«Рассказы Деда Труповозки»


Вступление
Агасфен ходит по планете уже достаточно долго и дел наворотил немало. Сколько бурь уже принёс в Иерусалим, сколько раз предвещал Судный День, сколько раз он ждал Второго Пришествия, чтобы покаяться, сколько видел смен поколений, интересов, конфликтов…
Он столько раз видел Сахару, что хочет там умереть от жажды, он столько раз стоял на водопаде Анхель, что хочет спрыгнуть вниз, он столько раз пересекал московский МКАД, что хочет, чтобы его сбила машина.
Одному лишь старику это время и эти чувства были неподвластны, он всего лишь уборщик чего-то, что называется Человечество. Нет, он не поднимет за вас тот стакан из-под кофе и не выбросит его в мусорку: в мусорке всегда окажешься ты, в первую очередь.
Сколько жизней он уже собрал в свой смердящий контейнер, никому не известно. Вы думаете, что Бог появился один? Уже тогда уже немолодой дедушка подтирал полы и дерьмо за неисполняемыми планами Господа, а-ля «наделение бытия смыслом», уже тогда он пытался сделать весь мир «чистым» - он всё своё существование пытается его уничтожить, ведь лучший мир – тот, которого не существует, а наш – самый грязный.
Этому старикашке плевать что на какие-то великие силы, что на людишек, хотя изредка он всё же поглядывает за делами смертных. А вам часто кажется, что из ближайшей подворотни кто-то за вами наблюдает? Это не Бог смотрит за тем, как ты мастурбируешь, это уборщик взял отгул, чтобы посмеяться с твоих слёз из-за неразделённой любви, жалкое создание, ведь ты недостоин даже того, чтобы дедушка посматривал за тобой иногда, злобно хихикая что-то себе под нос и желая тебе скорейшего выздоровления от бьющего в голову низменного желания соития с той, о ком мечтаешь по вечерам, пока мама не отключает интернет!
Дедушка ненавидит тебя, ты просто никто, жалкое ничтожество, очередная пылинка для его вездесущей метлы. Так и живём.
А, был один отличный кадр! Он нашел его под ступенями школьного стадиона. Он бы даже увековечил эту картину, если бы не…
Впрочем, вам сейчас всё расскажут.


«Выпускной»
Кажется, Вера Михайловна плакала. Я никогда не видел, чтобы учителя плакали из-за нашего класса, так что это было в новинку.
 Обычно нас ругали за то, что мы непослушные, за то, что у нас нет дисциплины, но основная проблема состояла в том, что нас было просто много. Если кто-то начинал галдеть, то это непроизвольно поддерживалось кем-то другим. Порой, слышать эти далеко не самые тихие перешёптывания было невыносимо, но со временем привыкаешь.
- Дети, вы у меня третий выпуск, и каждый раз я боялась того, что нужно будет говорить эти слова…
Я несколько распереживался, сердце застучало немного сильнее, но совсем чуть-чуть, ведь причина слёз уже вихрем прокатилась по кабинету.
- Наверное, нам уже нужно готовиться к выпускному.
Он был запланирован через полгода. А ещё позже нас ожидало централизованное тестирование.
В пачке сигарет осталось всего пять штук. Выйдя из кабинета на улицу, я сразу одну закурил. Нам дали возможность подумать над представлением, время подобрать смокинги или платья на вечер и сдать деньги на эти повязки, которые чуть позже утонут в Днепре.
Кажется, предстояли нервные дни…
Тогда я курил не очень часто, зато очень продолжительное время (для своих годов). Так случалось, что курил я по полпачки в день, но каждый раз мне удавалось скрывать запахи от родителей, от друзей, так что о моей зависимости узнали только за месяц до этого, а родители не знают до сих пор.
В городе был всего один ларёк, где сигареты продавали школьникам, но на случай провала под рукой всегда был бездомный с кличкой Перхоть. Кажется, она закрепилась за ним ещё тогда, когда меня и в помине не было, но причины её возникновения раскрыть не удалось, ибо все собутыльники бедного одинокого бомжика отправились в вечное странствие по облакам и хоромам Господа.
Тогда у меня оставалось немного мелочи и я решил прикупить пачку.
Но старую продавщицу уволили (по очевидным причинам), а категоричное и твёрдое «Нет!» меня несколько опечалило. Но Перхоть никогда со своего места не уходил.
«Ай, да ну его, куплю лучше когда эта пачка кончится», - подумал тогда я, но Перхоть уже улыбался своим беззубым, но счастливым ртом.
- Перхоть, здоров! – Бездомный пожал мне руку. – Извини, мне нужно идти, держи деньгу. Удачи!
Наверное, я никогда не был такой вежливый с Перхотью. Он настолько удивился, что это его растрогало, но я уже уходил на остановку. Кажется, бездомный что-то говорил мне вдогонку.
Курить мне пока не хотелось…
***
Дома никого, как обычно, не было. Родители приходили с работы довольно поздно, поэтому я их видел, считай, только на выходных. С улицы проникал очень яркий, но холодный солнечный свет.
Я бросил портфель в дальний угол. Кажется, родители дали мне денег на костюм для выпускного. Вообще, я готов был просто скинуться на эту проклятую ленточку, а так бы пришёл в чём мать родила, ибо мне было абсолютно плевать что на тех людей, с которыми я столько времени отучился, что на приготовления к мнимому празднику перехода во «взрослую жизнь». У меня не получалось влиться в коллектив класса, эти люди считали меня грубияном и двуличной мразью, а сами дёргались при упоминании слова «шалава».
Боже, как же раздражает эта напускная интеллигентность…
Так и получалось, что я терял только духовных наставников в лице учителя физики, своего классного руководителя и возможность спать на уроках биологии. Хотя, и они (особенно так любимый мною сон на первом уроке в пятницу) особо плакаться не станет, да и мне плакаться было не по кому. Я и начал курить-то только из чувства одиночества и, естественно, неразделённой любви.
Однако чуть позже я решил, что карьера инженера важнее, и вовсе забыл про девушек и общение в классе, однако воспитать в себе отрешённого от общества асексуала всё же не выходило, и тоска по человеческому «привет», вместо «скажи, пожалуйста, в какой кабинет сейчас идти» не отпускала меня. Тогда, я пытался как-то намекнуть на то, что, эй, мне плохо, поговорите со мной, я даже курить начал, внюхайтесь, как пахнет химозным табаком.
Конечно, никто не знал, что и до этого я почти два года курил, но ведь всё равно никто не отреагировал. Тогда я вообще перестал скрываться, но и это должного эффекта не произвело. Казалось, что даже учителя не реагировали, но они просто не подавали вида.
«Очень весело, - думал я».
Курить сегодня я уже точно не собирался, а впереди меня ожидала молекулярно-кинетическая теория. Кажется, сейчас кончился один из нервных дней.
***
Она была прекрасна, как падающий ночью в безветренную погоду снег. Господи, эти волосы, прикрывающие её нежные уши, эта утончённая талия, этот высокий, но тихий голос заставляли меня трепетать от одного воспоминания от них. Она будто была воплощением красоты и того, что я хотел бы видеть каждое утро, или того, что хотелось носить в нагрудном кармане вместо сигарет и зажигалки.
Её звали Алина. Я никогда не любил это имя, но ей оно подходило прекрасно, не знаю почему.
Она всегда была очень скромной, её все любили, а красивой никто не считал. А я считал.
Самое смешное, что я всё время отрицал то, что мне Алина нравится. И в этот день мне казалось, что, наверное, моя судьба хочет, хоть ненадолго, но осчастливить меня присутствием этого банально-сказочного, но при этом не перестающим быть столь же прекрасным, существа.
Она вошла в актовый зал так элегантно, что и не замечаешь слегка мешковатых брюк.
Школьную форму нам всегда поставляла фирма-партнёр-спонсор нашей школы. То ли это была плата за, так сказать, «крышевание» сыночка гендиректора этой конторки, то ли акт милосердия с возможностью подзаработать, что менее вероятно, ведь этот мелкий поганец учился со мной в одном классе, хоть и был на два года младше. Говорил очень складно, но при этом был безграничного идиотизма человек.
Наверное, недолюбливал я его за то, что жилетки его папаши выглядели на мне, как костюм дайвера на младенце во время крещения, но любая, даже самой дерьмовой ткани одежда, выглядела на Алине отлично, и не одежда делала Алину прекрасной, а Алина – одежду.
Вера Михайловна еле стояла на ногах от печали.
- Ну же, дети, ну же, кружитесь в вальсе, ну же! – и дети выдавали вальс в три па, попадая каждым шагом точно в такт, будто заставляя Веру Михайловну плакать.
Меня поставили с Алиной в танце.
Это была мелодия из фильма «Мой ласковый и нежный зверь». Не знаю, как я это понял, ведь ничегошеньки не слышал, просто смотрел на то прекрасное существо, которое мне доводилось трогать в первый раз. От неё исходил аромат жизнелюбия и страсти, он вдохновлял меня.
Мы кружились посреди чистого поля, ветер дул так, что я еле удерживал голову на плечах, а Алину не интересовало то, что вместо юбки на ней парашют.
Кажется, кто-то наступил своей партнёрше на ногу.
- Нет, нет, всё не то, дети, всё не то, как это ужасно, дети! Репетиция окончена, уходите!
Все удивились, но всё-таки ушли. А Вера Михайловна, вытирая слёзы, бормотала:
- Боже, как же это красиво, как жаль, что они растут.
Я вышел и снова закурил, а в силуэте дыма пытался увидеть лицо моей ненаглядной, закрывая от боли глаза.
***
«Любовь — это терновые тенёта Дьявола, впивающиеся, словно щупальцами, тебе в мозг и со временем низвергающие в пучину безумия».
Я был без ума от её платья, от её нежных, но совсем не сладких духов. Она захватила мой разум, и я думал только о ней, как бы глупо это ни было. Это белое платье меня приворожило, эта помада сверкала при Луне, а Луна сверкала от красоты волос, светящихся из-за прожектора. Она была как галлюцинация, но если бы я возжелал заболеть шизофренией, то с условием того, что я всегда буду видеть только образ Алины.
Я стоял на крыльце, Алина прошла мимо меня:
- Привет. – Робко, тихо и мило прошептала Алина.
- Привет. – Я сделал вид, будто ничего не происходит и я совсем не одинокий недостудент, и я очень рад провожать свою юность в пеший эротический тур.
Алина покраснела, немного постояла на входе и ушла к гардеробу.
Действо обещало начаться в шесть часов вечера. Я посмотрел на часы и поднялся к актовому залу.
И, как ни странно, там никого не было. Я удивился.
Спустился вниз: пусто. Ни охранника, ни вахтёрши, ни преподавателей.
Ни-ко-го.
Вообще.
Сразу как понял, что вокруг ни души, поднялся обратно. Алина сидела у входа.
Так как психоз не может быть коллективным, подошёл к ней и не без доли беспокойства спросил:
- Ты тоже никого вокруг не видишь?
Алина оглянулась. Её лицо выглядело несколько напуганным, но она не теряла самообладания, и спокойно встала с подоконника, но уже чуть ли не бегом побежала вниз. Вернулась минуты через три с недоумевающим лицом.
- Ты уверен, что это мы никого не видим? Может все просто куда-то ушли?
- И оставили здание школы открытым? – возразил я.
На том и сошлись. Алина вернулась на место у подоконника, предварительно попробовав открыть актовый зал, но он оказался закрытым. Мне было всё равно на внешний вид своего костюма, поэтому я сел на пол.
Господи, как же она прекрасна. Это необыкновенное белое платье было бы неплохо разбавить другими оттенками, но это неважно. Главное, что она не замечала того, как я пялюсь на неё пожирающим от страсти взглядом.
«Подождите, - вдруг подумал я, - как это не видит? Она тоже на меня смотрит!»
Я не знаю, что это был за взгляд. Он был печальный, но вдохновленный, глубокий, тёмный и в то же время беспощадный.
Я сам собой встал. Алина тоже.
«Буря, искра, безумие», - пошутили бы вы. Нет, это был какой-то великий порыв.
Это был мой первый поцелуй. Пиджак сам собой спал с моих плеч, а у Алины упала туфля, но мы не прервались ни на секунду.
Нет, это не образ в сигаретном дыме! Это она! Она, стоящая прямо передо мной и страстно целующая меня в обсохшие губы!
Губы закрылись. У Алины тоже.
Мы и без слов понимали друг друга. Глаза Алины увлажнились, а я сузил веки и поднял уголки губ.
- Давай выйдем на улицу, – предложил я. Алина кивнула.
Мы, счастливые, побежали на по течению эмоций.
Тогда было ещё светло. Мы перепрыгивали лужи, смеялись, кидались листьями, противостояли потоку ветра, спускались на задницах с горки, ругались матом, плакали, ломали ветки, стучались в окна квартир первых этажей, орали что есть мочи, раздевались, целовались, одевались, целовались, отрывались и снова целовались! Мы будто посылали к чертям весь мир, даже не вступая в разговор друг с другом.
Настал вечер. Я и Алина сидели под дубом и болтали об абсолютно незначащих ничего вещах.
- Господи, я не знаю как можно слушать кей-поп. Конечно, пару песен слушал, но это потому, что они были очень популярны.
- Ой, да ладно, нигилист маменькин, не прикидывайся.
- Я же сказал, что слушал пару песен.
- Нерест, тебе на «т».
- Тетрадь.
- Дом.
- Меланхолия.
- Яд.
- Диаметр.
- Ромашка.
- Аврал.
Алина сделала паузу.
Кажется, ей было неловко в данную секунду, но она смогла сказать:
- Любовь.
Я улыбнулся. Её великолепные серые глаза были озарены светом Луны. Я не хотел отрывать от неё взгляд.
- Я тоже тебя люблю, - неловко сказал я.
Мы встали. Остановились только на лестнице, оттуда было прекрасно небо.
Я взял Алину за ладони. Мы смотрели друг на друга проникновенным взглядом. Я был счастлив.
Внезапно, я потерял равновесие. Упал, ударился головой о край ступеньки, потом прокатился по лестнице затылком. Остановился только в самом внизу.
Встал, обернулся. Посмотрел наверх.
Там Алина стояла в том же положении, в котором была до моего падения.
- Эй, со мной всё хорошо, чуть-чуть болит затылок, но потом пройдёт!
Алина не пошевелилась.
Внезапно, как из тумана, возникли люди. Их была целая толпа, все стояли вокруг школы и смотрели на Алину. Кто-то обнимался, кто-то плакал, а я пытался понять происходящее.
- Полезай, пока я не уехал, - сказал хриплый голос старика, проезжающего мимо меня со своей калымагой.
- А что со мной случилось? – спросил я.
- Что-что, идиот! Сдох ты, как кретин сдох! Думать нужно даже когда влюблен по уши, придурок! Как можно так очароваться существом своего вида, а? Не задавай вопросов, мусор! Залезай в кузов или насильно запихаю!