что надо идти, иначе невзлюбят. Так и жил он до глубокой старости: все его хвалили, везде был ему почёт, да вот только ему было тяжело на душе. И вот он умер, предстал перед Богом, и Бог спросил: «Что же ты сделал за всю свою жизнь своего? Что осталось после тебя, кроме костей в могиле?» – и не смог ничего он ответить, и горько заплакал, к милосердным коленам припав. Зато молва его и по сей день хвалит.

– А что останется после вас? – произнёс Никита с некоторым вызовом.

– После меня? – хихикнул Ефим. – Да вот вы теперь эту причту знаете и, может, запомните, а если запомните, то не зря я, значит, и жил на свете.

Никита ничего не ответил, но ему вдруг стало так тепло и хорошо, что он улыбнулся. Улыбнулись и остальные.

Ребята, отобедав, принялись извиняться за то, что поверили слухам, но Ефим лишь приговаривал: «Слухи к правде глухи» да рукой махал. Затем они ушли, но на следующий день пришли вновь, и старик встретил их с радостью и новыми притчами.

Всё оставшееся лето ходили они к нему и хотели убедить всех в деревне, что Ефим добрый и хороший старик, но им не верили, а их родные тщетно пытались помешать им ходить туда – но ребята всё равно отправлялись в дальнюю даль: на ту сторону реки. И временами какой-нибудь заблудившийся путник, дойдя до ветхого дома на отшибе, мог бы с удивлением услышать детский смех, доносящийся оттуда. Но никто не посещал этой старой избы… Никто. Кроме трёх любопытных товарищей.



Послесловие: большая ошибка многих людей – жить не своей жизнью и ждать похвалы от других.