Заголовок

[i] Сперва действо разворачивается в тихом провинциальном городке у реки… Нет, у озера. Огромного, обрамлённого каштанами, на берегах которого ленивый шелест листьев сливается с птичьим щебетом. Сочный травяной запах, вязь теней в полдень. Вода прозрачная, с лёгким бирюзовым отливом. Вокруг озера, как раковина вокруг жемчужины, встают горы. В свежем до одури воздухе — атмосфера спокойствия и непринуждённости. Вести о военных событиях обходят стороной этот прекрасный край.

Молодой единорог по имени (чуть позже, увязать с символикой предназначения и метки) возвращаясь после — работы? Нет, слишком стар.
Где раньше учились? Унив-университет… Понятия не имею, какие там царили порядки. Ничего, они тоже, — возвращаясь после  занятий в университете, встречает в подворотне (сокращал путь) закутанных в мантии чудаков. Вооружены зубчатыми тесаками, капюшоны надвинуты так, что мордочек не разглядеть. Наплывает вонь, острая, до рези в глазах. Неизвестные убегают, оставляя импровизированный алтарь — из фекалий. На нём лежит пегаска, без сознания, в крови. Единорог несёт её домой. Родители? Сирота. Лучше: мать погибла, отец из военных, сейчас на передовой. Единорога не взяли без объяснения причин. Вплетаются сбережения, на которые он живёт.

Незнакомка приходит в себя, но ничего не помнит. Она остаётся жить у единорога. Очертания для будущей любовной линии, желательно начать с описания внешности после мытья — НЕ ДО!

По городу расползаются слухи о новоявленной секте. Во всех уголках университета только о ней и шепчутся. Мир исчерпал себя, превратился в дерьмо, и потому члены культа поклоняются ему, ибо из него воссияет новый порядок. Краткие отступления: для культистов оно является и хулой, и похвалой, как правило, используется в речи как минимум единожды за фразу. Жертвоприношения, символическое поедание, тайные ритуалы, в ходе которых члены секты растирают… [/i]

Поп Скрайб насторожился. Действительно ли в глубине дома что-то звякнуло? Сегодня утром он слышал выстрелы — видимо, гоняли  бездомных. Дом его располагался на отшибе, к тому же сейчас он был совсем один: распустил слуг, чтобы не докучали перестуком кастрюль. Секунды перетекали в минуты, но ничего не происходило, и он, успокоенный, вернулся к своему роману. Вернее, намёткам романа.

Развитие действий в Эквестрии до мегазаклинаний было отличной идеей: приятно хоть на миг забыть о назойливой пыли, отвернуться от выжженных пустошей и окунуться в мир, где свободно журчала воды и по утрам на нежные облака бросало свет чуть сонное солнце. Более того, знания о той эпохе были размыты достаточно, чтобы безнаказанно допускать неточности.

Пожилой писатель откинулся в кресле, глядя на листки бумаги перед собой. Ценный ресурс, добыча которого сопровождалась серьёзным риском, и тратить его на заметки было настоящим расточительством, но… Но Поп Скрайб плевать хотел на деньги, когда дело касалось этого прекрасного ощущения — податливости тонкого листа, на котором послушно воплощались в жизни мечты и кошмары.

[i]В город прибывает правительственный кортеж и останавливается в полуразрушенном комплексе у озера. Никто не знает, в чём дело. Сектанты активизируются: закутанные в балахон фигуры видят при свете дня. За главным героем начинается охота — вернее, за пегаской, живущей у него. Полиция отмалчивается. Первое убийство единорога, муки совести. Правительственные агенты действуют заодно с почитателями фекалий. Пегаска окажется сестрой единорога, но уже после полового акта — ничто так не приковывает читателя к книге, как инцест и грязь. Инцест в грязи. Заговор в самых верхах. Единорог оказывается членом королевской семьи — бастардом, рождение которого ударило по влиятельной партии. В дело вступает его метка: оказывается, только он может управиться с запуском (вернее, является составной частью) некого механизма, способного закончить войну в пользу пони. Зебры начинают охоту. Культисты, жаждущие разрушения мира, начинают охоту. Дворяне и буржуа, наживающиеся на поставках вооружения, начинают охоту. [i]

Драма. Слово молнией вспыхнуло в мозгу Скрайба. Нужна драма. Страдания, чтобы вползти в душу читателя, оплести её щупальцами сочувствия, завладеть им полностью и безраздельно.

[i] Компания единорога пополняется учёным-гермафродитом (двусторонние измены, закончившиеся оргиями). Грифон из числа наёмников, пущенных по следу единорогу, станет его другом; зебра из эквестрийских, которую агенты цезаря пытались привлечь на свою сторону призывами к давно забытой верности и похищением дочери (убитой… или нет); экспериментальное создание, сплав пони и драколиска...

История делает крутой разворот: из-за оплошности единорога взрывается школа (теракт зебр, или сектантов, или ловушка правительства), где как раз шли занятия. Компания сбегает из города, ищет способ остановить торжествующий хаос. Культисты захватывают страну. Подрывы стратегических объектов. Перевороты. Монументы дерьму. Шпионы зебр расхаживают по Эквестрии, не скрывая, кто они такие. [/i]

Сцены рождались на грани между сознанием и помрачнением. На губах Поп Скрайба выступила пена. Его обуяло предвкушение шедевра. Образы массовых жертвоприношений, оргий, трудных моральных выборов, страданий и проблесков счастья заполонили его без остатка. Глаза  пони закатились. Растлители детей, желающих быть растлёнными, выступали из мрака. Такое, о, такое будут читать все, даже самые назойливые критиканы (с них надо бы списать верхушку сектантов), показательно плюющиеся, едва только услышат о нём, — придя домой, достанут спрятанную под подушкой книгу и перечитают рассказ о трудном детстве очередного персонажа. Скрайба затрясло. Ощущение всемогущества опьяняло, носилось по телу электрическими разрядами. Он захрипел и обмяк, позволяя судорогам сухого оргазма погрузить его в негу.

Он был так увлечён собой, что пропустил момент смерти. Тяжёлая, в окалинах кочерга опустилась на его голову, в кровавую кашу смешивая зачатки романа и жизнь старика. Исписанный листок покрылся багровыми каплями.

— Ну и придурки тут живут! — воскликнул Улисс. — То палят в честных пони, то… вообще какой-то хренью занимаются. Он чё, грамотный?

Оборванец отбросил кочергу и утёрся. Его напарник поморщился.

— Давай тише, не хватало только внимание привлечь. Страшно подумать, что они сделают с нами, если застукают здесь.

— Ага… Негостеприимный городишко. Палить по нам вздумали, суки.

— Берём жратву и побрякушки и валим.

Бродяги вышли из комнаты, оставив Поп Скрайба наедине с нечитаемой бумажкой и каплями мозгов на столе.

Эквестрийская пустошь — славное местечко.